— Помните вопросник? — поинтересовался я. — В переданной мне информации имеются ответы на них?
— Кое-что есть, но по вашим вопросам я собрал отдельное досье. На следующую встречу принесу.
И действительно, на следующей встрече, через пару дней, Фуруй передал десятка два листиков с иероглифами, на которых он пункт за пунктом скрупулезно отвечал на вопросы наших судостроителей, создателей будущих подводных крейсеров — «ядерного щита» моей родины и, как он подчеркнул, благополучия японского народа. Так считал японский комсомолец тридцатых годов.
— А вот это — особая информация, — протянул мне Фуруй записную книжку карманного образца. Полсотни ее страниц были испещрены четкими иероглифами, схемами, картами каких-то мест. По условным обозначениям я понимал, что это карта Японских островов, на которых размещены военно-морские и военно-воздушные базы американцев.
— Что за материал вы передаете?
— Это сведения американских защитников нас, японцев, живущих на «Непотопляемом авианосце», как называют они наши острова. Мы протестуем! Протестуйте и вы!
Я следил за выражением лица Фуруя — он волновался.
— Здесь назначение, точный счет личного состава баз, количество самолетов и судов, другие данные.
— Откуда эти сведения, насколько они достоверны?
— Я получил их от своего друга по университету, который близок к группе политиков. В их число входят бывший премьер-министр, министр международной торговли и промышленности и еще кое-кто.
Я поблагодарил старого комсомольца. В то же время я подумал о нашем менталитете: какое лицо сделает мой шеф по НТР во Внешторге, узнав о моей самодеятельности с этими данными. «Ведь задания на эту информацию не было?!» — вероятно, спросит он.
Сведения в записной книжке были отправлены в ГРУ, которое оценило их положительно, дав, правда, обтекаемый ответ: «…данные дополнили уже имеющиеся сведения о дислокации американских войск в Японии».
После двадцатидневного пребывания в Стране восходящего солнца я возвратился в Москву и в конце апреля пересек Атлантический океан на том самом лайнере ИЛ-62, который через короткое время станет флагманом авиакомпаний многих стран мира.
В Монреале на «Экспо», приуроченном к столетию Канадской конфедерации, меня ожидали работа и заботы, которые на десятилетие определили мою оперативную жизнь, совершенно под новым углом зрения.
Глава 5Британский друг России (1976–1977: СССР, Швейцария, Ирак, Англия)
В семьдесят втором году я возвратился из Канады, где началась игра с ее спецслужбой, в которой я выступал в качестве «московского агента». В Москве все мои усилия были направлены на подготовку очередных встреч с канадцами, так как именно эта оперативная работа стала главной заботой на последующие несколько лет.
Удивительно складывается оперативная жизнь рядового разведки: официально я — сотрудник научно-технической разведки, работающий под прикрытием Минвнешторга. «Официально» — это только для высшего руководства министерства.
Но именно в отношении операции «Схватка», где я и есть тот самый «московский агент», меня прикрывает и Внешторг и НТР. О «Схватке» в штаб-квартире разведки знают единицы, но есть еще, можно сказать, четвертое измерение моей оперативной работы — работа по линии ГРАДа — Группы Разведчиков Активного Действия с особыми полномочиями, об акциях которой вообще знают три человека, включая меня.
По линии ГРАДа я работал с несколькими связями, но две из них были переданы в работу с позиции резидентур. Одна решила единичную и неординарную задачу и была «отпущена» в мирную жизнь простого человека. К началу семьдесят шестого года за мной оставалась одна связь, с которой я начал работать с середины шестидесятых годов.
Я был поглощен заботами по подготовке операции «Схватка», и мое внимание об эффективном использовании самой моей старой связи — ценного источника по линии ГРАДа — ослабло. Молчало начальство — молчал и я. Текучка заела, и когда «гром грянул», то работа закипела.
В этом вопросе меня шеф по НТР не трогал, хотя подспудно я понимал, что до определенного времени.
Исповедуя морское правило «быть подальше от начальства и поближе к камбузу» (роль «камбуза» в этом случае исполняла работа под «крышей» Внешторга), я оказывался в кабинете шефа НТР только в оперативно необходимых случаях либо по его вызову. Как и для всякого подчиненного, для меня вызов к начальству редко предвещал что-либо хорошее, в лучшем случае был связан с новым заданием, и хорошо еще, если не со срочным.
Поэтому когда я получил указание моего старинного друга и коллеги-аналитика при шефе НТР явиться к генералу, мое настроение не испортилось, хотя и заставило насторожиться.
Швейцарские встречи
Февральским утром я вошел в кабинет генерала, который стоял у широкого окна и смотрел с высоты двух десятков этажей на заснеженные деревья лесного массива, окружавшего штаб-квартиру разведки в Ясенево.
