Еще год назад в нашей стране, перед самой сменой режима Никиты Хрущева на Леонида Брежнева, полки магазинов были пусты. Поговаривали, что это была акция с целью дискредитировать Хрущева в глазах народа — чтобы не жалели о его уходе. Тогда мои родные перед новым шестьдесят пятым годом с трудом добывали муку, из которой выбирали мучного червя. Так из народа вытравливали память о человеке, провозгласившем начало эры коммунизма в Союзе уже в восьмидесятом году.
Наш павильон блистал новейшими достижениями и даже экспозицией ширпотреба: лавсан, электроника, пластиковая обувь. Быстро в магазинах ничего из этого не появилось, разве что транзисторные приемники — мечта каждого мальчишки, а для взрослых — радиолы. Их было в достатке все последующие годы, и только очень ленивый подросток не имел при себе портативный транзистор.
В отличие от западных павильонов, наш павильон во второй половине дня пустовал. И понятно: красочные буклеты и пакеты, образцы пластмассовых изделий раздавались с утра, после чего посетители перекочевывали в павильоны «загнивающего капитализма». В советском павильоне трудились командировочные специалисты из глубинок России — шел настоящий обмен опытом.
Конечно, мое патриотическое чувство гордилось обилием советских образцов изделий — хотелось в очередной раз верить, что это не только выставочные товары. И действительно, через несколько лет программа «Большая химия» дала свои плоды: химические изделия стали наводнять наши прилавки, но лишь через несколько лет.
Среди все еще снующих посетителей, в одиночку и стайками перебегающих от стенда к стенду, выделялся своей неторопливостью иностранец. Спокойно и ловко он уступал дорогу дамам, двигаясь по только ему известному маршруту.
Человек был сед, среднего роста, со спортивного склада фигурой, одетый в типичный для дня костюм: темно-синий блейзер капитанского покроя и серые брюки. Щеточка усов, общий облик и поведение говорили о том, что это был англичанин — таких я видел в Лондоне и за его пределами. Более того, он походил на отставного военного.
Неожиданностью для меня стало наше знакомство.
— Вы, кажется, преследуете меня, сэр? — после трех-четырех пересечений наших маршрутов обратился ко мне седовласый джентльмен по-английски. Обратился, когда наши взгляды в очередной раз встретились. Это было что-то новое: обычно я сам набивался на знакомство. Чистый говор выдавал в нем коренного англичанина. Нужно было выкручиваться, но хитрить не хотелось, иначе можно было с первых слов испортить неискренностью впечатление о себе.
— Грешен, грешен, сэр… — откровенно развел я руками. — В этом муравейнике редко встретишь столь неспешащего посетителя, не правда ли?
— А вы сами?
— Я здесь по долгу службы.
— Коммерческой?
— Да.
Незнакомец приветливо улыбался и явно желал продолжить разговор, что совпадало и с моими желаниями.
— Вы правы, мне торопиться некуда, — молвил он.
— Вы не коммерсант?
— О нет, коммерсант у меня сын, который уговорил меня посетить мою прародину, — с открытым взглядом произнес седовласый.
— Прародину?
— Да. Именно так. Еще в середине прошлого века мои предки жили здесь.
Естественно, беседа с седовласым начинала интересовать меня профессионально. Три критерия контактов было у меня на вооружении: интерес к советскому, деловой интерес и… зов предков. Последнее, кажется, было в данном случае.
— Вы — англичанин? — уверенно опросил я.
— О да, сэр, и горжусь этим. Впрочем, как и вы — Россией.
— Кажется, мы оба — гордецы: вы — английский, а я — русский. Вы — Британией, а я — Россией, Союзом, — шутливо заметил я, испытывая все большее чувство симпатии к этому простому в общении человеку.
— К шестидесяти годам англичанин бесплатно приобретает гордость в полном ее объеме с некоторыми нюансами: либо с британским чванством, либо с человеческим сарказмом, еще — болезни. Тоже бесплатно.
— Ну, с первым — все ясно. Вы гордец со знаком «плюс», а второе? Что-либо серьезное?
— Возрастное, военное, профессиональное, — коротко резюмировал на философской ноте джентльмен.
Меня все время подмывало узнать его имя, положение, адрес. Хотелось быстрее «взять быка за рога». Это во мне бродила профессиональная закваска и еще черта торопыги, столь свойственная мне лет до сорока-пятидесяти. Но в общении с этим симпатичным англичанином мне торопить события не хотелось — обстановка располагала к продолжению знакомства.
Павильонные часы показывали шестой час. В бюро возвращаться было поздно. Еще не чувствуя «выгоды» знакомства, я решил уделить джентльмену из Англии весь этот вечер, если он пойдет на контакт. А так как ноги сами принесли нас к выходу из павильона, то нужно было определяться: либо расстаться, что хуже всего, либо обменяться визитками с ничего не значащими фразами и обещаниями встреч. Либо продолжить разговор и провести встречу по всем правилам установления первичного контакта.
