— Видимо, поэтому ты пытался ухлопать «дорогого» тебе товарища по школьной скамье и лыжне.
— Моя работа с ЦРУ — это контракт на пару лет с конкретным заданием, о котором я узнал, уже подписав договор. Тебе это не понять, что такое идти против совести ради куска хлеба.
Я усмехнулся, чем вызвал эмоциональный взрыв и без того временами несдержанного Бориса:
— Да-да, ради куска хлеба! С маслом, сыром и колбасой. С двух сторон, черт тебя подери!
— Тогда — честно и четко: какие люди нужны? Чем они должны быть заняты? Из каких фирм? И еще: если после будет шантаж — прибью, чего бы это мне ни стоило… Уразумел?
— Ладно. Не кипятись. Дело наше узкое — ты и я. Ради общей цели.
— Общей? В чем, Борис?
— В химии. Моя старая родина богата землей, ищет химию для ее лучшего возделывания. А земля обетованная? Люди в нее уверовали. Чем они виноваты? Земля там — бедна и очень. Ей тоже нужны хорошие урожаи.
— Значит — удобрения?
— Не только. Для защиты от сорняков нужны химикаты — это ты понимаешь хорошо.
— Говори прямо: ядохимикаты, всех видов?
— Точно. Я ищу деловых людей в Японии с выходом на ноу-хау по ядохимикатам. Но они не любят нас, израильтян. Опасаются, что мы пойдем «ва-банк» в борьбе с арабами. С помощью в том числе и химии.
— Разве это не так? — уточнил я, провоцируя Бориса на дальнейшие откровения.
— Только вторыми. Око за око.
— Слушай, Борис: вы что же, хотите сделать свой «дропшот» «а-ля-израиль»?
Я намекал на американский план массированного удара по Советскому Союзу атомными бомбами, но только средствами химического оружия.
— Ну, ты загнул… Земля и химия, вот и все. Как у вас.
«Все ли?» — подумал я, радуясь, что угадал ход мыслей Бориса и, возможно, спецслужб за его спиной. Если отбросить опасности привязывания меня к делам Бориса, то все говорило о том, что он — от израильской спецслужбы. Американцам эти выкрутасы были бы ни к чему.
Борис продолжал:
— Мне нужны ноу-хау. И для меня неважно, где я их получу — от японских бизнесменов либо от тебя. Если ты будешь их добывать по линии своей НТР… «Большая химия» идет у вас, а американцы не продают вам это ноу-хау. Значит — НТР?!
А я подумал: значит, он не знает о «докладе Кеннеди»? Странно. И тем более о возможном решении американцев продавать нам эти ноу-хау. Весьма странно! Но не буду его разочаровывать. И спросил:
— Борис, а что я буду иметь за эти услуги? Ты как-то об этом забыл или думаешь, этого достаточно за твой шантаж не компрометировать меня перед моей службой? Так «старые друзья» не поступают. Не правда ли?
— Ты опять прав, Максим. Но я не такой уж носорог толстокожий. Кое-что для тебя также подготовил. Вот смотри…
Борис передал мне отдельные листки без заголовка и последнего с подписью, без даты. Быстро просмотрев, я понял — это ориентировка по ОВ, химбакоружию и психотерапии в отношении НИИ, фирм и госпиталей, где вероятны работы такого характера. Содержание документа исходило из того факта, что традиционно японцы, еще в довоенное время, работали над этими проблемами. Их военное ведомство должно было предусматривать защиту страны с помощью ОМП и, значит, в глубокой тайне вести частные работы.
В документе говорилось, что военная доктрина японцев не уповает на «ядерный зонтик» США — для Японии это означало бы конец нации, ее генофонда. Пример тому — Хиросима. Документ был интересен хотя бы тем, что было ясно, почему Япония не желает принимать участие в использовании ОМП открыто.
— Борис, почему такая щедрость? И что за намеки? Это мне не интересно, — попытался я навести «тень на плетень».
— Не дури — это твой интерес. И едва ли у вас есть материал лучше на эту тему! Эти два десятка страниц — американского происхождения.
— Ну, спасибо. Но не схватят ли меня твои коллеги из ЦРУ при выходе с этой встречи?
— Они могли бы уже давно это сделать, но я не с ними.
У меня мысль налезала на мысль: что это означает? Неужели он честен со мной? И сразу же мысль — как переправить этот взрывной документ в Центр? От кого я получил его? Так думал я, уже идя со встречи с Борисом — почему-то Угрем мне не хотелось его называть. Да, видимо, я немного подраскис, но… В конце концов решил документ пока придержать и, может быть, увезти его с собой, благо отъезд был не за горами.
Очередной спецпочтой пришли личные письма: резиденту и мне от начальника НТР. В моем письме, говорилось, что одобрялась помощь Гузкину. Я это понял как одобрение контакта с ним.
Далее говорилось, что неясно, в чем конкретно еще можно ему помочь — это означало: «нужно выяснить тематику его задания». В конце была высказана просьба: приобрести и направить в адрес начальника НТР набор канцелярских принадлежностей — это означало способ связи.
В письме резиденту просьба о канцтоварах подтверждалась. И я получил задание такие посылки подготовить. Передо мной стояла задача растянуть посылки этих всех фломастеров, клеев и других товаров на несколько оказий. Отправившись в магазин канцтоваров, рассмотрел все виды «контейнеров», ибо все эти упаковки фломастеров и тому подобное были в будущем моими контейнерами с письмами-отчетами о работе с Угрем.
