— А кто же предал?
— Мои товарищи, — спокойно ответил Хикари, — мои товарищи. Когда я заболел туберкулезом, они бросили меня — никто в больницу не пришел. Видимо, считали меня отверженным после облучения.
— Но потом была учеба в университете? Работа на фирме? Русский язык?
— Я потому и выжил, что хотел сам всего достичь… Один мой дальний родственник выжил в вашем плену. Вообще те, кто пребывал в плену, чаще всего выживали, а их семьи здесь, в Японии, погибали от голода. Это — у себя, на родине.
Хикари поведал мне свою историю. Его дальний родственник — дядя — был солдатом Квантунской армии и три года провел в плену. Там он выучил русский язык и познакомился с жизнью России. Там у него образовалось что-то вроде семьи. Женщина имела двух детей и в войне потеряла мужа. Они сошлись, и дядя стал желанным для детей. Но ему ни остаться в России, ни взять свою новую семью с собой в Японию не разрешили. Он не мог даже переписываться с ними.
— Дядя укрепил во мне веру в полезность добрососедских отношений с Россией, называя ее краем безбрежных богатств, населенным людьми доброй воли. Он все время повторял, что именно с Россией надо торговать — там есть все.
Я жадно внимал словам японца, который раскрывал свою душу. Во мне бродил хмель возможной удачи на профессиональной стезе, которой я шел уже не один год.
— …учи русский язык — это будет твое богатство на многие годы, может быть на всю жизнь, — так поучал дядя Хикари.
Дядя устроился в бюро переводов, закончив к тому времени курсы при Хиросимском университете. Русский язык начал кормить его, и это видел Хикари.
Следуя советам дяди, Хикари уехал в Токио, сразу же после относительного выздоровления. А пока там учился в университете, ходил на курсы русского языка при Кафедральном соборе Святого Николая.
— Какой вы веры, Дзю-сан? — спросил я Хикари в надежде узнать о его связях с русской общиной в Токио.
— Всего понемножку: синто, буддизм и что-то от Конфуция. Но все это по зову души и время от времени. Больше обычай, чем вера. В общем, не так, как в христианстве или исламе.
— А к какой партии вы принадлежите? Это ведь тоже — вера? Не правда ли?
— До болезни искал утешение в марксизме, как и товарищи, бросившие меня. В Марксе главное для нас было: как положить конец войнам?
— И все же?
— Голосую за социал-демократов, но в партию не вхожу. Хочется верить в роль этого политического течения на судьбы простых людей.
Меня интересовала позиция Хикари в отношении торговли с моей страной. Особенно, какое место он отводил в этом деле себе. Цепочка его интересов уже намечалась: дядя с его уважением к России — русский язык — коммерческое образование — контакт с торгпредством. Конечно, многие коммерсанты шли этим путем. Но в чем «изюминка» в личности Хикари? Точнее, Хикари — торгпредство — личный успех?
— Дзю-сан, — спросил я моего спутника, — что вы ожидаете от торговли с нами? Лично вы? Для себя?
— Надежда на интересную работу. В будущем меня обещали послать представителем в Москву, если… если там удастся открыть отделение.
— Но вы же знаете, что таких отделений пока в Москве нет? Ни у одной из японских фирм.
— Но переговоры ведутся с вашей стороной.
Так, становится ясным: его планы связаны с работой от фирмы в Москве. Я знаю, что его фирма — это отделение от крупной торговой структуры, формально не имеющее финансового контакта с «мамой». Так делали группы корпораций из тех, «дзайбацу».
Еще тогда, в Японии, я обобщал свои наблюдения и отправлял их в виде писем в Центр. Теперь мне эти сведения пригодились, когда решался вопрос о «масштабной системе», как я уже сознательно называл будущую структуру по «взлому» эмбарго.
Вот так случилось, что Хикари все чаще фигурировал в моих надеждах на создание системы, контуры которой все еще никак не хотели определяться.
И для авиации, и для подлодок, и для космоса. Весной шестьдесят шестого года я побывал в Токио с коротким визитом. Там я встретился с Фуруем, от которого получил очередную информацию и образцы новинок в области амберлитов.
Проведал я старого знакомца «Миуру» — главу фирмы-производителя холодильного оборудования. Его я знал чуть ли не с первых дней приезда в Японию. Это был молодой японец с типичной хваткой американского бизнесмена. Приняв серьезное дело от отца, он рвался на советский рынок, а в «ХМИ» целая контора работала над закупкой такого оборудования. Самый маленький контракт у нее был чаще всего под миллион долларов. Для Миуры моя помощь во вхождении его в среду сотрудников «ХМИ» была решающей.
Во время этого визита в Токио я оговорил с Миурой задание по «его профилю»: добыть установку и информацию. Задание, которое поставило конструкторское бюро авиатора Ильюшина. В информационном отделе НТР мне объяснили следующее:
— Бодров, задание архиважное, — начал «надувать пузырь» добродушный мой коллега, сидящий на связи НТР с заказчиком из промышленности. — Создается пассажирский лайнер нового поколения Ил-62.