Чутье предостерегало меня — это не обычный случай. Не торопи события. Человек доброжелателен, видимо, мудр и не коммерсант. В этой ситуации лучше всего отдать инициативу в его руки. Опыт общения с иностранцами, впервые побывавшими в России, подсказывал, что для них любой советский — это открытая книга о столь загадочной русской душе. И еще: как о представителе из другого, социалистического, мира.
В общем, подсознательно мне хотелось немного отрешиться от гонки за связями в оперативных целях нашим традиционным путем и, что греха таить, пустить этот случай почти на самотек.
— Что вы думаете о «тобби»? Где-нибудь в тихом месте этого парка? Вы поможете найти что-либо уютное и… составить мне компанию?
Седовласый джентльмен упредил мои мысли о продолжении беседы за столиком. Но я не просто ответил согласием, а немного поразил его самим ответом.
— «Тобби», даже московского разлива, едва ли найдется, а вот что-либо типа «лагер» будет в вашем распоряжении.
— Вы бывали на Британских островах? «Тобби» — это пиво избранных. Не все любят темное.
— Бывал и буду, видимо, снова.
— Значит вы из дипломатов или коммерсантов?
— Из Минвнешторга. Химическое и нефтехимическое оборудование. Наши клиенты — в Англии.
— И конечно, «Империал кемикал индастриз»? — уточнил англичанин.
— Конечно. Но почему вы упомянули именно эту корпорацию?
— Еще с войны я знал, что «Ай-Си-Ай» имеет дело с русскими. Они поставляли вам пороха и взрывчатые вещества.
Мы шли по аллее с начинающими терять свои листья осенними деревьями. В глубине находился павильончик. В начале шестидесятых годов они заполонили город и полюбились москвичам, которые дали им прозвище «стекляшка». Мы шли к «стекляшке»-шашлычной.
Я не опасался попасть в забегаловку, так как ради выставки все наши общепиты в парке отремонтировали и отвадили от них постоянных клиентов «а-ля-алконавты». Одним из приемов такого отваживания были цены на спиртное и ассортимент его — никаких бормотух и плодово-выгодных.
Отделанная деревом «стекляшка» вполне соответствовала нашему визиту. И еще выбором пива, включая бочковое. Заняв столик в углу, я извинился за накуренность и пошел сделать заказ. И был приятно удивлен, когда бармен вежливо отправил меня на место, сказав: «Ждите официантку».
To ли вид моего собеседника с его солидностью, то ли качество обслуживания, столь улучшенного в эти дни, но девушка быстро приняла заказ с поразившими меня раками. В остальном мы предоставили право выбора ей самой, но самое лучшее. Из горячительного: «только пиво, и разное».
Эта последняя фраза джентльменом была произнесена по-русски. Я вскинул на него глаза.
— Да-да. Кое-что из русского я имею в себе, — уже по-русски произнес джентльмен. — Как это у вас говорят: за знакомство!
Еще не было закуски, а пара отпотевших кружек, наших массивных и приятной формы кружек, уже были перед нами. Англичанин аккуратно сдул пену к краю и отпил глоток «жигулевского», не замочив щеточки усов. Попробовал и я — отличное пиво. Не стыдно перед гостем, мелькнуло у меня.
— Зовите меня просто Николас, а хотите — Ко-лья, — опять по-русски произнес новый знакомый, протягивая визитку.
Это мне нравилось, но и настораживало. Контрразведывательное начало в моей душе стремилось меня защитить от случайных знакомств, когда они происходили не по моей инициативе.
Я держал визитку: фамилия — не русская. Больше похожа на немецкую, но не английскую. Угадывая мои мысли, Николас сказал:
— Мой прадед был крещеным евреем. Во мне частица еврейской крови. Отец служил у венецианского дожа и был направлен в Санкт-Петербург с миссией посла. Трудности с итальянской республикой подтолкнули прадеда сменить родину на Британию.
— А русский язык? Неужели вековая память о пребывании в России?
— В Британию прадед привез русскую жену из обедневших дворян и… кучу детей, среди которых был мой дед.
— Вот моя визитка. Наше торговое объединение активно закупает не только в Англии, но и Европе, Японии, — пояснил я.
— Откуда вы родом? Из каких глубин России? Ваш выговор кажется типичным московским. Только чуть-чуть смягчаете букву «г».
Николас подметил присутствие в моем говоре украинских истоков, ибо мой первый язык в глубоком детстве был украинский.
— У меня отец — геолог. Я учился говорить в среде украинцев. Родом же отец — из-под Калуги, юго-западнее Москвы километров на двести пятьдесят. По матери я — белорус.
— Максим… можно я буду вас так называть?.. — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — что вас привело в торговлю?
— Интерес к людям и странам, наверное. Поиск полигаммы впечатлений.
— Как вы сказали: «полигамма впечатлений» — отлично подмечено. Я же — вы на визитке заметили — историк, коллекционер. Это тоже «полигамма впечатлений».
— Николас, откуда родом ваша прабабушка? Где ваши корни? — сделал я ударение на слове «ваши».
— Белгород. Вблизи него было большое село, как вспоминал в записках прадед.