В первые дни после Нового года наша группа была оформлена для выезда за рубеж по линии Минвнешторга и выехала в столицу Бельгии поездом сроком на десять дней.
Так состоялся мой первый визит за границу. Поезд «Москва — Брюссель» пересек Европу с востока на запад. Какая она, заграница? Бескрайние земли на нашей территории и бедная земля в Польше, где основной тягловой силой у крестьян была лошадь. Много строек в демократической Германии и аккуратная ухоженность бесконечной цепочки городов и деревень у западной ее родственницы. Бельгия, точнее Брюссель, встретила нас суетой: много людей на улицах и много автомашин. Узкие улочки со стариной и замшелостью веков. Но в целом: теплое отношение людей друг к другу, озабоченность на лицах не очень-то заметна. Теплота исходила от людей энергичных и деловитых, улыбающихся и доброжелательных.
Приезд в Брюссель был запланирован таким образом, чтобы в торгпредстве встретиться с Марсом, который был приглашен с женой на кинопросмотр. Так и случилось. Я узнал Марса по описанию и обратился к нему с просьбой дать возможность нашим специалистам осмотреть его завод под Антверпеном. Объяснил, где нас можно будет разыскать в этом городе. Марс согласился и уже на второй день был у ворот фирмы «Агфа».
Руководитель нашей группы специалистов был предупрежден о необходимости общения с Марсом, и я познакомил их тут же, у ворот фирмы. Короткая беседа завершилась приглашением руководителя и меня на ужин, на котором Марсу я сделал следующее предложение:
— Нас интересует технология производимых вами силиконовых масел. Можно просмотреть эти документы? Это сделаем мы — вот он и я. И только мы будем знать об этом деле. Если убедимся, что документация по ноу-хау удовлетворяет нас, то расчет будет двумя-тремя днями позднее. Что вы скажете по этому предложению?
Предварительно собранные сведения говорили о том, что Марс испытывает серьезные денежные затруднения и наличные ему были нужны позарез. Поэтому разговор строился с учетом его сегодняшнего положения на фирме. И он ответил следующее:
— К вашему визиту на мой завод документация будет приготовлена.
Через пару дней трое из нашей группы, включая меня, руководителя и еще одного специалиста, посетили завод Марса. Руководитель и специалист отвлеклись на одну из площадок завода, а я ознакомился с документами. Это были подлинные ноу-хау, и понял это я потому, что перед отъездом в Бельгию просмотрел с десяток подобных документов с той же американской фирмы. Изучил документы по виду, последовательности изложения материала, особенностям шрифта и построения фраз, типичных для этой фирмы. Разобрался в особенностях технологических характеристик, возможных пределах чисел с параметрами ведения процесса и выходных данных готовой продукции. Так я уверовал, что именно это нам надо иметь для специалистов. Документов было четыре. И все на разные силиконовые смазки.
Обмен наших денег на «товар» Марса произошел в торгпредстве, куда он прибыл в день нашего отъезда. Точнее не в самом здании, а в кафе напротив него. Мы не хотели «светить» торгпредство, если все же за этим стояла бы провокация с участием Марса.
Так мой первый визит за рубеж привел к получению первых разведматериалов. В операции «Силикон» риск был сведен до минимума, а эффективность для нашей оборонной промышленности в этом вопросе — максимальная. Несколько десятков тысяч долларов компенсировали многолетнюю работу нашего НИИ по важной проблематике, связанной с применением военной техникой смазок для особых режимных условий.
Кажется, мой отчет о поездке по операции «Силикон» руководству понравился. Я составил справки на всех иностранцев, с которыми имел дело. Их оказалось чуть ли не двадцать. Кроме этого, в стране я попробовал язык как средство общения и старался разобраться в системе неизвестного города.
Еще от визита в Антверпен осталось ощущение встречи с прекрасным. Это город не только старины, но и кладезь произведений искусства, особенно живописи и скульптуры. Удалось побывать в трех музеях: Доме Рубенса, Королевской картинной галерее и Морском музее, что стоял на берегу реки Шельды.
Рубенс поразил меня собранием многих его картин в одном месте, в одном городе. Картины были в галерее и, конечно, в его доме-музее. Удивили скромностью ворота в Доме Рубенса, на которых лишь крохотная табличка извещала, что это жилище замечательного мастера. Я долго стоял в задумчивости перед портретом живописца.
Вот я один на один с портретом, как бы с самим Рубенсом, в большой мастерской, окаймленной антресолями по периметру зала. Здесь только его портрет и ничего больше из картин. Портрет установлен на мольберте и написан в пояс в натуральную величину. На автопортрете мастер изобразил себя лет в сорок. Из-под широкополой шляпы на меня смотрел человек со спокойным проницательным взглядом. Такой взгляд не забывается. Тонкие черты лица так контрастировали с его фигурами на полотнах, лица которых дышали жаром здоровых людей. Доброжелательность взгляда притягивала к себе, оставаясь в душе навечно.
Перед картинной галереей на траве в уровень с землей — четыре скульптурные группы другого мастера, Родена. Четыре времени года олицетворяли пары, сплетенные в любовной игре. Мне представляется, что даже самая целомудренная из старых дев не стала бы бросать камень в скульптора, ибо юные тела имеют право на страстную близость.
