Я изучал литературу об этой замечательной стране, беседовал с теми моими коллегами, которые уже поработали там. Тщательно разбирался с делами, в которых содержались оперативные связи из числа японцев.
Наше химическое направление к моменту моего ухода «под крышу» и отъезда за рубеж возглавлял Николай Прокопьевич, фронтовик и бывалый разведчик, человек веселого нрава. Он любил нестандартные решения даже в такой области нашей работы, как присвоение псевдонимов оперативным связям, о которых писали мои коллеги из-за рубежа. Уважая шутку и подмечая юмористические стороны нашей повседневной жизни, Николай Прокопьевич превращал поиск звучного псевдонима в своеобразное соревнование между сотрудниками-«химиками». Мы по нескольку раз предлагали ему имена-клички, а он все шутил:
— Что, химики-лирики, иссяк родник фантазии? — Он ожидал, чтобы кличка «стреляла» своим звучным и коротким именем.
Настала пора придумывать мне псевдоним к собственному личному делу. Николай Прокопьевич развернулся тут вовсю — пять-шесть псевдонимов ему не понравились, и он требовал еще и еще, говоря, что псевдоним личного дела — это на всю оперативную жизнь. Он был прав в том, что легкие решения даже в этом вопросе не делают чести сотруднику. Шутка здесь — лишь возможность начать оперативную работу с хорошо продуманной формы собственного дела, которое будет в руках десятков людей, причем многие годы.
Псевдоним?! Казалось, очень просто: берешь отчество матери или отца, брата жены и так далее… Уже первая попытка упростить процедуру поиска псевдонима потерпела неудачу.
— Не смеши меня, дорогой, — удивленно воскликнул мой шеф, — это я уже слышал сто раз! Где фантазия? Где полет мысли? Где молодое видение проблемы?
С псевдонимом «Григорьев» мне явно не повезло, и совет старшего товарища взять его от имени моего дяди-журналиста не помог. Шеф в считанные секунды убедил меня в моей неправоте. Спасение было найдено среди звучных имен, окружающих самого шефа. Мы узнали, что он родом из старинного русского городка, и его название я предложил после нескольких неудачных попыток получить согласие на псевдоним. Конечно, это всё были шутки, но они оживляли наши будни и вносили юмористический накал в повседневность.
При очередном докладе я вскользь сказал Николаю Прокопьевичу, что хотел бы предложить очередной псевдоним, да раздумал. Но шеф уже насторожился:
— Какой? Выкладывай…
— Трубеж.
— И чем же он не нравится тебе?
— Похоже на собачью кличку.
— Э, дорогой… Зато никогда и ни у кого не будет такого звучного псевдонима. Одобряю!
Конечно не будет, подумал я: не так много начальников вышло из этого городка, тем более в НТР. Я вздохнул с облегчением, хотя и сожалел, что шутка уже закончилась — ведь мы несколько дней жили этой веселостью нашего шефа, которого глубоко уважали за настоящий профессионализм и пытливость души даже в малом.
В среде разведчиков официальное правило гласило: вместе не собираться, ресторанных застолий избегать. Но это официально, а в жизни? В жизни — наоборот. Такова уж жизнь разведчика: лед и пламень — конспирация и ее отсутствие.
В кругу нашей группы «химия» было решено, что мой отъезд я отмечу в ресторане, в крайнем случае в хорошем кафе. Другое правило гласило: нужно согласие начальства. С одной стороны — начальник желанный гость, а с другой — не подвести бы начальство, то есть Николая Прокопьевича.
В надежде, что мой шеф возьмет грех разрешения на себя, я отправился в его кабинет.
— И слышать не хочу, и знать ничего не знаю! — замахал руками темпераментный шеф.
Я расстроенно молчал.
— А когда это будет?
Я назвал дату.
— Нет, нет и нет! А где это будет? — быстро спросил Николай Прокопьевич.
Я пояснил.
— Нет, нет и нет… А во сколько?
Я сообщил время.
— Нет, нет, нет…
С тем я и ушел. Рассказал коллегам о разговоре, и мы решили, что прощальный ужин проведем без шефа. О, как мы ошибались, но не разочаровались!
Ровно в назначенное время сияющий шеф вошел в кабинет, где собралась наша компания. Не спрашивая разрешения, он взял руководство застольем в свои руки и показал образец тамады, с ролью которого блестяще справился.
За пару дней до отъезда, но уже в узком кругу, я отметил свое отбытие в Страну восходящего солнца дома, на новой квартире. Вместо стола у нас была снятая с петель дверь, которую мы поместили на уложенные чемоданы.
Уeзжaл я в эту далекую и тревожно-манящую страну с неспокойным сердцем: почему-то в голову лезли мысли o моем бывшем школьном товарище Борисе-Угре и о заданиях по скрытому ото всех взоров ГРАДу. Одно радовало: неизвестность — это, как и добрая шутка-экспромт, моя стихия. Справлюсь ли только с новыми заботами и заданиями?..
Глава 3Справедливый «шпионаж» (1963–1965: Япония)
Из Москвы на Японские острова было два пути. До Хабаровска — самолетом, это десять часов. Затем — поездом до Находки, еще сутки, и пароходом до Иокогамы, это еще двое суток. А уж от этого японского порта до Токио — рукой подать, часа за полтора на автомашине. Другой маршрут — Ташкент — Дели — Бангкок — Гонконг — Токио. Быстро и ново. Мы выбрали «незнакомый» маршрут.
