Бронзовый Тиль был перед нами в лице крепкого мужика — викинга, мужика-витязя, правда с голыми ногами в коротких кожаных штанах. Но борода, стать и мужественность черт говорили о его простолюдинном происхождении. Да, такой защитник простых людей мог не нравиться местным рыцарям и быть их карающей десницей.
Берн открылся неожиданно с очередной горушки. Окраины его просматривались, и было видно, что город невелик, но крепко собран вокруг полуострова в излучине полноводной, хотя и не широкой реки. На полуострове дома были плотно прижаты друг к другу, образуя узкий коридор для улицы. В город мы не заехали, а оставили его справа. Далее наш путь до Женевы пришелся на хорошо накатанный автобан.
Барон был мастер замалчивания самых интересных тем для беседы. Мастер — в хорошем смысле слова. Как и я, он не любил суеты вокруг серьезного вопроса. Казалось бы, сколько было возможностей за время дороги переговорить обо всем, что нас могло волновать. Но лишь через столько часов пребывания вместе он затронул вопрос, который определил судьбу моей Родины — Советский Союз в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов.
Мы остановились подзаправить машину и тут же перекусили, точнее, пообедали: салат, суп-консоме, любимые для меня сосиски с капустой и кусок ростбифа для Барона — это подкрепило нас до самой Женевы. Крепкий кофе прояснил мозги для хорошей беседы.
— Максим, в развитие нашего разговора о гегемонии Штатов в мире, политической и экономической, — особое место занимает решение Западом во главе со Штатами «славянского вопроса».
— Социализма и коммунизма — это я еще понимаю, — удивился я. — Но «славянского вопроса»? Как проблемы для Запада?
— Нельзя заблуждаться, Максим! Американские политики, как и Гитлер, понимают, что фюрер смотрел на Восток именно потому, что весь политический опыт в Европе говорил, что славяне за свою более чем тысячелетнюю историю были помехой многих устремлений со стороны Запада — военных, религиозных, экономических.
— Сдерживающая сила, Николас?
— Да, Максим.
— И это не по душе Западу? Какому Западу? — уточнил я.
— Не будь бы Советской России, все равно Запад искал бы и создавал условия противостояния, причем активно-агрессивного в отношении России, славян, православия.
— Николас, ведь в первые дни февральской революции в семнадцатом году Германия искала союзников против новой России. В лице Франции… Но не вышло, а потом — тайный союз между Германией, Польшей и Францией. Это уже в тридцать втором, за полгода до прихода Гитлера к власти. Это убедительно?!
— Не только это. Есть еще примеры, включая август тридцать девятого года, когда Англия и Франция подталкивали Германию и СССР к войне друг с другом. Но я не об этом, а о сегодняшнем дне, в середине семидесятых…
Я понимал, что речь идет о чем-то более глобальном, чем предыдущие концепции и программы в отношении нас. Но о чем? И то, что я услышал, сильно насторожило меня и вызвало беспокойство в первую очередь теми трудностями, которые могут у меня возникнуть при реализации сведений внутри разведки.
— Вот что, Максим, вашим руководителям стоит задуматься о тенденциях Запада в отношении развала социалистического лагеря. Позавчера была Венгрия, это 1956 год, вчера — Чехословакия, 1968. Завтра — Польша. Я тебе говорил об этом и, судя по тенденции, это будет в 1980 году.
— А тенденция, Николас, кратная двенадцати годам? — подсчитал я. — И тогда в 1992 году — еще кто-либо?
— Если не Советский Союз — главный враг Америки, — мрачно молвил Барон. — Тогда — развал Варшавского договора и… ничто уже не будет препятствовать амбициям США. Это меня больше всего тревожит, Максим!
Я молчал, не смея возражать моему многоопытному другу еще и потому, что его аргументы историка и аналитика базировались на глубокомысленных заключениях.
Забегу в будущее. С той беседы прошло почти двадцать лет, и я сам углубился в историю моей службы — разведки. И не без влияния Барона стал вгрызаться в историю разведки — русской, советской, но с учетом фона международных отношений — политического, экономического и военного расклада сил.
— Штаты, управляя НАТО, пока не бряцают оружием, но как только противовеса в лице России не будет, Америка подомнет под себя ООН. Затем она начнет использовать НАТО против славянских народов и для демонстрации силы — против арабских, с которыми в конфликте Израиль, — пространно стал пояснять Барон.
— А предлог? Для применения силы?
— Якобы появление третьей силы в мире — обладателей оружия массового уничтожения. Это вполне реальная картина, Максим, — еще более печально заметил Барон.
— Но факты, Николас? Факты? Кроме рассуждений.
— Готовность, я имею в виду мобилизационную готовность нации, можно обеспечить лишь одним: предвидением, упреждением и наступательными действиями тех сил нации, которые опираются на идею, цель, силы этой нации.
— Но у нас все это есть, Николас! — воскликнул я.
