Обдав меня чадом, автобус укатил по уходящему к горизонту шоссе. Через несколько минут я понял, что совершил опрометчивый шаг, оставшись один на один с пустыней, солнцем и черным асфальтом, на котором уже через несколько десятков метров видны были миражи в слоях прогретого воздуха. Развалины Вавилона были от меня километрах в двух, а до Багдада — девяносто. И ни ветерка, ни дуновений — масса прогретого лучами солнца раскачивалась медленно, и ближе к горизонту пальмы подвисали в воздухе.
Однако я расстраивался напрасно. Первая же автомашина, с кучей детей всех возрастов на ее борту, предложила мне помощь. Кто-то сел на кого-то, но мне место было освобождено, и звучащая детским писком машина лихо покатилась к древнему городу.
Через несколько минут, оставив автомашину возле входа в территорию-музей, забыв обо мне, галдящая толпа человек в десять детей и взрослых умчалась через древние ворота, отделанные керамикой.
Барона еще нигде не было видно. И я вошел через двойные ворота с квадратными зубчатыми башнями на территорию Вавилона. Поражало хотя бы то, что этот город существовал здесь почти две тысячи лет до новой эры, что в мире нет такого другого города, который был бы так долго носителем цивилизации.
Это сейчас Евфрат протекал где-то в стороне за его стенами, а тогда он пересекал город, стены которого составляли прямоугольник в восемь и тридцать километров. Сейчас дворцов, храмов, парадных улиц — ничего этого нет, но величие остается.
Вавилон в нынешнем состоянии требовал богатого воображения. Как и во времена Хаммурапи, великого законодателя и реформатора, дворцы и стены делались из одного и того же материала, что и деревушка на берегу Евфрата под тем же именем. То есть — из глины. Когда мы посетили эту деревушку, то обратили внимание: кирпичи были похищены из развалин Вавилона-старшего.
В воротах показался Барон и присоединился ко мне.
— Максим, ты ощущаешь прелесть веков?
— Каждой клеточкой моей души, Николас! А пока подсчитал, что более трех тысяч лет назад этот город всего на одну треть уступал территории моей Москвы. Ощущаешь, Николас?
Мы стояли у крупного плана Вавилона сегодняшнего дня и его пунктирного изображения в лучшие времена средневековья. Уже при его процветании город был причислен к семи чудесам света. С этого места мы сравнивали хорошо прописанные квадратики и прямоугольники с их аналогами на местности, вернее, с теми остатками развалин, которые простирались перед взором.
Естественно, мы оба, не сговариваясь, искали место, называемое на плане храмом Закура — ту самую Вавилонскую башню. Грандиозность ее подчеркивали основание, хорошо раскопанное, и фон из пальм по периметру этих раскопок, которые выглядели кустиками.
Лучше всего сохранились стены Южного дворца с лестницами и помещениями. От Висячих садов — также чуда света — остались лишь труднопонятные руины, и мы с Бароном, переглянувшись, развели руками.
Мы больше молчали: каждый сам по себе дополнял увиденное воображением. Но дух времени витал над нами. И не только он — при всей нашей интеллигентности, шальное желание настойчиво подталкивало нас унести что-либо отсюда. На память.
Видимо, мы одновременно подумали об этом и, взглянув друг на друга, рассмеялись. Невдалеке ходил местный страж-надзиратель, про которого мне позднее сказали, что он одновременно был ответственен за снабжение территории Вавилона… «останками древности» — строительным мусором. На «сувениры».
Несколько минут мы постояли у Вавилонского льва, импрессионистская манера изваяния которого впечатляла через тысячелетия.
— Как думаешь, Николас, на что намекал древний скульптор, поставив льва над распростертым человеком?
Дело в том, что композиция представляла собой твердо стоящего на лапах льва и человека, распростертого под ним — между лап и вдоль корпуса льва.
— Думаю, Максим, это извечная философская загадка, которая звучит так: «один ест, а другого едят!», или «властелин и покоренный», и еще «хозяин и раб».
— Немцы пошли дальше, — сказал я. — Не они ли пометили на вратах ада — концлагерей: «каждому — свое»?!
Побродив среди теней ушедших поколений, мы сели в машину и двинулись к Евфрату. Завернув за угол, мы встретили босоногих ребятишек — общительных, приветливых и смеющихся. Притормозив, я спросил у них дорогу к реке.
На мой вопрос: «как проехать к Евфрату?» они ответили веселым непонимающим смехом и выжидательно уставились на меня. Ответа мы сразу не получили потому, что произносили это имя неправильно. И только когда дети догадались, что нас интересует «Эль-Евфратус», то мгновенно все ручонки вытянулись в нужную нам сторону. То, что им не дали ни гроша, их не расстроило. А мы не решились на это потому, что ребятишки… не просили.
И вот мы на берегу Евфрата! Реки множества времен и народов. Чего только не видели эти воды за десятитысячелетнюю историю Двуречья?! Меня удивило, что по сравнению с Тигром, который широк в районе Багдада, Евфрат был значительно уже — метров 300. Зато полноводен необычайно — вода стремительно бежала почти вровень с плоским, покрытым густой травой, берегом.
