кунды были потеряны, все же расстояние между нами было не более двадцати-тридцати метров.
Я знал, что забор тянется метров на пятьсот и что где-то метров через двести начнется хорошая лыжня, ведущая из болота в поселок. Значит нужно, думал я, догнать его именно на этом участке. Расстояние сокращалось, но не так быстро, как хотелось. Чужак не оборачивался, а бежал, топая, к заветной накатанной лыжне. Но и я приближался: вот уже пятнадцать метров, еще чуть-чуть… Наметил точку перехвата — чуть изгибающийся влево участок забора. После этого места до накатанной лыжни останутся считанные метры.
Чужак завернул за изгиб забора. Я не видел, что произошло за изгибом забора, но услышал трехэтажный мат. Через секунду-другую я был за углом. Чужак торопливо пытался подняться из снега, куда он угодил, столкнувшись с медведеподобным рыболовом подледного лова. Его он не сбил с ног, а сам оказался в снегу. Не говоря ни слова, я бросился на Чужака и повалил его в снег снова и прижал его руки с лыжными палками.
— Вы чего, ребята, воюете? — раздался над нами удивленный голос рыболова. — И меня чуть не сбили с ног, и сами барахтаетесь в снегу…
Первым опомнился Чужак:
— Эй, рыбак, этот тип преследует меня из-за девушки! А она не хочет его знать…
Чужак искал поддержки у рыболова, легендируя нашу стычку ссорой. Я же не мог говорить, что мы ловим подозрительную личность, иначе слух об этом разошелся бы по всей округе. И я огрызнулся, но с веселостью:
— Молчи уж, любитель чужих девчат! Вот она сама подойдет и решит, с кем ей быть.
Видя, что дело решается миром, рыбак махнул рукой и молвил, обращаясь в сторону болота:
— А ну вас, разбирайтесь сами, я пойду посижу лучше над лункой… — И он затопал огромными валенками, которые бывают только у сторожей и у рыбаков подледного лова.
Мы остались одни. Я все еще держал Чужака за руки, не давая ему подняться и надеясь на помощь товарищей. Чужак ждать не хотел. Он пытался ударить меня ногой в пах, но это плохо получалось — мешали лыжи.
Так мы барахтались минуты две, пока Чужак не освободил кисти рук от лыжных палок. Он резко повернул руки под себя, и мои руки оказались под его грудью. Затем Чужак перекатился с груди на бок, сжимая мои руки под собой. Я старался не отцепляться от него и даже закусил его куртку зубами.
Мне было трудно давить всей массой тела на Чужака. Масса была невелика, килограммов за пятьдесят. Но и он не отличался весом и ростом. В этом мы были равны.
— Чего прицепился? — подал голос Чужак. — У меня ничего нет, разве чуть денег и часы…
Чужак явно косил под ограбление. В это время бывали случаи мелкого грабежа, и он пытался изобразить свой бег от меня попыткой убежать от грабителя. Я в разговор не вступал, а настороженно ожидал, что предпримет Чужак еще в отношении меня. Но вот подоспели мои товарищи, и мы сообща перевернули Чужака на спину…
О боже, это был Борис — Угорь! Я даже присвистнул, узнав его, но перед товарищами вида не подал.
— Ребята, он пытался меня ограбить! — сказал Борис-Угорь. — Помогите мне избавиться от него…
— Молчи уж, — кто-то шикнул на него, — разберемся!
Я был весь мокрый от бега и борьбы, и ребята взяли все хлопоты на себя. Узнал ли Борис меня? Я быстро надвинул ему лыжную шапочку на глаза. Для верности натянул ему на лицо еще и свою.
Поставили Чужака-Бориса-Угря на ноги и по лыжне потащили его к калитке, из которой вышли на ловлю подозрительного субъекта. Минут через пятнадцать мы подвели Угря к штабной избе, как звали этот домик за бревенчатые стены. Инструктор-тренер по лыжам забежал вперед и, выйдя на крыльцо, приказал нам:
— Бутаков, за мной, а остальные назад, в лес! Еще целый час занятий.
— Нужно бы поосторожнее с ним, связать надо его, — предложил я, вспоминая свои встречи с Угрем.
— Ничего, не убежит, мы обыскали его…
— И все же надо завести ему руки за спину, — настаивал я на своем. — Давайте я подержу его за одну руку, а вы за другую.
— Хорошо, хорошо. Возьми его за руку…
Так, ведя его под руки, мы вошли в здание штаба и затем в кабинет замначштаба. Усадили Угря на стул и сняли с него лыжные шапочки. Угорь смотрел в пол.
Тренер по лыжам положил на стол хозяина кабинета вещи, найденные в карманах Угря: спички и портсигар, платок и деньги. Угорь был безучастен. Я смотрел на Угря, впервые видя его так близко и так долго. Это был он, несомненно он. Но фигура его была отнюдь не обмякшей, а больше походила на сжатую пружину. Особенно об этом говорили руки, сжатые пальцы.
Я искал возможность, как, не привлекая внимания тренера, переговорить с замначштаба. А тот взял в руки вещи, отобранные у задержанного, и стал их рассматривать, произнося вслух название каждой.
