нием. Ожидая официанта, попивал прохладную воду со льдом и неторопливо, продлевая удовольствие, обтирал лицо и руки влажной охлажденной салфеткой, называемой по-японски звучным словом «осибори». Это была отличная традиция всех японских заведений такого рода. Причем зимой — осибори горячее, а летом этот салфетный ролик холодный.
Звякнул колокольчик входной двери. Еще один посетитель. Вроде бы европеец — худощав, подтянут, мягкая спортивная походка с перекатом от пятки на носок. Темные массивные очки скрывали половину лица. Сел также в глубине зала, где-то сбоку.
Мне принесли еду, и на некоторое время я увлекся ею. Смотреть на нового посетителя было неудобно — это значит почти оглянуться. И все же что-то заставило меня взглянуть в его сторону.
Сняв очки, на меня в упор смотрел Угорь. Это, несомненно, был Борис, мой школьный товарищ и вечно ускользающий от нашей контрразведки шпион. Те же сросшиеся брови, узкоплечая фигура спортивного склада, твердая складка у рта и… никаких усиков. Он не кивнул и не подал вида, что узнал меня, а просто смотрел спокойно и непринужденно, как смотрят люди друг на друга, оказавшиеся в одиночестве.
Моя мысль лихорадочно билась: уйти? Глупо. Остаться и ждать развития событий? И что же дальше? Кивнуть? И это после того, что было в училище, на Кавказе и Севере и в разведшколе?! Но инициатива в любом случае должна быть за ним. Как минимум я пойму, чего он хочет.
А пока мои руки делали свое дело, и я уплетал пирожки, хотя в это время меня они не очень-то прельщали. Краем глаза следил за Угрем. Кажется, вот он поднялся, идет… Куда? Так и есть, ко мне.
— Привет, Максим, — прозвучало над ухом, и Борис оказался передо мной по ту сторону столика. Давая мне прийти в себя, он не спускал глаз с меня и помахал официанту рукой. — Сюда все, что я заказал.
Его японская речь хотя и выдавала акцент иностранца, но все же грамматически была построена весьма точно.
Теперь он занялся мною.
— Что-то не вижу не только радости от встречи со старым школьным другом, но и простого «здрасте»…
Как и тогда, в школе из глубокого детства, Борис был в своем амплуа — весельчак. Да, с юмором у него всегда было в порядке.
— Дай прожую, — собираясь с мыслями, промолвил я набитым ртом, куда, видимо, от волнения и засадил целый пирожок.
— Ну, жуй-жуй… Я подожду и посмотрю на тебя. Как-никак, а это уже третья встреча после той, «лесной»… Сколько лет прошло. И вот встреча, и где! Не удивляет?
В те секунды, пока он говорил, моя голова стала ясной, мысли цепкими, конкретными. Ставки сделаны — игра началась. Если начну вилять — это провал. Нужно блефовать только тогда, когда нельзя не блефовать. Итак, шаг первый: лучшая форма защиты — нападение.
— А почему — третья? Где были две других? Что-то не припомню, — на вопрос ответил я вопросом.
— Не дури, я же тебя подстрелил… Думал даже, что убил, пока не встретился снова. Куда попал-то?
— В плечо, — холодно ответил я. И подумал: так — училище. А где еще он меня узнал?
— Я вычислил тебя не в момент выстрела, а позднее. Очень жалел об этом выстреле. Жалел до самой очередной встречи.
— А потом обрадовался? Да? Где она-то была?
— Интересуешься? Пожалуйста, зимой…
Но где «зимой»? На Севере? Или в Балашихе?
— В лесу… в лесу, что ли?
— Именно в лесу. Память тебя не подвела.
Значит — не Север, а вдруг и там узнал и темнит? Придержу Тбилиси и Север про запас. И спросил:
— Как вас теперь называть, господин «Стрелок»?
— Для кого-то, может быть, и Стрелок, но не для тебя. Все же старый друг, а теперь еще и коллега.
— Хорош «коллега» — киллер своих, — выбрал тему его нападения на меня в училище.
— Ну, я не свой, но и не чужой тебе как профессионал.
— Ты здесь, конечно, не случайно? Ради встречи со мной? — решительно спросил я, ускоряя необходимость ему раскрыться. — Кто настучал, что я здесь?
— Зачем «стучать». Списки советских граждан за рубежом моя служба доводит до сведения моих коллег. Это правильно. Данные официальные.
— Большим начальником стал? В какой службе?
— Пока этот вопрос останется без ответа. Пока…
— И что — дальше? — опять стал торопить я события.
— Да ничего. Ничего особенного. Мы с тобой, как волки из разных стай.
— Очень похоже. Сюда еще и «волчьи законы»? Законы твоей «стаи». Как считаешь?
— Моя «стая» работает только против врагов моей родины, — твердо выговорил Борис.
— Новой «родины»? Америки? А старая родина? Снял и выбросил, как старые перчатки?
По лицу Бориса пробежала тень. Так, значит, это направление разговора его волнует. Задело…
— Старая? Я там только родился. Это важно, но не главное в жизни.
— Значит — Израиль!
— Да. Именно так. Ну, кем я мог быть в России? Пятый пункт анкеты с моим еврейством делал меня на моей родине гражданином странного сорта — третьего, четвертого. А ведь я неглуп и не русофоб. Ты-то знаешь?
— Тогда — да, а теперь — не знаю.
