С каждым из вновь прибывших побеседовал начальник факультета — капитан 1 ранга, начальник курса и руководитель учебного отделения. Вместо своих фамилий мы получили псевдонимы. В тот момент в школе была мода на флотоводцев. Так среди моих товарищей по курсу оказались Ушаков и Сенявин, Корнилов и Нахимов, Истомин, Макаров и я, Бутаков.
Этот флотоводец был мне знаком еще по учебе в училище. Прославился он в войну с французами, англичанами и турками, в обороне Севастополя в середине прошлого века. Капитан-лейтенант Бутаков командовал первым пароходом-фрегатом «Владимир» на Черном море. Со временем он стал адмиралом.
На факультете слушатели всех направлений разведки — политическое, научно-техническое, контрразведывательное — занимались все вместе. И жили мы все вместе, независимо от того, какой разведработой придется заниматься в дальнейшем.
Жили мы по два-три человека в комнатах двухэтажных домиков, которые красиво вписывались в лесной массив. Летом в открытые окна проникали запахи смолистого леса, ветер доносил приглушенные расстоянием звуки трудового поселка. В дождливые ночи ветви мохнатых елей скреблись в окна… В домиках было чисто и уютно. Опрятные ковровые дорожки, занавески на окнах в маленьких, всего на несколько человек, фойе, картины русской природы на стенах придавали необыкновенную прелесть домашней обстановке и создавали благоприятные условия для учебы.
Весной и летом слушатели использовали тенистые аллеи и глухие тропинки для зубрежки языка. Зимой мы быстро перебегали из дома в дом на очередные занятия: лекции, семинары, практику, самоподготовку…
Двухэтажный дом, напоминающий небольшую сельскую школу, был предназначен для языковой кафедры и классов. Там же находился фонд языковой библиотеки и маленький уютный зал человек на пятьдесят для лекций и общественной работы.
В отдельном приземистом здании помещалась уютная столовая. После напряженного учебного дня слушатели с особым удовольствием собирались под своды столовой в опрятном зале со столиками на четыре человека, на которых почти всегда стояли простые полевые цветы, а в зимнее время — веточки елей и сосны. Фактически столовая была нашим своеобразным клубом — придя в ее стены, уходить из нее мы не торопились.
Руководителем моего учебного отделения был определен Борис Николаевич, человек большого спокойствия и выдержки. Именно его за три дня до начала войны вызвал на встречу наш проверенный агент из гестапо «Грайтенбах» и сообщил о точной дате и времени нападения Германии на Советский Союз. Однако эта информация не была доложена руководству страны, которое в преддверии войны не хотело верить, что Гитлер нарушит мирный договор между нашими странами. Борис Николаевич оказался в Берлине в первые дни Великой Отечественной войны и был активным участником вызволения советских людей из Германии на родину.
А как мне пригодился совет моего учебного руководителя: никакие увлечения не могут быть не использованы в практической работе с иностранцами! В школе я начал собирать марки, чему способствовали приходящие в школу сотни газет и журналов из десятков стран мира. Участие в работе драмкружка и постановках любительского театра рассматривалось как серьезное подспорье в будущей оперативной работе.
Поощрялось увлечение живописью. Не без помощи старших товарищей мне удалось занять боковое закулисное помещение при сцене маленького зала в здании «сельской школы». В крохотном пространстве размером с ванную комнату была масса удобств: почти полная изоляция от внешнего мира — здание-то было учебное и после шести вечера позволяло работать в глубоком уединении в личное время. Одна стена представляла собой сплошное окно, выходившее в чащобу вековых елей. Разлапистые ветви деревьев зимой утопали в снегу, пушистые волны которого начинались прямо от стекол окна.
Многие часы я провел за самодельным мольбертом, наедине с замыслами, красками и кистями…
В общем, вся царившая в то время в школе атмосфера максимально способствовала быстрейшему усвоению учебной программы. До позднего вечера трудились слушатели в мастерской при спецкабинете над изготовлением, например, контейнера к практическим занятиям в городе. В этом кабинете я разрабатывал хитроумное устройство по защите тайника от вскрытия посторонним человеком.
Другим местом паломничества слушателей был кабинет страноведения. Карты, схемы, планы столиц мира, открытки представали перед слушателями. Здесь можно было увидеть и подержать в руках буклеты, монеты и марки из разных стран, железнодорожные билеты, наборы открыток, экзотические бытовые вещи из Европы, Азии, Америки и Африки.
— Бутаков, — как-то обратился ко мне руководитель кабинета, назвав по псевдониму, — я подготовил эскиз немого плана-карты Лондона, точнее его центральной части. Нужно изготовить оригинал для размножения… Возьмешься?
Я с удовольствием засел за работу — все, что было связано с графикой, я любил делать. И скоро слушатели английского направления, к которому принадлежал и я, уже работали над изучением Лондона, нанося на немую карту-схему города основные правительственные, военные, общественные и культурные объекты этого замечательного в историческом отношении города.
