Кабинет был в меру просторен и удобен для работы: широкие окна, большой дубовый стол еще дореволюционной выделки с набором канцелярских «инструментов» для хорошо отлаженных действий, экономивших время и создающих комфорт его владельцу. Вдоль одной стены пространный книжный шкаф, в основном со справочной литературой. На стенах таблицы и графики со значками, понятными только посвященным. Хозяин кабинета — худощавый симпатичный человек с умным проницательным взором и доброжелательной улыбкой.
— Садись, Максим, — жестом показал на стул Влас, удивив меня столь простым обращением на «ты» и по имени, что было совсем не характерным для него. А он, словно подслушав мои мысли, добавил: — Тебя не шокирует мое «тыканье»? Уж очень серьезный будет у нас разговор, и, надеюсь, по душам…
В подобных ситуациях смущение совсем не свойственно мне, и я честно ответил, что озадачен, но значит, так удобнее. Даже попытался блеснуть эрудицией:
— На Руси даже князья говорили друг другу «ты», и Петр Первый так всех величал, а они его…
— Ну, мы с тобой не князья и не из когорты Петра, хотя тоже российского рода профессии, которой тоже есть чем гордиться… Расскажи-ка, как съездил в Лондон? В двух словах.
Глаза его излучали теплоту и светились живым интересом к собеседнику. Таким я его еще не видел. Обычно он был озабочен, и только здороваясь, улыбался короткой и доброй улыбкой. Зная его нетерпеливую конкретность в беседе, я приготовился коротко изложить суть вопроса.
Обрисовал впечатления от ознакомительной поездки в страну Туманного Альбиона, с жизнью которого я обстоятельно знакомился во время учебы в разведшколе. Осветил три вопроса: изучение города, заведение связей и обкатка английского языка. О выполнении задания по вопросам контрразведки говорить не стал, так как уже знал, что Влас в курсе дела.
Мой шеф одобрительно кивал, вопросов не задавал. Но я чувствовал, что не за этим он вызвал меня к себе. Что-то подсказывало мне о необычности встречи — уж очень изучающим был его взгляд, который как бы говорил: «А стоит ли начинать серьезный разговор?»
Видимо решившись, Влас начал беседу, последующая оценка которой повергла меня в смятение. Влас предупредил, что одним из условий беседы является: ни с кем нельзя советоваться по ее содержанию.
— Ты должен оставаться с мыслями о возможно принятом архиважном решении один на один на дни, месяцы, годы, если хочешь — десятилетия…
Наступила пауза, видимо короткая, а для меня она показалась вечностью. Ожидание становилось нетерпимым. Влас понял это и стал излагать суть вопроса, подойдя к нему с необычного края.
— Ты, видимо, знаешь, что я занимаюсь научно-технической разведкой со второй половины тридцатых годов? Нас тогда было три человека, сведенных в группу. Правда, и средства из числа агентуры у нас были немалые. Но как структура разведки, НТР лишь с середины пятидесятых заняла достойное место в нашем разведывательном Главке. Был создан отдел, сотрудниками которого мы с тобой сегодня являемся…
Невысокая, крепкая фигура прохаживающегося по кабинету временами вспыхивала облачком искрящихся седых волос, когда голова оказывалась против солнечного света, обильно льющегося в окна восьмого этажа нашего внушительного здания разведки.
Я был весь внимание. Но ни волнения, ни тревожности в общении с руководителем я не испытывал — атмосфера в кабинете была более чем доверительная. И создал ее в считанные минуты Чекист-Разведчик.
— …сейчас нас в отделе несколько десятков человек, — продолжал Влас, — чуть больше ста. Созданы «точки» в десятках стран мира с нашими сотрудниками по линии НТР. А эффективность? Удельный вес выполненных заданий, не говоря уж о качестве, на душу разведчика-энтээровца невелик… В чем же дело?
Он обращался ко мне с этим сложнейшим вопросом. К человеку, который чуть больше года назад пришел в отдел. Но отвечать было нужно и, как я понимал, конкретно. Интуиция подсказывала: высказываться придется собственными мыслями, свое мнение излагать. Что я и сделал:
— В Лондоне пришлось говорить по душам с товарищем из нашей группы «химия». Его время буквально растаскивается по различным мероприятиям организационного характера, в интересах «точки», конечно, но не НТР…
— Любопытно подмечено, — улыбнулся моей горячности Влас, — хотя и слишком категорично.
— Я понимаю, что работа по линии «точки» нужна и нужна — это ведь «для всех». Но как быть с концентрацией усилий на одном, главном участке?
— И что же делать? — подталкивал меня к откровенности Влас. — Ты же не только в Лондоне беседовал, но и с отпускниками здесь, в Москве?
— Они так же жалуются на нехватку времени из-за побочных дел, которые, как ни крути, а все же здорово дезорганизуют их работу по личному разведзаданию.
— Итак, как я понял, главное — время? Фактор времени? Использование его на основном направлении… Принцип главного временнóго и содержательного удара.
