Клиническое название этого явления – «поглощённость». Ещё одна группа учёных обнаружила, что ранний контакт с младенцем вызывает это состояние как у мужчин, так и у женщин. В ходе исследования было установлено, что чем раньше отцы могли увидеть своих детей, тем больше они проявляли заинтересованность и тем охотнее трогали своих малышей, брали их на руки и играли с ними. Присутствие при родах усиливало этот эффект: такие отцы могли отличить своего ребёнка от других детей (отцы, которых не было на родах, не сообщали об этом) и чувствовали себя более уверенно, держа младенцев на руках.
Однако исследователи заметили, что мужчины играют со своими детьми иначе, чем женщины. Обычно они более активны и физически вовлечены в игры, но это различие также играет свою роль в процессе установления связи, поскольку взаимодействие отца и ребёнка, похоже, делает мать более чуткой. Доктор Парке и его коллеги отметили, что в присутствии мужа жена чаще улыбалась их ребёнку и была более внимательна к его потребностям. Поскольку другие исследования также выявили схожие поведенческие различия, многие учёные теперь считают, что каждый родитель вносит уникальный, но взаимодополняющий вклад в физическое, эмоциональное и интеллектуальное развитие младенца. Трудно сказать, заложено ли это на генетическом или на культурном уровне. Однако имеющиеся данные указывают на то, что значительную роль может играть социальное воспитание. Отцы и матери ведут себя со своими детьми так, как принято в обществе. Женщина почти всегда берёт на себя роль заботливого опекуна, сосредоточиваясь на традиционно «женских» обязанностях: кормлении, пеленании и утешении ребёнка. Отцы, как правило, более активны и игривы в своих взаимодействиях с детьми.
Вероятно, наиболее удачным примером того, насколько глубоки эти различия, является недавнее исследование, проведённое креативной командой бостонских учёных. Оно было предельно простым по замыслу и заключалось в том, что матерей, отцов и детей помещали в игровую комнату и наблюдали за тем, как они взаимодействуют. Сходство между поведением представителей разных полов было поразительным. Матери, в большинстве своём, проявляли спокойствие, заботу и нежность по отношению к своим детям. Редко когда их интерес внезапно угасал или вспыхивал. Независимо от того, держали ли они малышей на руках, обнимали, разговаривали или играли с ними, они почти всегда оставались ласковыми и уравновешенными. Отцы, напротив, были гораздо более импульсивными, вспыльчивыми и шумными. Женщины больше разговаривали с детьми, а мужчины чаще легонько тыкали малыша пальцем или подбрасывали его вверх.
В этом исследовании больше всего поражает то, как родители дополняют друг друга. Самооценка и самовосприятие ребёнка формируются на основе тех сигналов, которые он получает от своих родителей. Неважно, передаются ли эти сигналы через материнские поглаживания, объятия и ласку или через игры с отцом, или наоборот. Важно только то, что он получает от своих родителей совместную поддержку в стремлении быть самим собой.
Как я уже говорил раньше, я убеждён, что социальные нормы определяют, кто и чему должен учить ребёнка. Доктор Т. Берри Бразелтон из Гарварда предлагает другое, хотя и не полностью противоположное моему, объяснение. «Мне кажется, – пишет он, – что ребёнок очень тщательно формирует отдельные пути общения с каждым родителем. Это, по моему мнению, означает, что малыш хочет видеть в своих родителях разных людей для удовлетворения своих нужд. Возможно, он выявляет те различия, которые важны как для него, так и для родителей».
Величайшая загадка заключается в том, что же обусловливает привязанность отца к младенцу. Основой этой связи, конечно же, является любовь. Однако на первых порах отсутствуют очевидные психические и физиологические связи, которые есть у ребёнка с матерью. Отцы не вынашивают детей девять месяцев, никогда не занимаются грудным вскармливанием, лишь иногда кормят их из бутылочки, да и времени с ними проводят значительно меньше, чем матери. Тем не менее со временем между ними и их детьми может возникнуть столь же прочная и жизненно важная связь, как и между матерью и ребёнком.
Одним из способов, с помощью которого мы это выяснили, было изучение времени кормления младенца. Приём пищи для малыша – это не только физическое, но и эмоциональное действие. Если ребёнок чувствует дискомфорт или нервничает, он откажется от еды. Поэтому если он выпивает столько же молока, когда бутылочку держит его отец, как и когда это делает мама, это верный признак того, что он одинаково ценит обоих родителей. Именно так и произошло, когда группу отцов и матерей попросили кормить своих младенцев по очереди. Потребление молока оставалось одинаковым, независимо от того, кто из родителей держал бутылочку.
Лучший способ понять, как относится ребёнок к своим родителям, – понаблюдать за его реакцией, когда один из них выходит из комнаты. Этот феномен называется «протест против разлуки» – довольно банальное название для такой реакции. В течение долгих лет десятки исследований были сосредоточены исключительно на матерях. Однако в 1970 году предприимчивый молодой учёный по имени Милтон Котельчук организовал эксперимент, который стал знаковым. Он догадался включить в него отцов, что раньше не приходило в голову остальным исследователям.