— Знаешь. Мне ничто не было чуждо из русской жизни — прошлой, настоящей и будущей. Я, как и ты, люблю русскую литературу. И сейчас увлекаюсь русским театром, кино. Война — это тоже мое. Но будущее там было для меня гадким. Не тереби душу, Максим.
— Ладно, Борис. Если ты за эти десять лет не потерял искренности, то это отлично, но и ты меня пойми…
— Ты имеешь в виду Ленинград, стрельбу? Ты прав, но инструкция была жесткой: «живым не даваться, иначе зверски замучают». И я верил им.
— Неужели угробив меня, русского, ты спасал себя и свое дело?
— Если бы не ты, я, может быть, и не мучился. Но судьба подбросила именно тебя. До шестидесятого года, пока не встретил тебя в лесу. Мучился очень…
— И что же дальше, кроме «мучений»?
— Зарекся применять оружие против людей. Зарекся и пока держу слово. Есть масса способов вывести человека из строя, не убивая. Даже не рискуя убить его.
— Конечно, я помню твой портсигар с газом, когда мы захватили тебя в лесу. Ты лихо ушел от нас, ничего не скажешь.
— Что было, то было… Теперь мы здесь, на нейтральной почве. Ты работаешь против Японии. Я тоже. Разные у нас только «хозяева».
— Разные, очень разные. Но я работаю не на «хозяина», а ради своей страны. Думаю, ты веришь мне в этом?
— Верю. Ты — идеалист. Может быть, в этом ты счастливее меня. Но неужели остался таким?
— Борис… или теперь ты, может быть, Борух?
— Смейся, смейся… В чем-то ты прав, но не в главном: я — еврей, но не иудей с талмудом под мышкой.
— Может быть, ты и не сионист?
— Может быть, их максималистская идея мирового господства не по мне. Я вышел из страны, которая победила фашизм. А что такое сионизм?
— Еще один «изм», — вставил я.
— Как и коммунизм — «изм», — отпарировал Борис, — а под стать ему — исламизм.
— Чем исламизм тебе не по душе? Живут люди и пусть живут.
— Ислам — да, но что ты знаешь о реальном исламизме? Это они сейчас измываются над евреями, но дойдут и до вас, славян.
— Хорошо, Борис. Ты же не с теорией прибыл сюда, говори: что хочешь? Почему искал меня? Время поджимает.
— Ладно, согласен. — Борис явно разволновался и до сих пор не притронулся к еде. — Я рискую, сидя здесь с тобой. Могу потерять тебя навсегда, если твои коллеги из совколонии увидят нас вместе. Не так ли?
— Ты близок к истине.
— Ты мне нужен. Твоя помощь по японцам.
— Вот это номер! — присвистнул я. — Сам, что ли, не можешь? Не темни!
— Мне нужен определенный уровень деловых людей, в круг которых вхож ты. Выйти на нужных людей в этом «муравейнике» очень сложно. Кроме того, их недоверие к Израилю, его бизнесу, его амбициям…
Надо же, Борис тоже называет Токио «муравейником».
— Ты считаешь, что я вхож к большим бизнесменам?
— Считаю. У вас идет, точнее у нас, идет «Большая химия».
— Так у вас или у нас?
— И все же — «у нас». Я — частица России. Помолчи…
— Хорошо, я весь — внимание.
— «Большая химия» — это крупнейшие фирмы здесь: «Мицуи», «Мицубиси», «Сумитомо»…
Я понимал, что у Бориса интерес не столь к фирмам, сколь ко мне. Он пытался навязать мне стратегию сотрудничества.
— Неужели я поверю, что именно это интересует тебя? Тебя интересую я — «коллега», внешторговец, советский…
— Ты? Конечно. Но и у меня есть трудности в контактах с деловыми людьми этой страны. Хочешь — верь, хочешь — не верь.
О том, что Борис лукавит, свидетельствовал такой факт — Израиль как государство был создан в сорок восьмом году, и забот у него хватало, в том числе и у зарождающихся его спецслужб. Чем же объяснить участие Бориса в пятьдесят шестом году в попытках проникнуть в секреты моего военно-морского училища? Это было дело не интересов Израиля. Следующие его похождения на Кавказе, в Тбилиси, и на Севере — шпионаж. В интересах кого? Явно не Израиля. И наконец, наша разведшкола — какое дело до нее Израилю?
— Борис, а ведь ты лукавишь?
— Почему?
— Разве твоя спецслужба интересовалась военно-морским училищем, у стен которого ты подстрелил меня? Или встреча в лесу зимой, когда тебя схватили и ты все же выскользнул?
— Ты прав. Это я работал не для Израиля. Это — по заданию ЦРУ, когда я стажировался у них. Для них я был находка по деловым качествам и по знанию обстановки в Союзе. Они предложили работу и хорошую оплату. Мне ведь нужно было становиться на ноги, и не только мне. Родным.
— Но ведь в Ленинграде ты дело провалил? — напомнил я «коллеге».
— Не совсем так. Кое-что удалось узнать. Это были первые сведения о твоем училище, и они мне были зачтены.
— А в лесу?
— Там — сложнее. Но и там удалось выкрутиться, — коротко пояснил Борис.
— Уж не за счет ли меня? Еще бы! Твой школьный товарищ — и в этом «пикантном лесу»…
— Нет, только не это. Я берег тебя вот для этой встречи. Не знал, когда и где, но знал, что она произойдет.
— Ну и что? Доволен?
— Да. Думаю, ты понимаешь ситуацию правильно. Эта встреча здорово компрометирует тебя перед своими.