— А если — хорошо замаскированное прикрытие, ну, например, глубокое? — робко высказался я, думая о свободе действий моих коллег с позиции прикрытия и с широким использованием его в интересах дела.
— Глубокое? — хитро посмотрел на меня мой руководитель и собеседник. — С максимумом работы «по крыше»? И все усилия на одно, конкретное задание? В ярко очерченные сроки? Прикрытие — фактор в работе? Как фон и обеспечение ее на одном важнейшем направлении…
Влас буквально засыпал сам себя вопросами, а я стал понимать, что он проверяет мои мысли по этим положениям. Жестом, взглядом, живостью речи Влас выражал явное удовлетворение беседой. Таким я его никогда не видел и — увижу ли еще раз? Прошли еще несколько мгновений, и под тяжестью забот Влас угас, раскованность исчезла, уступив место голому рационализму. Передо мной был уже Влас, «застегнутый на все пуговицы».
— Ну, вот… Ты и сам почти сформулировал кредо твоей будущей жизни в разведке, нашей энтээровской, — и затем задумчиво добавил: — Может быть, это твоя оперативная судьба, трудная, но сверхинтересная… Предоставляется возможность проявить свои человеческие качества… Как-то ты воспользуешься такой возможностью?
И хотя я сам излагал предположения и слышал рассуждения Власа, увязать все в стройную систему, особенно в свете моей персоны, не мог, но интуитивно понимал, что Влас уже наметил мое использование в конкретном направлении — иначе зачем весь этот разговор столь двух разных по опыту сотрудников?
А дальше пошел разговор, который я рассматривал как прозорливость и доверие моего нового Учителя и Наставника, как я уже в ходе этой беседы про себя окрестил Чекиста-Разведчика. Он пытался в короткой беседе дать мне заряд оперативной направленности на всю будущую мою жизнь в разведке.
— Я ищу талантливых исполнителей для нашего общего дела… Кстати, ты читал перевод книги американского разведчика Ладисласа Фараго?
— Да. Конечно, в разведшколе изучал весьма тщательно, нас там книгами о чужой разведке не баловали…
— Изучал? И что же более всего обратило на себя внимание? Ну, например, в его оценке русской разведки, нашего разведчика?
Книгу я действительно штудировал основательно, делал выписки. Десяток копий ее перевода хранились в спецбиблиотеке под грифом «ДСП» — для служебного пользования. Это было издание «Академкниги» для узкого круга: партверхушки, госбезопасности, МИДа. Простому смертному литература о разведке, тем более вышедшая из-под пера супершпиона американца венгерского происхождения, была недоступна.
Мой собеседник ждал ответа.
— Он отзывается о наших разведчиках, как настроенных на командное руководство… Говорит, что они — догматики: «… они быстрее прекратят выполнение разведзадания, чем нарушат инструкцию Центра…»
— Верно, очень верно… Но Фараго заметил и еще одну существенную деталь во взаимоотношениях наших руководителей и исполнителей. К сожалению, после разгрома разведки в начале пятидесятых годов люди стали осторожничать. И если есть лазейка между делом и серьезным риском, предпочитают на риск не идти. Даже ради дела. Порой весьма серьезного и архиважного для страны. Это реалии сегодняшнего дня, и не учитывать их в настрое сотрудников нельзя.
— А как же работать?
— Вот поэтому мы и беседуем сегодня. Нужны неординарные исполнители. Самостоятельно мыслящие, способные синтезировать многие человеческие достоинства в единое целое. В «ядро» для пробивания стены эмбарго…
Влас задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся той редчайшей улыбкой, которую я наблюдал только в этой беседе, на приватном уровне. Меня поразило то, что это была улыбка застенчивого человека, переживающего глубокое раздумье. Чувствовалось, что мой руководитель решал очень сложную задачу, видимо в которой отводилось место и мне.
— Давай так. Что бы ты делал, если бы был предоставлен сам себе при добыче образца, нужного нашим военным? Посоветоваться не с кем. Риск велик. Если дело сорвется, на карту поставлено пребывание в стране. Могут выдворить, а могут и посадить в тюрьму…
— Я пошел бы на риск. Конечно, взвесив все «за» и «против». Тщательно продумав узкие места.
— Рискнул бы?
— Конечно, если есть хотя бы несколько шансов — нужно действовать.
— А отъезд из страны? Провал? Личные планы? Угроза ареста? Наконец, суд…
— Ну, в нашей семье — это все на последнем месте. Это у нас от отца, у меня и брата. Для нас — и в первую, и во вторую, и в третью очередь — только дело, работа…
Влас взял в руки тонкую палочку и, чуть помедлив, передал ее мне.
— Это — к вопросу об оценке сотрудников для выполнения заданий особо значимого и острого характера. Для работы на перспективу, мне представляется, ты подходишь! — уже тверже добавил Влас.
Я хотел открыть папку, но Влас жестом остановил меня. Медленно, очень медленно, глядя в глаза, сказал:
— Есть одно главное стержневое качество в разведчике — это ответственность, переходящая в надежность. За годы работы с различными сотрудниками мне удалось «вывести формулу» — я ведь химик по профессии. Формулу четырех «О»…