— …буддизм, — продолжал Янаги, — это философское начало в искусстве и это врожденная стойкость к превратностям судьбы.
Теперь Янаги говорил о том, что художественный вкус пронизывает весь уклад жизни японцев, которым присуще обостренное чувство гармонии, будь-то сад, дом, посуда либо одежда.
— Ma-сан, наконец, конфуцианство, занесенное к нам из Китая. Это — идея верности и морального долга, признательности к старшим и вышестоящим.
Разговор на тему «Природа и японцы, их философские начала» затянулся. Но не окончился, как это стало видно позднее.
Летом Янаги посетил родные места — деревню, где он родился, где-то на севере острова Хонсю. Оттуда он привез мне в подарок глиняную куколку, расписанную особыми матовыми минеральными красками. Он объяснил, что такие игрушки делают только в их деревне и в Токио они встречаются редко.
И вот сегодня, в двадцать первом веке, я останавливаюсь у себя дома перед сувенирами из нескольких стран мира. Нахожу среди них взглядом двадцатисантиметровую розовую куколку девочки в национальном кимоно. Рядом на вертикально стоящей дощечке написано по-японски пожелание долголетия и красная печать мастера-изготовителя игрушки.
— Я-сан, а что здесь написано, дословно? — спросил я, когда он вручил мне сувенир.
И снова была краткая лекция об особенностях японского национального характера.
— Ma-сан, в целом японцам характерна религиозная безразличность. Они родятся по-синтоистски, а умирают — по-буддийски, например ритуал с сожжением тела… На Будду и других богов государственные деятели Японии никогда не ссылаются — трудно подобрать цитату, которая была бы правильно воспринята всеми.
— Но ведь вы посещаете храмы, молитесь?
— Это привычка, обычай, дань прошлому, но чаще всего религиозного трепета в посещении храмов нет.
— Это мне уже ближе, — сказал я, — помните, вы спрашивали о моем отношении к религии? Я в церкви бываю, но не молюсь, а впитываю в себя искусство церковного благолепия. Это тоже дань прошлому.
— Ma-сан, вы верно подметили, что в нашей стране обилие храмов и молящихся.
— Значит, все-таки молитесь?
— Вот-вот, обилие храмов и молитвы… только из трех фраз.
— Только три фразы? Почему же они так долго стоят там, у храма?
— Они многократно повторяют эти три фразы, посвящая их близким, родным, друзьям, знакомым.
— Какие же это «три фразы»?
— Это три заклинания, охватывающие главные особенности жизни японцев: болезни, семья, дела.
— И как они звучат?
Янаги сказал их по-японски и затем перевел на английский язык:
— «Да минуют болезни!»
«Да сохранится покой в семье!»
«Да будет удача в делах!»
— И все?! — изумился я.
— Все, — спокойно констатировал Янаги и добавил: — Разве у вас не так? Разве не это главное в вашей жизни?
Я постигал в далекой Японии азы мироздания философского начала человеческого бытия. Болезни могут унести покой в семье и удачу в делах. А нет покоя — могут появиться болезни, и какая уж тут удача в делах? В то же время неудача в делах может лишить покоя и привести к разладу в семье и довести до болезней. «Магический треугольник» — «изобретение» японцев? Едва ли. Ими подмечено и озвучено. Но это мне весьма понравилось, ибо импонировало своей философской краткостью и жизненно подмеченной мудростью.
Это — нервно-паралитичиское ОВ
На фоне дружеских бесед Янаги остро беспокоила проблема очистных сооружений химических и других заводов страны. Примером тому был город Кавасаки на полпути между Токио и Иокогамой. Там из-за металлургических, нефтеперерабатывающих и химических заводов не осталось ни деревца, ни травинки. Город-призрак, окутанный облаками дыма, гари, ядовитых запахов, вставал как бы в тумане. Удушливая его атмосфера торопила автомашины быстрее вырваться из ядовитого зловонья. Это был не кислотный дождь, а атмосфера кислотности.
Со всех сторон к Янаги поступала информация о загрязненных реках, озерах и береговой части морей Японских островов. Наконец, наши отношения перешли границы дружеских, стали ближе к деловым и чуть-чуть в оперативном плане.
— Ма-сан, — обратился ко мне Янаги, на очередной встрече передавая стопку листков с текстами, схемами и планами, — ознакомьтесь с этим — это важно и тревожно.
Я стал листать английский перевод, иногда заглядывая в схему либо в карту-план. В одном из районов Японии, на севере страны, пострадало около сотни человек, из которых половина госпитализированы. Отравленные продолжают поступать.
— Но ведь в прессе об этом ничего не было, — воскликнул я, потрясая листочками с рукописным переводом, видимо, сделанным специально для меня самим Янаги.
— Не было и не могло быть. Потому и не было, что это, видимо, скрытые от людей исследования. Смотрите дальше, там есть описание, выводы и заключение экспертов из узкого круга допущенных к инциденту.
Так, вот раздел «Признаки поражения». Читаю:
«Признаки поражения — металлический привкус во рту, головокружение, головная боль, слабость, тошнота. Появляется одышка, замедление пульса, резкие судороги, останавливается дыхание… Поражение центральной нервной системы…»
Неужели нервно-паралитическое ОВ? Но почему такое обилие пострадавших? Утечка?