Суть эксперимента была проста и элегантна: Котельчук наблюдал за реакцией 144 малышей, когда их матери или отцы выходили из игровой комнаты и оставляли их наедине с незнакомым человеком. Он обнаружил, что уход отца вызывал у детей такое же беспокойство, как и уход матери. Такие результаты породили заметный скептицизм у многих учёных, присутствовавших на конференции, где Котельчук презентовал свой доклад. Это свидетельствовало о тогдашнем отношении общества к роли отца в жизни ребёнка. Тем не менее это отношение тоже со временем должно измениться.
Я хотел бы завершить эту главу письмом, которое недавно получил. Оно наглядно иллюстрирует всю суть того, что, по моему мнению, является истинным смыслом связи между родителями и детьми, которой посвящены мои исследования и наблюдения.
В тот момент, когда я увидела вас на экране телевизора, я держала на руках и кормила свою трёхмесячную внучку, которая временно живёт у нас, пока её мама работает. Малышка взглянула на меня, и внезапно я ощутила глубокое и очень волнующее чувство взаимной близости с ней. Это переживание сложно передать словами, но оно было очень сильным. Я не могу себе представить, что «это» когда-нибудь угаснет, сколько бы времени ни прошло. Между нами возникла связь, и я знаю, что малышка тоже ощутила её. Не умея выразить это словами, она дала мне понять, что чувствует это, своим взглядом.
Много лет назад такое же чувство возникло между её мамой и мной, когда она была ещё совсем маленькой, и до сих пор мы его переживаем, когда она возвращается домой с работы или когда мы желаем друг другу доброго утра. Как бы вы его ни назвали, «это» и есть привязанность – связь между двумя нашими душами, и сильнее и прекраснее её нет ничего на свете.
В отличие от нас с дочерью, между мной и моей матерью такой связи не было. Я понимаю, что нам не удалось найти общий язык по какой-то причине, которую я до конца не понимаю, но мы никогда не были связаны друг с другом подобным образом. Я долго пыталась понять, в чём дело, и испытывала много страданий, потому что долгое время я думала, что со мной что-то не так. Я видела, что «это» существует между моими подругами и их мамами (в разной степени, но безусловно глубже, чем между моей матерью и мной), и ощущала себя ещё более одинокой.
Теперь я понимаю, что «этого» просто не случилось, и сегодня я могу гораздо лучше понять и объяснить, почему так вышло. Была война. Я родилась в феврале 1939 года. Сразу же после моего рождения отца призвали в армию. В первые месяцы моей жизни его не было рядом. Он находился в учебной части и готовился к службе. Я ничего не помню о нём вплоть до его возвращения с войны в конце 1945 года. Он был добр ко мне, но держался на расстоянии. В то же время его отношения с двумя другими детьми, родившимися уже после его возвращения, были и остаются гораздо более близкими. Мне часто приходилось уходить из комнаты, когда я видела, как он ласково обнимает и прижимает к себе мою младшую сестрёнку, которая родилась в 1954 году. Мне было 15 лет, и я чувствовала ревность и боль.
Сейчас мне 41, и я почти ничего не чувствую к своим родителям в том самом «интимном» смысле. Я глубоко уважаю их за то, что они вырастили меня, но между нами нет ничего большего. В то же время мои сёстры, родившиеся в 1952 и 1954 годах, испытывают к ним совершенно другие чувства. Между ними существует явная близость, и когда я смотрю на них, мне порой не верится, что у нас одни и те же родители.
Я не могу вспомнить ни одного момента такой глубокой близости с кем-либо, кроме моей бабушки, которая меня очень любила, и я до сих пор помню это. Я помню, как она пахла – мылом и сиренью. Я помню её волосы на моём лице, прикосновение её кожи и её мягкий шотландский акцент. Даже сегодня, когда я слышу этот особый северошотландский выговор, на мои глаза наворачиваются слёзы. Я не могу вспомнить ни одного момента общения с ней, в котором не было бы тепла и любви. Мне казалось естественным и нормальным испытывать к ней любовь. Меня тянуло к ней словно магнитом. Когда мамы не было поблизости или она не смотрела на меня, я делала всё возможное, чтобы быть ближе к бабушке, чтобы ощутить это особенное чувство вместе с ней. И она тоже чувствовала это и всегда находила несколько драгоценных минут, чтобы уделить мне внимание. Если она умывала меня, то обязательно на мгновение задерживалась, чтобы погладить меня по голове, пощекотать или поиграть со мной в какую-нибудь игру. Моя мать делала всё возможное, чтобы приструнить бабушку, но она так и не смогла разорвать эту связь между нами. Может быть, она возникла в те первые недели моей жизни, когда меня привезли к ней домой? Я никогда раньше не задумывалась об этом, пока не начала писать вам это письмо.