На тротуарах — лавчонки зеленщиков и фруктовые горы из помидоров, арбузов, лимонов и еще чего-то, мне неизвестного. Яркое утреннее солнце делит улицу на солнечную и теневую, и, хотя семь утра, хочется укрыться от его жарких, пусть октябрьских, лучей.
К девяти утра я прибыл на переговорный пункт почтового отделения ярмарки. Расчет был на то, что часовой пояс Багдада, отстоящий на час от Москвы, по сравнению с Лондоном составляет три часа разницы. Значит, сейчас в столице Британии — шесть утра.
Дождавшись девяти тридцати, я звоню Барону сам, лишь предупредив телефонистку, что буду говорить с Лондоном. Теперь она лишь проследит за временем, чтобы верно получить с меня деньги. Как уже не раз, расчет оправдался. Чисто по-английски, Барон был не только джентльменом, но и «рабом» привычек в быту — он был дома.
— С добрым утром, Николас! — не торопясь, обратился я к Барону, давая ему узнать меня. — Как погода в Лондоне? Летная?
— Максим, рад тебя слышать. Я ждал твоего звонка.
— Три дня назад я был еще в Европе, Николас, и только что оказался здесь, в Багдаде. На промышленной ярмарке.
— Летишь через Европу? Когда будешь возвращаться? — бодро спросил Барон. — Звони!
Столь короткий разговор содержал все необходимые данные для встречи. Согласно нашей договоренности, полученные Бароном сведения означали: я жду его через три дня на выставке. Место встречи — информационное бюро либо деловой центр. Причем до обеда, начиная с девяти тридцати — время звонка, в информационном бюро, а после обеда, то есть после двенадцати — деловой центр.
Слова, что он ждет меня в Европе, говорили: «я могу прибыть в Багдад в назначаемое время». Так, первый шаг к встрече с Бароном сделан. А пока, до его приезда, рутинная работа на выставке. Время скрадывало жадное внимание к жизни на улицах города, особенно его набережная, растянувшаяся на километры.
Известно, что арабские цифры, которыми мы пользуемся, вовсе не арабские, а индийские. Арабские — другие, но здесь, в стране, они легко запоминаются: номерные знаки на автомашинах пишутся в двойном варианте. Так же и на монетах, поэтому с цифрами я разобрался в один день. Но на этом мои познания арабского закончились.
Обычно вторую половину дня я проводил в гостиничном номере — в прохладе, а вечерок, перед заходом солнца, — на набережной. На улице было трудно оставаться не только из-за солнца, но и после хотя бы слабого дождя — духота неимоверная, хуже парилки.
Окна номера выходили на тихую улочку с двориком школы. Перед началом занятий дети выстраивались на линейку. Им что-то говорила учительница — как я заметил, в школах преобладают женщины, — а после поднятия флага один из учеников выкрикивал что-то вроде лозунга, другие подхватывали, и все это напоминало наше пионерское: «Будь готов! Всегда готов! Как Гагарин и Титов!»
В школу дети ходят в форме, в которой они весьма симпатичны, черноголовы и черноглазы. Одежда опрятна, хотя на улице и дети и родители, взрослые, не очень-то следят за чистотой.
Чаще всего дети на улице бегают босиком, разнося воду на суке — базаре, чистя обувь, перенося из «цеха» в «цех» какие-то полузаготовки. Весьма примечательно, но дети неназойливы, вежливы и доброжелательны.
Эти дни до контакта с Бароном были пыткой ожиданием. Вежливые, рутинные встречи с бизнесменами на стендах и в ресторанах города не снимали тревогу — заботу о полезности встречи с Бароном. Иногда ловил себя на мысли: что я ожидаю от нынешней встречи с моим английским другом больше всего? Информационную отдачу — либо общение с интересным человеком? Ответ я находил, но все же он был неоднозначен. Временами побеждал профессионализм, но бывала и личная симпатия к человеку трудной судьбы и Гражданину с большой буквы.
Счастливый миг настал. На третий день после звонка в Лондон я увидел Барона ровно в девять тридцать. Он входил в холл информационного бюро. Я сидел на месте, которое Барон мог бы использовать, если б захотел присесть к столику.
Так и случилось. Пройдя регистрацию, Барон сел за ближайший столик и стал перебирать содержимое пакета, полученного от девушек за деловой стойкой. Напротив сидел я, и, как вежливый человек, он кивнул мне, выражая внимание к европейцу. Со стороны вроде бы не знакомы мы, а вроде бы и поприветствовали друг друга. Поэтому ничего не было удивительного, что мы вместе вышли из помещения на улицу.
— Здравствуй еще раз, Максим! — обратив ко мне лицо, приветствовал Барон.
— И тебе не хворать, как говорит одна из героинь нашего фильма, Николас! — шутливо ответил я на его приветствие.
Мы шли в глубину выставочного комплекса, по периметру которого располагалась зона отдыха. Здесь можно было найти уютные топчаны с ковровыми покрытиями и жаровнями для местной национальной кухни и кафе «а-ля-франс» со столиками и стульями с ажурной окантовкой под полотняными навесами.