— Сегодня — да, а завтра? Разве не подточена ваша вера в разумную идею социализма? Или она уже кем-то дискредитирована? Ваши цели размыты, а декларирование их — не конкретно. Наконец, силы, способные реализовать идею и цели, ослаблены духовным безверием тех, кто стоит во главе вашей страны, государства. Разве это не так, Максим?
В голове мелькнуло: ну как эту информацию доложить даже понимающему меня генералу — моему шефу по НТР и ГРАДу?! С другой стороны мне, все еще продукту моей системы, было странным слышать такие крамольные речи и критику в адрес моей страны. В то же время я не мог не понимать справедливость упреков в отношении тех, кто взялся отвечать за Советскую Россию и весь соцлагерь, то есть в отношении «кремлевских старцев».
— Значит, по-твоему, «страдающие под гнетом СССР» страны — Венгрия, Чехословакия, Польша рвутся выбраться из-под крыла Красной России? Так, Николас?
— Как это ни печально, но, сложись обстановка, именно эти первыми уйдут от Советов. И их первыми США с НАТО примут в свой блок. Дай-то Бог, чтобы я ошибался, Максим… — совсем грустно промолвил Барон, глядя мне в глаза.
По его серьезному виду я понял, что он говорил мне не экспромтом, а высказывал хорошо продуманные мысли. И не верить ему я не мог.
Он не ошибся: это случилось через двадцать три года после этой беседы в Швейцарии и так же весной — три страны из бывших «братьев навек» были приняты в НАТО. Именно те самые три страны, которых Америка стремилась оторвать от соцлагеря первыми — в 1956, 1968, 1980 годах!
В таком невеселом состоянии духа мы прибыли в Женеву, где накоротке посидели в кафе и, после нескольких бокалов вина, оговорили вызов Барона на встречу. Барон видел мое расстроенное состояние и, как истинный джентльмен, попытался сгладить свою прозорливость.
— Максим, я ведь старый человек и мой ум иногда серьезно тревожит меня, но век наш, нашей Земли, кончается, а проблемы между народами остаются. Я буду искать доказательства «заговора Америки против мира» и, конечно, против твоей Родины.
Как всегда, мы расстались, довольные друг другом, но не довольные делами в мировой политике.
Через несколько дней я был в Союзе, Москве и в Ясенево.
— Михаил Иванович, — оказавшись в кабинете шефа НТР, начал докладывать я, остро переживая возможные трудности с реализацией щепетильных материалов, — от Барона получена разведывательная и контрразведывательная информация. Здесь — все собрано, включая аннотации к документам.
— Что-нибудь остроактуальное? — спросил генерал.
— Кое-что на уровне тревожных предположений, Михаил Иванович, а вот одно…
Я инстинктивно отдалял момент, когда под сомнение может быть поставлена репутация Барона, добросовестного и порядочного человека, доверившего нам свои надежды на укрощение аппетитов США. Его могли обвинить в дезинформации нашей стороны — советского руководства.
Тогда, с тоской думал я, в его досье появится короткая справка, в которой будет сказано: «замечен в провокаторской деятельности и подозревается в контактах со спецслужбами противника». И уже никогда я не выйду к нему на связь. Никогда! Будет попрана вера рядового Земли в разумное начало моего государства в лице его правительства.
О себе я не думал, ибо еще десять лет назад меня обвиняли в «подрыве авторитета Минвнешторга» и даже стоял вопрос об увольнении меня из органов госбезопасности. Но я был счастливый человек: работать без оглядки помог мне ГРАД.
И вот, сидя перед глубоко уважаемым мною генералом и единомышленником, я должен был, лучше сказать — обязан был, вовлечь его в сложнейшую историю с информацией о будущем нашей страны. «Рубикон» переходить было нужно, и я его перешел.
Тяжелый разговор о предположении Барона по развалу соцлагеря начался.
— Михаил Иванович, — чуть не заикаясь, стал рассказывать я о предположениях моего английского друга, — Барона тревожит проблема гегемонии США, и пострадает его Британия. Это случится, если развалится социалистический лагерь.
Генерал не дал мне договорить и резко спросил:
— Что?!
Он встал из-за стола и, наклонившись ко мне, повторил:
— Что ты сказал, Максим? Твой Барон зашел слишком далеко! Садись.
Как положено в армии, я так же стоял перед моим генералом. Генерал указал на стул, видимо, меня приподняло с него, когда, как ошпаренный, вскочил мой шеф по ГРАДу.
— Максим, об этих намеках — никому, ни полслова. Приказываю.
— Михаил Иванович, да кому я могу сказать — это ведь все по линии ГРАДа. Только вы и я, да еще начальник разведки.
— Вот именно, Максим, ты и я, но не начальник разведки — он… он… — начал тянуть генерал, — он не имеет права собирать такую информацию. Сам намек, что Барон думает так, навсегда разлучит нас с ним.
— И что же делать, Михаил Иванович?
— Не форсируй эту тему с Бароном — это во-первых, а затем — все же выслушай его, но не столько его мысли, сколько доказательства таких намерений и конкретных шагов Запада. Понятно?
— Все ясно, — ответил я, вспоминая р