Ближайшей спецпочтой отправил подробное сообщение об обстоятельствах встреч с Угрем, содержаниях бесед и выводах. Сжато сообщил о варианте четыре: ГРАД сможет контролировать работу израильской спецслужбы по заданиям на ОМП. Сообщил о стремлении Угря выйти через меня на японских бизнесменов, причем высокого ранга.
Все это я изготовил мельчайшим почерком, сокращал слова. Листок заложил в твердую картонную основу — рекламную подкладку фломастеров. Чтобы привлечь внимание именно к этому набору, сделал несколько наколов булавкой в разных местах. А в одном — даже царапину.
Так я создал предпосылки к тому, чтобы послание нашли. Кроме того, я предложил использовать способ еще времен политкаторжан дореволюционного времени — писать молоком между строк обыкновенного письма.
Так оно и получилось — ответ подтверждал согласие с планом работы. Утвердили и способ письма — молоко. А «перо» можно было найти и здесь, из любой бамбуковой палочки. Во второй и третьей почте в Центр говорилось, что я передал Угрю устные характеристики тех японцев, о которых знал по личным наблюдениям во время переговоров. Это были специалисты-технологи, и встречи с ними проходили по просьбам наших специалистов-инженеров. Из работы по поиску связей я знал, как трудно найти нужного человека. Найти такого — это, можно сказать, полдела.
Чтобы сохранить сведения, подсказанные Угрю, я сообщал в Центр почтой характеристики этих лиц, называя их своими, нужными и изучаемыми мною, связями. О чем сообщил по линии ГРАДа.
Разведчики-одноклассники
Получив несколько таких наводок, Угорь исчез, даже не уведомив меня об отъезде. Я не предполагал, что пятая встреча с ним будет последней. Хотя задним числом, анализируя поведение его, смог понять это: Борис в тот день был особенно ностальгически настроенным. Мы вспомнили многое из жизни в быковской школе, о наших товарищах по классу. Смешное и грустное уживалось в нашей беседе — уже не профессионалов древнейшей профессии, а просто бывших одноклассников.
Борис показал пальцами «слона» — в школе это был его коронный номер. Если во время урока его «слон» шагал по парте, класс бурно ржал над этой его выходкой, приводя в недоумение учителей. Но особенное сходство было, когда тень «слона» появлялась на озаренной солнцем стене.
Что-то тревожило Бориса в его новой жизни. Я спрашивал о родственниках и получал односложное: «все хорошо». Но так ли уж хорошо, если от воспоминаний Борис буквально растаивал. Даже губы его утрачивали суровость и снова становились губами Бориса тех лет с юношеской припухлостью. Но седина уже начала пробираться в его голову.
— Борис, да ты никак седеть начал? Вроде бы рановато. Как родители в твои годы? Тоже уже седели?
— Да нет. Родители не очень-то еще седые и сейчас. Это — не столь годы, сколь заботы и… служба, — прямо-таки печально подытожил Борис, глядя мне в глаза
Чувствовалось, что он явно чего-то недоговаривал. Эта встреча была моментом близости просто личностей, а не двух людей, в силу различных причин оказавшихся по разные стороны баррикад.
И все же нужно было возвращаться к профессиональным обязанностям. Рискуя нарушить сложившееся доброжелательство, я задал еще один вопрос, изрядно мучивший меня:
— Борис, работа со мной — это часть плана твоей службы? Или твоя личная инициатива?
— Я лучше помолчу по этому поводу…
— Хорошо, — помог я ему, — если ты скажешь «да», то я вправе не поверить тебе. Если — «нет». Может быть, ты прав: лучше не подтверждать ни «да», ни «нет»?
— Максим, врать не хочу. Тебе не хочу. А ведь тебе нужно не просто «да», а подробности? Не так ли? Одно скажу: выстрелы тогда, в городе на Неве, и осмысление, что стрелял в тебя… Это надо пережить. Мы в своей идеологической борьбе зашли слишком далеко. И ты, и я. — Борис голосом выделил слово «идеологической».
— Ты хочешь сказать, что кто-то из нас прав или мы оба неправы?
— Мы оба неправы, теряя человеческое лицо в своем противостоянии, Максим, мой старый друг, школьный товарищ, а сегодня — официальный враг по профессии и идеологической принадлежности.
…Пять встреч — это достаточно большой объем информации об Угре. И его исчезновение, столь, казалось бы, неожиданное, было нормальным поворотом правил игры в разведке.
Нарушал ли я моральную этику, передавая информацию о людях, потенциально причастных в японском бизнесе к ОМП? В определенной степени — да. Но Угорь и без меня вышел бы на нужные источники. Чуть-чуть помог — это точно. Меня интересовало другое: кто теперь я, в их картотеке? И за кого они меня держат? Что сулит в этой ситуации будущее? Я исходил из худшего: Угорь «привлек» меня к работе на узком участке его профессиональной деятельности.
Контакт с Угрем — это и польза для нашей разведки. В условиях жесткого противостояния двух систем разведки каждой из сторон — активное оружие. С одной стороны — Советский Союз, с другой — США, страны НАТО, Япония и кое-кто еще. В вопросе арабо-израильского конфликта мы — на стороне арабов, хотя бы потому, что за Израилем стоит Америка. Поэтому все, что говорит об агрессивности Израиля и помощи ему в этом вопросе, — это «бальзам на душу» для советской стороны.