В Дели была ночевка в местной гостинице, с мириадами звезд на бескрайнем восточном небе. Все бы ничего, но к утру мы обнаружили, что дочка, трехлетняя Иринка, вся горит, видимо простудилась. В момент вылета в Москве было градусов 10 мороза и мела поземка, а в Индии — жарковато и духота. В Дели мы меняли нашего трудягу «Ту-104» на комфортабельный «Боинг-707» и решили рейс не откладывать.
В салоне «Боинга» прохладно, Иринка спит, и кажется — ей лучше. Неприветливо встретил Бангкок: нам, как советским людям, не дали войти в помещение аэропорта, где все пассажиры отдыхали часа полтора. На стоянке кондиционер в «Боинге» был отключен, и жара достигла градусов в пятьдесят.
Прибыли в Гонконг — ситуация та же. Даже просьба врача войти в положение больного ребенка не дала результатов. К жаре добавилась влажность. Мы были идейные враги из другого мира, и инструкции охраннику четко определяли, как вести себя с людьми из-за «железного занавеса».
Посадочная полоса, на которой стоял наш авиалайнер, выдавалась в море далеко-далеко. Фактически при полном безветрии влажность достигала уровня русской бани. Стюардессы оставили нам кучу салфеток и ведерко со льдом. Иринка тянулась ко льду, но это ей строго возбранялось. Охранник сжалился, видя нашу больную дочку, с которой Нина сидела поближе к выходу. Он разрешил ей и дочке выйти на трап самолета, где было все же больше воздуха. Мне он указал на кресло и произнес глубокомысленно: «ноу» — то есть нельзя.
То ли время пришло, то ли парилка в самолете помогла, но к моменту приземления в аэропорту Ханеда в Токио наша дочурка пришла в себя и даже попросила поесть. Что-что, а аппетит у нее всегда был отменный, о чем говорила ее более чем пухленькая фигурка.
Еще в самолете мне думалось о превратностях судьбы человека. Шел шестьдесят третий год, а мне тридцатый. Убаюкивающий гул двигателей настраивал на размышления. В суете подготовки к отъезду задумываться было некогда. Теперь — другое дело. Есть время и желание осмыслить прошлое — далекое и недавнее, подумать и о будущем.
Как при запущенной в обратную сторону ленте в киноаппарате, я всматривался в быстроменяющиеся вехи жизни: приход в НТР и первый визит в Англию, а еще ранее — разведшкола, перед учебой в которой были Особый отдел Северного флота и школа военных контрразведчиков. А вот «кадры» из военно-морского училища и аэроклуба в Подмосковье…
Память скользила по этим вехам, но все чаще и чаще высвечивались два тревожащих меня момента: работа в Токио и… вероятность появления Угря — моего бывшего школьного товарища. С ним меня судьба сводила в бытность учебы в морском училище (там он чуть не застрелил меня), в контрразведывательной и разведывательной школах, на работе на Севере. Все говорило о том, что Угорь принадлежал к какой-то западной спецслужбе, но четырежды ускользал от наших органов госбезопасности при более чем странных обстоятельствах. Тревожила регулярность появления его в моем поле зрения.
Чем ближе мы были к Стране восходящего солнца, тем чаще мысли задерживались на этом островном государстве.
У подножья «чуда»
Какая она, Япония? Конечно, я познакомился заочно с этой уникальной страной, беседовал с коллегами, побывавшими там. И все же? Почему ее называют «загадочной», что это за «восточное чудо»? Как уживаются три религии и влияют на образ жизни и всех сторон их бытия?
Шаг за шагом это все стало познаваться мною изо дня в день. И столь глубоко проникло в мою душу, что в чем-то изменило мое представление об общении человека с внешним миром, миром живой и «мертвой» природы.
Знакомство с оперативной обстановкой в Токио началось буквально у трапа самолета: всех пассажиров «обстреляли» вспышки фотографирующих — то ли родственников, то ли журналистов, то ли спецслужб.
Встречающие меня коллеги нашу семью не узнали. Как говорили они потом, их смутила Нина в ее полупальто западного образца — мой подарок из Туманного Альбиона. И только одежда дочери явно московского пошива позволила им уверовать, что мы из России.
Во время посадки в торгпредскую автомашину один из встречавших обратил мое внимание на скрытное фотографирование.
— Ну вот, набросились «коллеги», — намекнул он на наружку. Илья, так же как и я сотрудник НТР, заявил безапелляционно: — Теперь в их задачу входит сфотографировать тебя голым, со всеми приметами на теле. Так что жди их в турецкой бане…
Илья засмеялся, и неспроста. Как позднее я узнал, людям из совколонии в турецкие бани ходить запрещено. Причина? Сервис по обработке мужского тела на турецкий лад обеспечивали японки. Пройдя десяток собеседований по линии партийной, профсоюзной, служебной и так далее, наш человек не заслуживал доверия предстать перед очами японской банщицы, которая, конечно, в числе всех остальных своих напарниц была завербована злыми дядями из кэмпэйтай — японской тайной политической полиции.