Его духовной родиной были Советы
«Мое» направление «химия» было подразделено на два участка: немецкоговорящие страны и Африка, а второе — англоговорящие и франкоговорящие, а также сюда входили все остальные страны. Вдвоем с ВэВэ мы «обслуживали» полтора десятка наших «точек», в которых работали мои коллеги по линии НТР. Самыми боевыми были «точки» в США и Мексике, Англии и Франции, Японии и Израиле, Бельгия и в Южной Америке — Бразилия.
Была весна шестьдесят второго года. Наш кабинет насквозь просвечивался ярким солнцем. Мы уже открывали окно, затянутое сеткой — это простейшее средство предохраняло наши документы, которые потоком сквозняка могли быть выброшены на площадь. Было такое чувство, что меня ожидало что-то новое, любопытное с профессиональной точки зрения. Предчувствие не обмануло меня.
Где-то ближе к десяти часам утра раздался телефонный звонок. В ответ на мое «Бодров слушает» в трубке прозвучал голос мало знакомого мне сотрудника, который работал под прикрытием Минвнешторга:
— Максим Алексеевич, мне нужно переговорить с вами в отношении одного человека, который мне встретился совсем недавно. Ну, там, за рубежом…
Коллега только что вернулся из Рио-де-Жанейро, где проходила промышленная выставка с участием Советского Союза. Справка о работе со связями у меня лежала в сейфе, но в архиве я еще не поработал.
— Владимир Иванович, завтра к вечеру жду вас для беседы. Вас это время устроит?
Получив согласие опытного чекиста на встречу со мной, я ринулся в архив, предварительно написав заявку на одного из заслуживающих внимания иностранцев из справки Владимира Ивановича. В заявке указывалась на русском и латинскими буквами фамилия, имя и отчество иностранца, которого про себя я уже назвал «Эмигрант». Назвать его так мне давало право его прошлое, которое было связано с Советским Союзом.
И вот я снова в архиве. Я погрузился в дело из тридцатых годов, когда начались преследования людей из Коминтерна. Сотни их были выдворены за пределы СССР, где они нашли свою вторую родину. Многие оказались в концлагерях ГУЛАГа. По линии отца Эмигрант был латышом. В одну ненастную ночь его с женой и дочерью отвезли к финской границе и выставили за рубеж. Обвинение было стандартным: связь коммуниста-латыша с «врагами народа». Шел трагический тридцать седьмой год, когда судебные процессы сменяли один другой.
Из справки о нем, подготовленной моим коллегой из Минвнешторга, я знал, что Эмигрант сам нашел разведчика и предложил регулярно передавать ноу-хау на процессы нефтепереработки.
На другой день мы — Владимир Иванович и я, обсуждали возможности работы с Эмигрантом. Заручившись моим согласием называть меня просто Максим, коллега поведал мне следующее.
— Понимаешь, Максим, — говорил он, — я ему поверил сразу. Ты бы посмотрел в его глаза… Они светились неподдельной радостью от встречи с советским человеком.
— А безопасность? — по-книжному бросил я. — Может быть, он в обиде на советскую власть за обращение с ним в тридцатых годах?
— Конечно, он этот период вспомнил, но и говорил другое: если бы не отъезд из Союза, его могли бы просто отправить за колючую проволоку. В Бразилии он стал бизнесменом, развернул свое дело и весьма доходное. Пережил войну…
— Вот это-то спокойствие и сытость настораживают! — не сдавался я. — Почему воспылал он желанием иметь с нами контакт?
Коллега спокойно парировал, чувствуя свое превосходство как человек, который лично видел, знал и изучал Эмигранта. Уверенность сквозила в каждом слове коллеги: он был оттуда, с поля боя разведки.
— Советский Союз он считает своей духовной родиной. Он уже давно вне компартии, но относит время революционных перемен в России к лучшим годам в своей жизни. Для нас — это уже немало.
Руководство отдела поддержало предложение группы «химия» о работе с Эмигрантом с позиции «точки» в Рио. Этот источник регулярно передавал нам объемистые материалы из секретных сейфов американских фирм, среди которых были две из семи сестер — транснациональных корпораций в области нефти и химии. Информация шла в фотопленках, которые я просматривал и составлял описи по каждой фирме отдельно: «Стандарт ойл» и «Шелл». Затем пленки поступали в министерство либо химии, либо нефтепереработки. Делал эту всю работу Эмигрант безвозмездно.
Из работы с этим источником информации я понял, что личное впечатление о человеке может играть решающую роль в момент принятия ответственного решения о начале работы с ним.
Рядом с «атомными» разведчиками
История «атомного шпионажа» волновала меня. Я ходил рядом с людьми, которые своими руками совершили подвиг — добыли секреты по «манхэттенскому проекту» американцев. Один из моих коллег по НТР говорил о том, чтó он вычитал из публикаций на Западе, а я пытался понять, почему его возмущает стыдливое отрицание советской стороной участия нашей разведки в похищении секретов создания американской атомной бомбы.