— Так. Спички. — Он тряхнул коробок, открыл его и заглянул внутрь. — Теперь портсигар…
Я смотрел на Угря. Услышав название очередной вещи, он напрягся. Я понял это по тому, как побелели пальцы его рук. Здесь что-то есть, подумал я о портсигаре. Подсознательно мелькнула мысль, что нужно предупредить замначштаба… Но в следующее мгновение раздался слабый хлопок, и я стал терять сознание. Последнее, что я видел, это поднимающегося со стула Угря и его лицо, которое он стремительно закрыл руками.
Очнулся, как мне показалось, почти сразу. Я лежал на полу, рядом лежал тренер по лыжам и в кресле распластался замначштаба. Угря не было. Трезвонил телефон. Я поднял трубку и услышал полуистерический голос:
— Срочно начштаба сюда, на КПП! Срочно! Здесь два убитых! Оба дежурных убиты…
У меня захолодела спина. Голос срывался на крик. Я бросился в коридор. Никого. Бросился к замначштаба и стал его теребить, приводя в чувство. На полу заворочался тренер. Я попросил его заняться замначштаба, вызвать врача…
И только теперь я почувствовал, что голова и тело как бы не свои, вялые, все делалось с трудом, мысли ворочались медленно. До меня стало доходить, что нас вывели из строя, хоть на короткое время, но вывели.
Я бросился на КПП, что было метрах в двадцати от штабной избы. Там я застал вольнонаемного из хозкоманды, который склонился над одним из дежурных.
— Кажется, живы, только без сознания, — несколько сконфуженно сказал вольнонаемный, видимо смущаясь за свою торопливость с сообщением о смерти солдат. Оба солдата охранного взвода пока были без сознания. У одного на лице растекалось кровавое пятно, видимо ударили крепко.
Было ясно, что Угорь прорвался через КПП, вернее всего — к автобусной остановке, что была рядом с воротами в школу. А может быть, уехал на попутной автомашине. Сомнений не было: рядом со школой его нет. Да, это был Угорь, тот самый Угорь!
От штабной избы к нам шел замначштаба. Шел, пошатываясь и ощупывая голову. Бежал к КПП и врач…
Позднее стало известно, что в портсигаре была заложена крохотная отравляющая бомба, которая вывела всех нас троих из строя минут на пять-семь. Угорь точно рассчитал, когда услышал сказанное замначштаба слово «портсигар». Он успел зажать рот и нос руками, затаил дыхание и выбежал из штаба. Дежурные на КПП не были в курсе дела о поимке подозрительных людей в лесу. Появление на КПП Угря они восприняли как приход слушателя. Угорь несколькими ударами оглушил солдат и исчез.
Поиск беглеца на трассе Москва — Горький в обе стороны результатов не дал. Он как в воду канул. Для меня Угорь исчез в четвертый раз. И встала дилемма: говорить или не говорить о моих «встречах» с Угрем ранее — в Ленинграде, Тбилиси, на Севере?
Я рассуждал так: в это время было известно, что подозрительность в органах еще не изжита полностью. Хотя КГБ был новой организацией, но он существовал всего несколько лет. Подозрительность все еще как ржавый гвоздь сидела в душах многих сотрудников, особенно в кадровом аппарате.
В этой связи мне представлялось, что в бумагах по поводу событий в школе с Чужаком будет фигурировать мое имя. О том, что будут беседы по этому поводу, я не сомневался. Так оно и случилось. В то же время я уже давал показания в отношении Угря во всех трех случаях «общения» с ним. Если мои командиры сочтут нужным, то со мной переговорят.
На сердце же было тошно: уже в четвертый раз Угорь ускользнул. В эти дни тревога не покидала меня — я ждал вызова, но его не было. Постепенно все вернулось «на круги своя». Учеба пошла своим ходом.
Прошло много месяцев, прежде чем мы сдали экзамены и выпустились из школы, которую по имени генерала Гриднева, ее начальника, мы прозвали «Гридневкой». Со сдачей экзаменов уходил в прошлое значительный отрезок моей жизни: я покидал школу, имея направление во внешнюю разведку, точнее — в научно-техническую разведку.
Встреча с ГРАДом
В первых числах сентября шестьдесят первого года я поднялся на восьмой этаж штаб-квартиры внешней разведки комитета госбезопасности на Дзержинской площади в качестве постоянного сотрудника отдела, известного как научно-техническая разведка, сокращенно НТР.
Здание на Дзержинке, в годы революции Лубянской площади, занимало несколько управлений КГБ: первое — разведка, второе — контрразведка, третье — военная контрразведка и так далее. Разведка занимала основную часть здания, точнее его новой части. Переход из корпуса в корпус контролировался службой внутренней охраны. Правда, приоритет прохода в другие подразделения КГБ принадлежал разведке — первому главку, как в обиходе называли ПГУ.
В штабе научно-технической разведки
Мою душу распирала гордость от принадлежности к разведке, к людям, профессия которых насчитывала не одно тысячелетие и входила в три-четыре главных почитаемых по полезности занятий в древности.
Отдел НТР занимал несколько десятков комнат. В них размещались все направления разведработы НТР, которые сводились к добыванию информации, естественно секретной, о тенденциях в развитии и новых достижениях науки и техники на Западе, о технологиях производства и образцов, — все это в первую очередь в интересах обороны.