— А, Максим! — приветливо обернулся и пошел мне навстречу генерал. — Проходи. Есть разговор…
Я заметил в наших отношениях, что генерал бывал особенно любезен и добр, когда ожидалось сложное задание. Сегодня он был в меру приветлив. И пока я сдержанно молчал, но через минуту понял, что генерал был явно «не в своей тарелке». Что-то его смущало. И это настораживало.
— Понимаешь, Максим, — мягко начал он. — Начальник разведки вспомнил о Бароне…
— В каком ключе, Михаил Иванович? — спросил я и уточнил: — Хорошо или…
— Вот именно — «или»! — развел руками генерал. — В общем, недоволен он, что слабо используем возможности Барона по получению стратегически важной информации о планах ГП — нашего главного противника.
— Михаил Иванович, в этом вопросе начальник разведки прав и неправ одновременно, — начал я философствовать на тему «кто прав, а кто…», но меня резко перебил генерал:
— Вот что, Максим, речь идет не о правоте вышестоящего руководителя, а об эффективности работы ценного источника! — в несвойственной ему манере говорил генерал.
— Хорошо, Михаил Иванович, тогда сообщите мне решение по Барону — ваше и начальника разведки.
— Решения нет, Максим, а есть указание активизировать его работу. Кстати, напомни мне: сколько было с ним встреч?
— В Союзе и Англии — шестьдесят пятый и шестой года. Экспо-67 в Монреале — шестьдесят седьмой, затем — там же, в Канаде, в семьдесят первом…
— Но последняя — по телефону, когда погиб наш Ан-22, — уточнил генерал.
— Да. И еще — Бельгия и ФРГ. Фактически, в год — одна встреча, Михаил Иванович.
— Начальник разведки запомнил его работу по Ан-22. Тогда его информация ушла наверх и была использована весьма с пользой для наших отношений с Западом.
— И все же, Михаил Иванович, что раздражает начальника разведки в работе Бароном? Только слабая информотдача? Или…
— …или нерегулярность контактов с ним, — закончил за меня фразу генерал.
Я понимал, что источник такого уровня должен был использоваться оптимально полезно — как при колке дров. Но вопросы стратегически важного порядка — это не серийные «образцы» либо документальные материалы заводского происхождения. Стратегия государства, в чем бы она ни сказывалась, товар штучный и даже не ежегодного «производства».
Генерал, видя мое раздумье, напомнил о себе весьма оригинальным способом, от которого меня как током дернуло.
— А что, Максим, если передать его на связь в лондонскую резидентуру? Как смотришь?
— Что?! Михаил Иванович… — теперь уже я развел руками, понимая тот риск, которому мы подвергли бы источника, причем по нескольким параметрам.
Дело в том, что, во-первых, резидентура после семьдесят первого года серьезно ослаблена, если не сказать больше — разгромлена, в результате предательства Лямина. А это означало, что все силы английских МИ-5 — их контрразведки брошены на незначительный состав этой зарубежной «точки». Во-вторых, не дай Бог, случится провал, — это затронет королевскую семью, к которой простые британцы относятся сверхделикатно, опираясь на традицию: «можешь ругать премьера, но не трогай королеву». Наконец, в-третьих, психологическая основа наших отношений, которая складывается на духовной близости. Все это говорило о том, что Барон был не из тех рядовых агентов разведки, которых можно было передавать на связь от сотрудника к сотруднику.
— Михаил Иванович, вы же знаете наши отношения с Бароном! — начал я разговор, уже не раз поднимавшийся в этом кабинете. — Я понимаю, что есть что-то неполноценное в его отношениях с разведкой, хотя он формального согласия на работу с нами не давал…
— Максим, знаю я, что ты скажешь: «Отношения строятся на нюансах, личных симпатиях друг к другу, искреннем единомыслии по широкому кругу вопросов…», — подстраиваясь даже под мой голос, процитировал меня генерал. — Ну и что же? Ты, Максим, все же считаешь, что он не пойдет на работу с другим разведчиком? Или сам хочешь работать с ним?
— Да, считаю.
— Но ведь такая постановка вопроса в глазах того же начальника разведки говорит о серьезной недоработке с использованием источника. Более того, может сложиться впечатление, что… Понимаешь, Максим, что…
— …что я монополизирую работу с ним? Так, Михаил Иванович? — начал заводиться я.
— Но именно так все это воспринимается!
— Почему же я не пытался «монополизировать» работу с Приамом в Канаде? Или с Альбом — в ФРГ? Уж там, в отличие от работы с Бароном, информация идет потоком! Почему? Да потому, что я мог подготовить их к передаче другому разведчику…
Все было так и не так: я немного лукавил, оставляя работу с ним в качестве элементарного человеческого интереса к общению с глубокоуважаемой мною личностью.
— А с Бароном? — настаивал генерал.
— Не могу и не хочу. Он же меня считает единомышленником в борьбе против засилья американцев. И он не купленный шпион, которого можно передавать из рук в руки. Пусть даже в руки моих коллег!