Было начало рабочего дня, и в этих местах посетители ожидались лишь к полудню. Мы выбрали уютный уголок рядом со стволом пальмы-гиганта, на фоне которой наши фигуры не так бросались в глаза.
— Николас, тебе приходилось бывать в этом краю? — спросил я Барона, про себя думая, что еще недавно Ирак был вотчиной Британской короны.
— Нет, Максим. Я здесь впервые. Хотя у меня есть в этой стране дела: нужно побывать в местном музее и разыскать в его запасниках и архивах кое-какие экспонаты и сведения по холодному оружию. Если удастся, то времен Вавилона.
— Ты собираешься кое-что из этого заполучить в Лондон? — уточнил я.
— Само оружие — копья, дротики, стрелы — это достояние иракцев. Их трудно датировать, но здесь имеются каменные изваяния живописного характера, по которым можно осмыслить весь набор вооружения вавилонского воина, например периода Навуходоносора, а это уже несколько тысячелетий назад.
— Кстати, Николас, может быть, побываем в Вавилоне вместе? Прибудем туда порознь. Это километров сто к югу от Багдада?
— Я буду там с моим иракским коллегой, но и с тобой — также. Пробуду здесь до понедельника.
— Может быть в субботу, Николас? Устроит?
— Вполне. Часов в двенадцать… В полдень. Судя по проспекту — лучше всего встретиться у главного входа, точнее — сразу за ним, как мы виделись в замке Шильон, помнишь, Максим?
Барон пододвинул к себе традиционную черную сумку из «чертовой кожи» — портфелей и атташе-кейсов он не признавал.
Он был типичным англичанином с консервативной жилкой даже в быту. Потому его сумка была чем-то средним между спортивной сумкой и саквояжем. Из ее боковой стенки он извлек неяркую папочку и достал оттуда десяток страниц, скрепленных в верхнем углу.
— Максим, это в копилку к вопросу, точнее проблеме, отношений Америки с остальным миром. Очень серьезный документ. Речь идет об оценке американцами своих шансов сохранить статус глобального влияния державы номер один.
— Кто подготовил материал?
— Эксперты «Рэнд корпорейшн», которая выступает главным консультантом ЦРУ и ведущим консультантом американского консервативного клана в сенате. Прогноз рассчитан на ближайшие пятьдесят лет.
Листая материал, я обнаружил такую фразу: «…в сравнении с другими странами Соединенные Штаты будут приходить в упадок, в то время как экономический и политический статус… Германии, Японии и даже Бразилии будет возрастать…»
— Что это, Николас? Америка будет терять свои позиции? Реально ли это?
— Успокойся, Максим, — тронул меня за руку Барон, — это дезинформационный материал, призванный усыпить внимание Европы, третьих стран и соцлагеря.
— Зачем?
— Чтобы не «де-юре», а «де-факто» создать условия, при которых ни одна из стран не могла бы бросить вызов превосходству Штатов! — с печальной торжественностью молвил Барон.
Я читал дальше: «…век сверхдержав заканчивается… Ни русские, ни американцы не смогут навязать собственную волю другим странам мира. Даже совместными усилиями сверхдержавы не смогут навязать свой вариант всемирного порядка разным странам мира…»
Увидев, что я оторвался от бумаги, Барон взял из сумки-саквояжа еще один документ и протянул его мне, но передумал и сказал:
— Максим, у меня есть контрдокумент к тому, что у тебя. Слушай. Речь идет о преимуществах США перед СССР: «Русские не обладают способностью приспосабливаться и проводить внутренние реформы, чтобы остаться на высоте положения в ХХI веке…»
Я взял из рук Барона эту бумагу и стал пробегать ее глазами. Вскоре я понял, на что делают американцы упор в соревновании двух супердержав — не на военную мощь, а на негибкость нашей системы в вопросах не только политики и экономики, но и в отношении нерусских национальных меньшинств. Ее американские эксперты называли в этой бумаге «политической бомбой замедленного действия».
— Николас, ты считаешь, что националистические проявления в моей стране и странах Восточного блока, как здесь указано, явятся причиной распада социалистического лагеря?
— Это они так считают. И не без основания, Максим! Смотри дальше.
Вот абзац: «В международном плане США извлекут выгоду из того факта, что Западный союз окажется более прочным и стабильным, чем его советский аналог в Восточноевропейском блоке».
— Максим, эти два документа — оценка и реальные аргументы на последующие годы — являются прикрытием конкретных дел Штатов по укреплению и завоеванию абсолютных высот американцами в политическом, экономическом и военном отношении.
— И мы им не помешаем?
— К концу столетия СССР преобразуется под тяжестью внутриполитических проблем, если…
— Что «если»? Говори, Николас!
— Если вообще сохранится как государство.
Я молчал, не находя слов.
— Помнишь? В прошлый раз: 1956, 1968, 1980 — это Польша и… 1992? А там — уже новый век. В который американцы хотели бы войти «без оков на ногах» в виде сильного СССР.
Пауза затягивалась. Я внимательно смотрел на Барона, что он мог расценивать как желание получить убедительные аргументы в доказательство такого тезиса.