Но не все было так гладко, как это описано выше. Камнем преткновения стало фотодело. Наставник по фотоработам терпеть не мог неряшливости, небрежности, неуважения к своему личному и чужому труду при исполнении всех видов фоторабот. Наставник терпеливо разъяснял ошибки и решительно пресекал малейшую попытку уклониться от «железных рамок» подготовки и проведения фоторабот.
— Бутаков, переделаешь все снова, — требовательно обращался он ко мне. — Опять на три секунды высушил фототочку быстрее, микроточка этого не потерпит. Переделай!
Я в это время трудился над изготовлением микроточки — эдакого фотоматериала размером в два на три квадратных миллиметра. Такую точку можно было спрятать в тексте письма, под буквы и в толщу бумаги, под марку и в любую вещь. Найти ее без подсказки точных координат практически невозможно. А ведь точка несла на себе информацию до целой страницы текста, который с помощью хитроумного оптического устройства переводился в микроточку. И какие бы ни были незначительными ошибки при работе над микроточкой, приходилось переделывать все заново — фотоас был непреклонен.
А занятия в классе фотодела начинались с простого требования: оставлять после себя чистым стол после работы, убирать обрезки фотопленки и лишние предметы во время работы. Уже третье одно и то же замечание заметно расстраивало фотоаса. Но, изучая фотодело, я постигал науку, которая лучше всего выражена в японской поговорке: «Принимаясь за дело, не забудь о мелочах». Ибо к этому времени теоретически мы уже понимали, что в оперативной работе «мелочей» не имеется.
С большим упоением я отдался часам военно-физической подготовки. Легкая атлетика, баскетбол и волейбол, купание в озере, а зимой лыжные гонки за пределами школы в вековом еловом лесу. Как профессиональному военному, в этом виде подготовки мне нравилось все: стрельба, каратэ, самбо, лыжи… Лыжи — это еще от быковской школы, от увлечения из глубокого детства.
В первый же год пребывания в школе обильный снег выпал в декабре, и все чаще наши занятия проходили в прилегающем лесу на лыжне.
Однажды я вместе с товарищами готовился к выходу в лес через небольшую калитку в нашем глухом заборе. Выход задерживался, и мы сидели в комнате, где хранился лыжный инвентарь.
Неожиданная встреча
Наш лыжный тренер пришел не один, а в сопровождении замначштаба школы. Он сообщил нам следующее:
— Только что возвратились ваши коллеги из другого учебного отделения с занятий в лесу. Ходили на лыжне и заметили вблизи нашего объекта подозрительную по поведению личность. Если он еще там, в лесу, нужно задержать этого субъекта…
И замначштаба объяснил задачу: по выходе из калитки мы должны поделиться на две группы и по знаку тренера физо резко повернуть с лыжни вправо и влево, прочесав лес на километр вглубь и в другую сторону — до шоссе. Задержанного привести в штабную избу возле проходной, предварительно завязав ему глаза. Замначштаба пояснил, что подобная практика в школе уже была, и не раз. Людей проверяли и затем по документам разбирались с ними наши сотрудники из областной управы. Мне такая работа была понятна, так как это была часть работы органов по профилактике вокруг охраняемого объекта.
Гуськом мы вышли из калитки в лес и стали удаляться от забора. По взмаху лыжной палки, сделанному тренером, мы, как во флоте, повернулись «все вдруг» вправо и влево. Я пошел, проваливаясь в снег, влево. Шел я концевым и потому оказался на расстоянии метров пятнадцать-двадцать от забора, вдоль которого теперь и двигался. Идти прямо не удавалось — мешали молодые елки, до макушек занесенные снегом. Пришлось лавировать между ними, а это в глубоком снегу здорово изматывало.
Что-то темное мелькнуло у забора и скрылось за пышной елкой. Я направился к этому месту и увидел, как вдоль забора по старой лыжне удалялся лыжник. И хотя ему было трудно идти по рыхлому снегу, было видно, что в лыжном деле он не новичок.
Я обернулся и в стороне увидел бредущих по снежной целине моих товарищей, помахал им лыжной палкой и указал направление своего движения, как бы предлагая последовать за собой. Сам же ринулся догонять чужака. Расстояние сокращалось медленно, Чужак поднажал, стремясь пройти забор и вырваться на простор замерзшего болота, на котором вкривь и вкось стояли стволы погибших деревьев.
Вот Чужак скрылся за углом забора, и секунд через десять я оказался в том же месте. Моих товарищей видно не было, только метрах в ста сзади шел кто-то по моему следу.
Меня выдали концы лыж — они показались из-за угла глухого забора раньше, чем я сам. Когда я выкатился из-за угла, удар кулака пришелся мне в голову. Спасла мгновенная реакция, благодаря которой удар был скользящим. Падая в снег, я заметил, что Чужак рванулся вдоль забора. Чужака нужно было догонять, и я бросился в погоню. И хотя се