— Почему? — спросил я, понимая правоту его слов.
В то время было «железным правилом» отправлять домой из загранкомандировки всех, к кому проявили интерес спецслужбы, тем более уже подошли.
— Не наивничай, Максим, сам знаешь. Может быть тебе назвать имена тех, кого ваши отправили домой из Штатов, Англии или Германии? Только твоих коллег из научно-технической…
— Почему из НТР? Почему я — «из НТР»?
— Ты — технарь, инженер… Военный… Конечно, твое поле игры — научно-техническое. И сел ты на важное торговое объединение — «Химмашимпорт». Вот позиция твоя в «Химмашимпорте» меня и интересует.
— Ты все хорошо продумал, Борух, — сквозь зубы процедил я, уже приняв решение втянуться в игру, правила которой в нашей разведке, видимо, пока никто не составлял.
Прошло уже минут сорок. Я не давал согласия, но и не хотел, чтобы у Угря исчезла надежда на продолжение контакта.
— В любой момент могут появиться мои коллеги. Давай кончать этот треп ни о чем…
Борис понял мою осторожность, и передал мне визитку на английском и японском языках. Там говорилось, что Гузкин-сан — это была настоящая фамилия Бориса — представляет туристическое бюро в Гонконге.
— Вот по этому телефону ты сможешь найти меня с 10 вечера до 8 утра. Думай, решай, рискуй, но не делай глупостей — это твой шанс. Причем безопасный и не против своих.
— И это ты называешь «безопасностью»?
— Да. Именно так. Мне нужны не русские секреты, а характеристики людей из японских бизнесменов высокого ранга. С которыми ты имеешь дело. Только так.
— Это сейчас ты так поешь, а первые же сведения с моей стороны будут означать шантаж меня — и «всей птичке пропасть»?
— Думай, взвешивай, дерзай… До встречи!
Крепкое рукопожатие Угря как бы говорило о скреплении нашей договоренности на этом этапе. Мы разошлись, и для меня наступили часы мучительного раздумья.
Что «подсказывает» ГРАД?
А подумать было о чем. Сейчас около тринадцати часов. Не позднее, чем в двадцать два, я должен доложить резиденту о контакте с «товарищем из детства». Не позднее. На следующее утро — это уже подозрительно: неясно, что я делал ночью? Конец был ясен: отправят домой в любом случае.
Было очень неуютно от мысли, что судьба разведчика, еще не раскрывшись, в одно мгновение могла закатиться. Наверное, ничего нет тоскливее несбыточности мечты жизненного пути… А я мечтал о разведке, ее особенностях работы, действиях в разных странах, общении с разными людьми. Мечтал…
Таковы были мои первые мгновения в тягостных раздумьях: что делать? Казалось бы, все оговорено нашими инструкциями и правилами — писаными и неписаными. Главное — доложить старшему начальнику вовремя. Это проверено жизненной практикой с трагическими последствиями, когда эти правила нарушались. Но неужели нельзя получить пользу от контакта с Угрем? Не просто Борисом, а Угрем, который в розыске в Союзе, а контрразведчики спят и видят его у себя на Лубянке?
Итак, вариант первый: доложить. И со свойственной мне любовью к логическому анализу я стал перебирать особенности последствий. В этом варианте они были неутешительными: пользы ни себе, ни людям. Хотя положительными для службы в целом — так надо! Мой доклад — это упреждающее провокацию действие, а в провокацию я могу попасть, когда факт общения перейдет в стадию полноценной вербовки. Опыт нашей разведки знал это.
Вариант второй: не докладывать, но работать с Угрем на свой страх и риск. Вожу его за нос и уезжаю домой, оставив его в неопределенности. Самонадеянно и маловероятно — это план потенциального предательства.
Вариант третий: что известно об Угре? Здесь, в Японии? Немного, а вот по работе его в Союзе я знаю кое-что, и есть подразделения органов госбезопасности, которые заинтересованы в игре с ним. Борис не просто бывал в Союзе, а работал там. Его деятельность была не столь предотвращена, сколь усечена. Взят он не был: ни ленинградскими чекистами, ни их тбилисскими коллегами, ни нашими особистами на Севере, тем более после его выходки в разведшколе.
Практика разведки, вероятно, знает случаи успешных подстав. Может быть, и в этом случае, в моем лице? Но пойдет ли токийский резидент на это? Зачем это ему? Головная боль, и только. Его задача — информация. А лавры суперигр его мало должны интересовать. Думаю, он так представит это дело, что я вылечу в Союз, как пробка из бутылки с шампанским. Цинично? Конечно, но жизненно.
Остается вариант четвертый: ГРАД! Смесь варианта первого с третьим, но с исключением резидентуры. Логика вещей подсказывала, что выход на израильскую спецслужбу — это интересная акция. Здесь был соблазн, что работа шла не против нас (так говорил Борис), а как бы параллельно.
Думая о четвертом варианте с участием ГРАДа, я сидел в кафе под кондиционером и попивал зеленый чай, хорошо утоляющий жажду. Нужно было сменить еще кафе два-три, прежде чем принять решение.