Быстро перебираю листки дальше. Мелькает цифра «1946». Что это?
«…яды группы цианидов (цианистый калий) использовались руководителями японских вооруженных сил, о чем было вскрыто на судебном процессе в 1946 году над японскими военными преступниками…»
Начинаю припоминать, где еще применяются цианиды «в мирных целях» — в промышленном масштабе. Так, кажется, при выделении золота и серебра из руды.
— Я-сан, а на что разлагаются цианиды в воде?
— На синильную кислоту и щелочь.
— Значит, поражение было от синильной кислоты? Ведь сам цианистый калий — это мгновенная смерть?
— Да, Ma-сан, но это не промышленные отходы. Это утечка из секретного центра химического вооружения.
— А закон?
— Закон? Закон — на стороне сильных и реваншистов из числа японской военщины.
— Я-сан, я могу взять эти материалы для уяснения обстоятельств дела? Это может случиться и в моей стране. Утечка не зависит от того, где применяют цианиды.
— Конечно, но материалы собрали и передали мне конфиденциально мои друзья, Ма-сан, — нажимая на слово «конфиденциально».
Янаги продолжил мысль и сказал, что работает с друзьями над тем, как предать гласности эти факты. Про себя я подумал, что наши желания по дискредитации японских военных совпадают.
В Центре материалы были оценены, и на их основе проведена акция по утечке в японскую прессу сведений, которые общественность Японии довела до логического завершения. Запросы в японский парламент, пикеты у одной из японских фирм, НИИ которой работал над заказом военных и где произошла эта трагедия, демонстрация у военного ведомства Японии.
Акция нашей стороной была проведена столь стремительно, что Янаги не успел поднять на «баррикады» своих друзей. «Не успел?» Нет, не стал делать этого… по моему совету. Мне представляется, что он все понял правильно, еще когда передавал мне материалы, но ни словом или намеком не дал понять, что считает мою страну «виновником» акции протеста в среде японцев.
— Я-сан, вы уже сделали главное — сведения преданы гласности помимо вас. Участие ваших друзей привлечет внимание японской кэмпэйтай — контрразведки. И может быть распутан клубок, ниточка из которого приведет к вам и вашим друзьям.
— Вы думаете, что лучше не показывать причастность либо даже осведомленность об этом деле?
— Даже косвенно, — настаивал я.
В оперативном плане это означало, что Янаги доверился мне и дал право консультировать его в «щепетильных» вопросах. Я недооценил кэмпэйтай. Они все же докопались до Янаги и его друзей. Более того, как я понял из беседы с профессором — учителем Янаги, собрали сведения о характере отношений его со мной.
— Профессор, сенсей, — назвал я старого ученого по высшей степени уважения к его знаниям, то есть — «Учитель», — что-нибудь говорил вам ученик о своих опасениях?
Узнав о трагической гибели Янаги, я чуть было не потерял голову, стремясь узнать подробности и найти зависимость такого исхода от связи со мной. Ho профессор не стремился быть откровенным, однако и того, что он сказал, было достаточно, чтобы понять — Янаги убрали.
— Ma-сан, — говорил профессор, волнуясь и не по-японски не владея своей мимикой и руками, — мне приказали ни с кем не вступать в контакт по этому вопросу и везде говорить, что ученик не погиб, а умер от отравления фруктами.
— Отравление… От отравления? Значит, его отравили?
— … — многозначительно молчал профессор, безучастно и выразительно, как это умеют делать только японцы.
При выходе из здания факультета меня нагнал совсем юный японец, которого я что-то не припоминал.
— Извините, пожалуйста, — по-японски кланяясь, заговорил юноша, — я знаю, вы — друг Я-сан. Я был его помощником. Он не умер, а погиб. Не верьте газетам. Это не несчастный случай, а его убили. Он говорил мне и другим из маленькой секции «экология и химия», что мы мешали фирмам, а главное военным. Его убили, чтобы нас всех запугать.
Студент говорил скороговоркой, видимо заучив английский текст наизусть. Высказавшись, он стремительно исчез.
Как узнала японская контрразведка о нашем неофициальном контакте? Вернее всего, на первом этапе знакомства он все же рассказал о нашем разговоре доверительного характера или о встречах вообще. А уже спецслужба стала делать выводы сама. И еще: кто-то помогал переводить собранные факты о цианидах на английский. Когда я читал те листки, там был почерк не только Янаги, но и еще кое-кого.
К сожалению, гибель Янаги прессой не оспаривалась. Он умер, по их версии, от несчастного случая. Его старый учитель публично давал интервью по этому поводу.
Я чувствовал вину за нашу акцию. Может быть, именно она дала повод японским спецслужбам искать виновного в утечке информации и именно из среды Янаги?! Лет через двадцать, работая в службе активных мероприятий разведки, я поднял из архивов это дело — дело «Цианиды». Тщательное знакомство с подготовкой и проведением акции показывали, что с нашей стороны промашки не было. Более того, кроме крошечной заметки по линии ТАСС, никаких статей по этому поводу в советской прессе не было. Нет, мы не наследили.