— Знаю такой, — ответил я; во мне еще бродили остатки пережитого летного увлечения в аэроклубе и работы в авиадивизии на Севере. — Машина — классная и красивая. Побольше, чем «Комета», на которой я летал в Лондон в шестьдесят втором году.
— «ИЛ» не может получить международный сертификат качества без… системы кондиционирования, — скучно заметил мой коллега. — Вот смотри и читай задание от ВПК.
Я взял бланк:
«…добыть оборудование системы кондиционирования воздуха американской фирмы „Боинг“ к модели Боинг-707, а именно: полный комплект установки, техническое описание и инструкции по эксплуатации, контролю и ремонту».
— Видишь, выделено 130 000 долларов — это очень много и… ответственно. Как бы ты не погорел на этом задании? — стал пугать меня старший товарищ, который уже однажды рассказал мне о кирпичах вместо присланного в Союз образца — шутка западной контрразведки, перехватившей наш канал.
— Ладно, Евлампиевич, будем работать. Есть задумки. Сам ведь говоришь, что это задание поставлено разведке, потому что ни по частям, ни целиком Боинг-707 в страны Восточного блока не продается. Так ведь?
Пока я был в Токио, Миура сообщил мне, что канал выполнения задания найден — через авиакомпанию «Пан Америкен» под предлогом интереса фирмы Миуры к кондиционерам такого типа. Я оговорил с ним условия выполнения задания: сроки, доставку, оплату.
Однако дело до привоза установки в Союз не дошло. Через пару месяцев Миура прилетел в Москву и привез с собой полный комплект рабочих чертежей, полное описание и нужные инструкции. Когда наши специалисты просмотрели гору информации в несколько тысяч листов, то вполне удовлетворились.
Задание было выполнено и с проработки в разведке снято. Более того, Миура не взял за все это ни полдоллара. Проблема случилась в другом. А мои руководители не могли взять в толк: почему источник информации отказывался от тысячи долларов наградных?
— Поймите, что ему нужна помощь в проникновении на наш рынок, а не деньги!
А мне в ответ:
— Нет такого миллионера, который отказался бы от живых тысячи долларов.
— Но здесь другой уровень отношений, — кипятился я, — основа работы с ним другая. У японцев это все сложнее.
Но руководители были неумолимы. Я же не ожидал от этого дела ничего хорошего.
— Ma-сан, эти доллары я не возьму, — вежливо, но не по-японски решительно отказался Миура. — Мы ведь — друзья с вами?
А для меня наступило время мучительных раздумий: как сделать «другу» подарок за тысячу… рублей. За доллары тогда ничего купить было нельзя — они просто не ходили по рукам, и наличие их было наказуемо. Но за тысячу рублей можно попробовать купить что-либо. За такую сумму я достойного сувенира в Москве не обнаружил, потому пришлось купить два по пятьсот рублей.
Я вручил Миуре грузинской чеканки маленькие стаканчики на серебряном подносе, и еще — рог, отделанный серебром. В этом случае проблем с вручением не было.
Позднее я узнал, что конструкторское бюро Илюшина использовало кондиционер от Боинга в создании отечественной системы кондиционирования воздуха для стратегических бомбардировщиков, подводных лодок и космических кораблей.
В благодарность за эту информацию и за другие «щепетильные» дела, связанные с разведзаданиями, я помог Миуре открыть в Москве собственное коммерческое бюро. Конечно, при поддержке моего руководства по линии НТР.
В общении с Миурой мне казалось, что я разобрался с «загадочной японской душой». И напрасно. Шеф бюро фирмы в Москве знал русский язык еще со времен войны — был в плену у нас.
Как-то Миура спросил меня:
— Скажите, Ma-сан, мой глава бюро хорошо знает русский? Он просит себе девушку-переводчицу для работы в офисе.
Глава бюро знал язык хорошо: мог свободно говорить, переводить, писать. Но это был все же не его родной язык, и, конечно, были шероховатости. О последнем я сказал Миуре. По японским обычаям нужна была не правда, а лесть. Миура сделал свой вывод: раз я хвалил, но сделал замечание, значит, скрыл правду — глава бюро язык знает слабо.
Миура уехал, а недели через две я встретил расстроенного главу бюро.
— Ma-сан, мой босс, ссылаясь на вас, сказал, что я плохо знаю русский язык. И теперь мне сократили заработную плату на пятнадцать процентов.
Я, как мог, стал успокаивать старого японца и объяснил ему характер беседы с его боссом. Но тот, чисто по-русски, был безутешен.
— Ма-сан, меня не деньги беспокоят — я одинокий человек, а доброе имя специалиста.
В очередной приезд Миуры в Москву я упросил его быть справедливым к подчиненному. Все встало на свои места. Вот это был тот самый случай: Восток — дело тонкое.
В шестьдесят седьмом году с Миурой в оперативном отношении пришлось расстаться. Помогая ему торить дорогу во Внешторг, я вывел его на самые верха — замминистра и министра. Того самого министра, который чуть «не уволил» меня из разведки за банковский документ.