Деревушка Вавилон приткнулась к берегу. На другой стороне реки — пальмовая роща, густая и зеленая. По реке быстро сносило вниз две лодки, длинные и низкие с изогнутыми кверху носами и кормой. В каждой был рыбак, который методично забрасывал в воду сеть, квадратом растянутую на брусках.
На берегу под пальмами мы расположились на отдых и короткий завтрак-обед. У Барона, как всегда, был чай, а бутерброды мы купили возле входа на территорию музея-заповедника. Но вставать и уезжать не хотелось. Вели тихую и медленную беседу об увиденном, о старине лондонских улиц и городов Британии, о древности на моей Родине.
Уезжать не хотелось! Все вокруг напоминало съемки кинофильма — так все было неестественно-декоративно. У реки играли дети, которые не обращали на нас никакого внимания. Молодая женщина, хрупкая и гибкая, не торопясь мыла в реке металлическую посуду из темного металла, похожего на серебро: кувшины, какое-то блюдо, ковшики… Выше по течению другая женщина, аккуратно придерживая бурнус из легкой черной ткани, шелковистой и полупрозрачной, набирала воду в кувшин из глины.
Недалеко от нее, еще выше по течению, в реку пускал струю мальчонка лет семи-восьми, черноглазый и черномазый. Он высоко задрал грязную рубашонку-галабию и не смущался ни женщин, ни нас.
Время двигалось ближе к концу дня. Закат еще не наступал, но его признаки сказывались на горизонте небосклона, меняя на нем цвета. Когда мы уезжали, небо окрасилось в оранжево-бежевые цвета, простираясь неширокой полосой за финиковыми пальмами. Быстро темнело, и лазурь неба переходила в глубокие фиолетовые и синие тона.
Было очень тихо. Мы молча взирали на эту сотворенную тысячелетия назад гармонию. Зелень травы на берегу реки и окружающие нас пальмы на поляне контрастировали с глинобитными стенами домиков деревушки, рыжий цвет которых ярко выделялся на фоне темнеющего неба.
Вблизи деревни мелькали фигуры мужчин и женщин, как тени сновали они среди грациозно изогнутых стволов пальм. Мне казалось, что роща та же самая, что и тысячелетия назад, и среди этих деревьев люди из поколения в поколение жили, поднимали на ноги детей, умирали… Они были потомками одной из древнейших цивилизаций. Они были вавилонянами. И это говорило о многом.
Перед нами был остаток Вавилона с его рощей, поляной и стенами города, который когда-то был великим.
Фактически проведя весь день вместе, мы не говорили о делах. Не хотелось. Верно, для нас в жизни все больше и больше приобретало значение обстановки, в которой мы находились в разные моменты ее проявления.
Вот почему только по дороге в Багдад мы продолжали деловую часть нашей встречи.
— Я передаю тебе, Максим, материалы о заговоре США против Австралии — это так же «зона влияния Штатов», так, по крайней мере, они заявляют. В семьдесят пятом году там было смещено лейбористское правительство, и эта грязная операция была проведена силами ЦРУ. В этой папке — доказательства. Используйте это, Максим!
— Спасибо, Николас, это все «льет воду на мельницу» о фактах всепроникающих планов Америки в дела других государств.
— А в этой папочке — сведения о глубоко законспирированной ультраправой террористической организации в Японии. Боевики, именующие себя «сэкихотай» — «отряд мести красным», фашиствующего толка. Это они убили журналиста из газеты «Асахи». Здесь документы о договоренности американской и японской спецслужб по «сдерживанию преследования» боевиков этой организации в законном порядке.
При свете угасающего дня я мельком взглянул на бумаги, а Барон попросил меня самому достать следующую папку.
— В этой папке содержатся сведения разрозненного характера. Речь идет о сверхсекретных идеях ваших конструкторов в отношении оружия будущего.
— Наших конструкторов? Значит, кто-то проник в их секреты? Так я понимаю, Николас?!
— Это данные ЦРУ. Почему-то они расценивают реализацию таких работ в твоей стране восемьдесят третьим и четвертым годом. Здесь говорится об истребителе-гибриде, сверхзвуковом и невидимом, с «обратной стреловидностью крыла». Идет сравнение с усилиями американцев по подобным же проблемам.
— А не деза ли это? Чтобы вовлечь нашу сторону в расходы? Как думаешь, Николас?
— Я — не специалист, а историк. Но присмотреться к подобным сообщениям все же следует. Хотя бы потому, что где-то в твоей стране идет утечка сверхсекретной информации. Разве не так, Максим?
— Согласен. Есть ли что-либо еще о нашей авиации, точнее о наших задумках? Чем еще ЦРУ располагает?
— Им известно, что в следующем году начнется работа над вертолетами серий «черная акула» и «аллигатор». Максим, эти проекты американцы расценивают как вызов их программе создания боевого вертолета типа «Апач».
Когда я просмотрел остальные документы, то у меня зарябило в глазах от собственных имен, присвоенных нашим видам вооружения. Что особенно насторожило, что нашей стороне было вовсе не свойственно щеголять именами собственными — мы предпочитали индексы