.)
Золото всегда использовали для того, чтобы вызвать благоговейный трепет. Когда Манса Муса, набожный император Мали, в 1324 году проезжал Каир во время своего паломничества в Мекку, европейские и арабские торговцы своими глазами убедились в блистательной роскоши африканского континента.
Императорский караван состоял из 60 тыс. человек; перед монархом шествовали 500 невольников с золотыми четырехфунтовыми жезлами в руках; в его багаже, для перевозки которого требовалось 80 верблюдов, везли еще 300 фунтов золота. Это легендарное путешествие, отмеченное неслыханной щедростью, привело к тому, что цена на золото в регионе упала и оставалась низкой более десяти лет[172].
Золотые одежды – из ткани, основой которой были перевитые золотом шелковые или льняные нити, – появились еще в римские времена и пользовались неизменной популярностью в королевских семьях Европы. Знаменитая встреча самых молодых и блистательных монархов континента – Генриха VIII Английского и Франциска I Французского – в 1520 году получила название «Поле золотой парчи»: короли-конкуренты пытались перещеголять друг друга пышностью убранства. Считается, что победил Генрих – его шатер был сделан из золотой ткани целиком.
Подобно своим ближайшим металлическим родственникам – меди и серебру, – золото имеет структуру, содержащую свободные электроны, которые хорошо отражают свет. Этим объясняется характерный блеск этих металлов[173]. Яркое, «богатое» сияние золота вместе с его устойчивостью к окислению делает его подходящим символом божественности. Христианская церковь в Средние века попала в тяжелую зависимость от этого металла (особенно не сопротивляясь соблазну). В галерее Уффици во Флоренции, например, есть комната, где хранятся фрагменты трех алтарей. Все три запрестольных образа посвящены Святой Деве с младенцем. Один из них, созданный Джотто примерно в 1310 году, написан для церкви Всех Святых, расположенной всего в нескольких кварталах от галереи. Как и на других образах, Джотто разместил фигуры не на фоне пейзажа или в каком-то интерьере – они покоятся на ровном золотом «грунте». Рамка тоже золотая, как и кайма темно-синего облачения Святой Девы, как и нимбы святых (к слову, нимбы на переднем плане закрывают лица тех, кто оказался на заднем, – крупный скандал по тем временам, ибо это посчитали неблагочестивым).
Золочение таких панно было чрезвычайно трудоемкой работой. Листочки сусального золота не толще паутинки площадью примерно 8,5 кв. см получали, расплющивая золотые монеты.
Хороший золотобоец мог получить из одного дуката до сотни таких листочков. Каждый из них щипчиками прижимали к панно, багету или рамке. Листочки были настолько тонкими, что для них годилось любое клейкое вещество – мед, гуммиарабик и яичный клей из белков использовались равно. В этот момент золото было еще тускловатым, его сияние рассеивалось из-за неровностей основы. Чтобы золото засияло, его было необходимо отполировать. Ченнини рекомендовал для этого кровавик[174] (вероятно, из-за того что в Средние века существовала ассоциативная связь между красным и золотым – см. здесь), или драгоценный камень, например сапфир или изумруд («чем лучше камень, тем лучше полировка»), или зуб льва, волка, собаки или «любого животного, достойно питающегося плотью»[175].
Объекты, отображенные через плоский золотой лист, выглядят нереальными; свет падает на них и отражается ровно вместо того, чтобы отблескивать сверкающим белым от наиболее ярких участков изображения и пропадать почти до темноты в затененных участках, как это происходит в естественных условиях. Художники использовали золото не для того, чтобы создать эффект реальности, а из-за присущей ему ценности. Даже когда художники Ренессанса начали помещать изображения людей в более естественное окружение и освоили перспективу, они продолжали пользоваться дорогой золотой краской[176]. Она служила для демонстрации богатства, когда ей выделяли декоративные элементы на дорогой ткани, или для отображения божественности. На картине «Рождение Венеры» (ок. 1484–1486) Боттичелли вплел золото в волосы богини[177].
Естественным контрапунктом тяги и пристрастия человечества к золоту стала его способность пробуждать самые низменные инстинкты: алчность, зависть и скупость. Эта двойственность ярко проявилась в мифе о царе Мидасе, чье глупое желание превращать все, чего он коснется, в золото, было исполнено – в результате он убивал все, до чего дотрагивался, и не мог есть.