Итак, кто такой Борис? Это, прежде всего, Угорь с четырьмя известными мне акциями в Союзе. Это — с его слов — бывший стажер ЦРУ, значит, связи остались. Это, по его собственному признанию, профессионал израильской спецслужбы. Последнее могло быть легендой ушлого цэрэушника. Наконец, это — голова с заданиями то ли американцев, то ли израильтян. Какие задания? С его слов, крупные бизнесмены. Но зачем?
Попробую зайти с другого конца. Какую суперзадачу решает Израиль сегодня? Ликвидация угрозы со стороны арабского мира. Ряд побед против арабов — это еще не стратегия, а лишь тактическая уловка. Значит, нужны гарантии, а их могут дать США и другие страны. Причем Америка — главная штаб-квартира олигархического еврейского капитала в своей основе.
И тут я вспомнил. Где-то года полтора назад в Штатах застукали израильского шпиона, который таскал секреты по атомному оружию. Значит, американские финансисты не дают им доступ к бомбе. Видимо, напуганные агрессивностью единоверцев по иудаизму и сионизму, олигархи не хотят дразнить общество, которое уже объявило сионизм расовой идеологией, отлучив ее от сего мира с помощью ООН.
Олигархи не хотят рисковать маленьким Израилем, который с таким трудом был создан пятнадцать лет назад. Это у арабов много земли. Но в случае применения А-бомбы — Израилю не быть.
Но почему — атомное оружие? Только шантаж арабов? Есть и другие ОМП, оружие массового поражения: бактериологическое, химическое. И дешево, и сердито. Беспощадно против любой страны. Причем в самом Израиле найдутся диверсанты, готовые перейти от шантажа к делу.
Так рассуждал я, постепенно проникаясь мыслью: Угорь обратился ко мне потому, что мы вели переговоры о крупных закупках технологий производства ядохимикатов. При изучении рынка продукции и сбыта ядохимикатов становится известно, что Запад монополизирован американцами. Технологии продаются редко и под строгим контролем. На рынок шла главным образом готовая продукция. Понятно, что американцы стремятся контролировать эти «мирные» яды и Израилю в его конфликте с арабами не стремятся помочь таким путем.
Но для Израиля возможен обходной путь: добыть «мирные» яды через тех, кто эти процессы имеет. Японцы обеспокоены агрессивностью Израиля и его стремлением овладеть атомными секретами, хотя бы в целях самообороны. Видимо, они понимают — если не атомная бомба (что очень сложно), то могут быть другие ОМП, в том числе химические. Средства доставки такого оружия у Израиля есть — ракеты простреливают все страны арабского Востока. В этом им Штаты помогли.
Думаю и думаю. И все ближе к решению. Еще тверже мысль: Борису нужны крупные бизнесмены в Японии для добычи через них ноу-хау по ядохимикатам. Вот почему он обмолвился о «Большой химии» и упомянул об НТР. Он понимал, что без нашей НТР программу химизации страны не поднять. Он правильно высчитал и мою специальность военного моряка-боеприпасчика (химические снаряды), и учебу в разведшколе, и Внешторг с химическим уклоном.
Но ведь это все предположительно?! Об устремлениях спецслужб Израиля и Бориса нужно знать больше.
Значит — ГРАД. ГРАД? Но я вне связи с ним. Как дать знать начальнику НТР о возможности проникновения в планы создания израильской стороной ОМП для шантажа? Нужно было отправить личное письмо через спецпочту, в котором упомянуть, что по указанию начальника я встречался с Борисом Гузкиным.
На следующий день я подготовил личное письмо к начальнику НТР — теперь это был другой человек, — в котором говорилось о многом, но в главном обозначил:
«…весточку от Вас получил через Бориса Гузкина. Я помог собрать ему материалы по химии, особенно он просил что-либо по теме „Большая химия“ и ядохимикаты. Их круизный пароход уплыл в Находку…»
Если бы резидент прочитал письмо, то мог спросить, кто такой Гузкин, и получить ответ: старый знакомый начальника НТР, ученый, который был в круизе на теплоходе.
На что я надеялся? Первое: я не стану беспокоить начальника по пустякам. Второе: он наверняка проверит по учетам Гузкина, которого никогда не видел и не слышал о нем. Из материалов дела он поймет, что речь идет о представителе вражеской спецслужбы и еще об ОMП. Конечно, захочет узнать больше и организует связь.
Со встречей с моим «товарищем из детства» я тянуть долго не мог, и уже через несколько дней организовал с ним встречу. До того проверил его пребывание в Гонконге — там ответили, что господин Гузкин сопровождает группу туристов на прогулочном пароходе. Хорош пароход — целый Токио.
На встрече решил занять наступательную позицию.
— Будешь темнить, ничего не выйдет, дорогой Борис-Борух, — поддразнивал я его.
— Я и не темню, — скупо молвил Борис. — И не дразнись. Борух? Еще чего…
Борис явно злился на меня за подначки его еврейства с израильским оттенком. Но для меня было важно понять его внутренний мир и изменения, которые произошли в нем за годы, разделившие нас.
— А как же тебя называть, «израилев сын»?
— Вот что. Пойми одно: Борухом я не стану, и камилавку ты на мне не увидишь. Хотя с Торой я знаком, из любопытства. Я — русский еврей, и, поверь мне, сердце мое все еще там, в Быково и на лыжне рядом с тобой.