Отвращение к одержимости человечества золотом сквозит в «Естественной истории» Плиния Старшего: «Мы вторгаемся в ее (Матери-природы) нутро, закапываясь в жилы золота и серебра… мы вытаскиваем наружу ее кишки… чтобы нацепить на палец»[178]. Сегодня на тех, кто сходит по золоту с ума, часто смотрят косо, считая их лишенными вкуса дешевками. Золотая картина Климта была захвачена нацистами после аннексии Австрии и провела следующие полвека в австрийской галерее, несмотря на завещание ее последнего владельца, в котором была оглашена его воля передать ее наследникам. После долгой юридической баталии с правительством Австрии картину вернули племяннице Адели. Блох-Бауэр теперь смотрит со своего драгоценного золотого постамента на посетителей галереи Ньюи в Манхэттене.
Оранжевый
Оранжевый, возможно, единственный цвет, названный по имени фрукта[179]. Первыми апельсин окультурили, видимо, китайцы, а из Китая он постепенно распространился на Запад, рассыпая свое имя по разным странам и народам, как небрежно отброшенные завитки кожуры. В Персии он звался nārang, по-арабски – nāranj, на санскрите – nāranga, в Испании – naranja, во Франции и Англии – orange. Цвет впервые назвали оранжевым в XVI веке; до этого в английском использовалось неуклюжее искусственное словечко giolureade – «желто-красный»[180]. Первое появление его на публике состоялось в 1502 году, когда Елизавета Йоркская преподнесла Маргарите Тюдор «платье из тафты с рукавами оранжевого цвета»[181].
В 1910 году в книге «О духовном в искусстве» русский художник-абстракционист Василий Кандинский так писал про оранжевый цвет: «Он похож на человека, убежденного в своих силах»[182]. Оранжевый, несомненно, транслирует уверенность в себе. Если синий – синоним туманного неизвестного, то его оппонент на цветовом круге – сама определенность и безотлагательность. Оранжевым привлекают внимание к потенциальной опасности[183]. Это цвет тюремных комбинезонов в Гуантанамо, цвет реактива «Эйджент Оранж»[184], а с сентября 2011 года – второй по степени опасности уровень террористической угрозы в США. Также оранжевый цвет используется в информационных табло на дорогах и в предупреждающих знаках – отчасти потому, что он резко контрастирует с сине-серым асфальтом, особенно при слабом освещении[185]. Авиационные «черные ящики», в которых содержится бортовая информация о ходе полета, на самом деле оранжевые – в случае катастрофы найти яркий контейнер шансов больше. Благодаря влиянию Оранской династии[186] в Европе в начале Нового времени, оранжевый – ее геральдический цвет (см. здесь) – существенно расширил свою географию. Наиболее очевидна его связь с Нидерландами: сборные этой страны играют в форме цвета oranje, а контролируемая бурами территория Южной Африки когда-то называлась Оранжевым Свободным Государством – с флагом соответствующего цвета, естественно.
Кроме того, этот цвет связан с протестантством и протестом, особенно в Ирландии, где протестантов называют «оранжистами»[187].
Архитектор Ирвинг Морроу, выбирая в 1935 году цвет для моста Золотые Ворота, соединившего Сан-Франциско с округом Марин, остановился на оттенке ржавчины, который теперь называется «Международный оранжевый мост Золотые Ворота». Этот цвет растворяется на фоне окрестных холмов, но выделяется на фоне моря и неба[188]. Порой оранжевый проникает и в индустрию моды, где, конечно, тоже бросается в глаза – или даже режет их. Исключительно эффектные иллюстрации обложек журнала Vogue в стиле ар-деко, выполненные Хелен Драйден, демонстрируют, что в 20-е годы XX века оранжевый был постоянным гостем на подиумах. В конце 60-х и в 70-е он также переживал вспышки популярности[189]. Однако фирменным цветом одного из самых успешных брендов класса люкс, Hermés, он стал… от безысходности. До начала Второй мировой войны их упаковки были кремового цвета; дефицит военного времени заставил сначала использовать горчичный цвет, но в конце концов ничего иного, кроме оранжевой упаковочной бумаги, у них не осталось[190].
Кандинский писал и так: «Оранжевый цвет возникает путем приближения красного цвета к человеку»[191]. И вправду, кажется, что оранжевый вот-вот перельется в другую цветовую категорию: красный и желтый по бокам, коричневый ниже. Это его свойство вполне проявилось и в книге, которую вы читаете. Некоторые цвета, предполагавшиеся для «оранжевой» главы, – хром и охра хотя бы – в конце концов оказались совсем в других местах. Отчасти потому, что оранжевый начал считаться отдельным, самостоятельным цветом относительно недавно, цвета, которые сегодня кажутся несомненно принадлежащими семейству оранжевых, – сурик (