Видя мою беспомощность, медсестра резко оттолкнула меня в сторону. Кевин оставил шприц с диазепамом как раз на такой случай. Она схватила шприц и быстро ввела содержимое во внутривенный катетер. Через несколько секунд демон покинул тело собаки и лапы Ральфа перестали дергаться, взгляд стал осмысленным, он весь расслабился и снова был с нами. Я оказался совершенно бесполезным, просто стоял и смотрел, как мой единственный по-настоящему тяжелый пациент бьется в жестоком припадке. Медсестра поднялась с колен и положила руку мне на плечо. Она поняла мое состояние.
– Все в порядке. В первый раз всегда бывает тяжело. Запаситесь препаратами и следите за его состоянием. Если опять начнутся судороги, дайте ему еще одну дозу и повторите при необходимости. Вы справитесь.
И я последовал ее совету: наполнил шприц диазепамом и сел на пол около Ральфа. Он был не в себе: препарат вызвал у него заторможенность. Но стоило мне пошевелиться или что-то сказать, как хвост его тотчас приходил в движение. «Какой замечательный пес! – промелькнуло в моей голове. – Я должен, просто обязан ему помочь!»
Через десять минут, когда мы уже подуспокоились, Ральфа вновь скрутили судороги. На этот раз я был начеку. Я схватил подготовленный шприц и ввел лекарство за десять секунд. Я сидел и ждал, когда припадок закончится. Судороги продолжались. Прошло тридцать секунд, а лапы Ральфа все еще дергались. Припадок не прекращался – он оказался весьма затяжным. Я ввел вторую дозу, но судороги не унимались. Припадок длился три минуты – я засек время на своем телефоне. Приходилось только ждать, но это был плохой признак.
Когда Ральф пришел в себя, я наклонился к нему, погладил и отправился звонить его хозяйке. Гудок, еще гудок… Никто не отвечал. Я оставил Шерил (то есть миссис Джонс) голосовое сообщение с просьбой перезвонить как можно быстрее. Нам нужно было согласовать дальнейшие наши шаги.
Вернувшись в палату немного удрученный и обеспокоенный тем, что не удалось переговорить с владелицей собаки, я сразу понял, что что-то не так.
У Ральфа опять возникли судороги, а ведь прошло всего пятнадцать минут. Плохо, очень плохо. Сестры ввели ему еще две дозы диазепама, но безрезультатно. Оставался единственный выход.
Я подбежал к шкафу с препаратами, схватил флакон с пропофолом и вернулся к Ральфу. Только анестезия могла прекратить судороги. Я ввел собаке белую жидкость, и припадок стих. Но на этот раз все тело Ральфа обмякло. Затем я вставил ему в горло эндотрахеальную трубку, чтобы контролировать его дыхание, и подключил кислород. К этому моменту рядом со мной были опытные медсестры. Я передал Ральфа на их попечение и пошел за второй дозой пропофола.
Я решил на несколько часов погрузить Ральфа в медикаментозный сон. Инфузия с постоянной скоростью в течение нескольких часов, а потом выведение собаки из состояния сна, пока она не придет в сознание. Я надеялся, что судороги прекратятся – ради этого все и делалось.
Самое опасное в повторяющихся сильных судорогах – это риск отека головного мозга. Повышение температуры приводит к постепенному снижению активности ферментов. Если судороги продолжаются слишком долго, повреждение мозга может оказаться необратимым, в худших случаях наступает смерть.
Состояние Ральфа стабилизировалось, рядом с ним дежурила медсестра. С другими моими пациентами все было в порядке: кто-то ожидал процедуры, кем-то занимались специалисты. Я посмотрел на часы – было уже одиннадцать. «Надо же, как быстро летит время, когда носишься сломя голову!» – подумал я. Меня терзало чувство вины, но я все же налил себе кофе, устроился в тихом уголке и принялся читать учебник по неврологии собак. Я ждал ответного звонка Шерил.
К счастью, в больнице была отличная библиотека, где имелись книги практически по любому вопросу. Я постоянно просматривал разные учебники, чтобы скоротать время в ночные дежурства. Меня увлекали различные темы: хотя я занимался домашними питомцами, с интересом читал и о болезнях экзотических животных. Я часто брал «Зоопарк Фаулера и лечение диких животных». До сих пор мечтаю поразить коллег глубокими знаниями по терапии жирафов. Но в тот день я засел за учебник по неврологии собак.
Когда я открываю учебник, чтобы разобраться в состоянии или болезни своего пациента, меня всегда терзает чувство вины. Мне кажется, что мой мозг обязан помнить всю информацию обо всех болезнях всех видов животных, о диагностике и протоколах лечения. Конечно, это невозможно.
Во время учебы у нас был профессор, которого считали кладезем знаний. Он мог рассказать даже о нюансах редчайших заболеваний.
Кроме того, среди студентов он славился тем, что каждого своего пациента обследовал ректально. Однажды я поинтересовался, зачем он это делает. На что он ответил: «Ректальное обследование – неотъемлемая часть тщательного физического обследования, Рори». И ушел. Как бы то ни было, даже этот Человек дождя в мире ветеринарии порой наверняка обращался к учебникам.
Неизвестно, почему я взялся за то пособие. Я знал, как обращаться с собаками во время судорожного припадка, в университете мы вызубрили это наизусть. Редко, когда дело доходит до инфузии пропофола, но, конечно, это должно было случиться в мой первый рабочий день (и это был первый и единственный случай применения пропофола для снятия судорог в моей практике – да, Ральф был очень тяжело болен). Думаю, я просто пытался убедиться в правильности своих действий, прежде чем сообщить миссис Джонс о критическом состоянии ее собаки.
Подняв трубку, я снова набрал номер. К этому моменту я уже догадался, что Шерил – это и есть та приземистая приветливая дама, которую я видел на парковке утром.
На этот раз трубку сняли.
– Алло? – Голос Шерил немного дрожал, словно она только что плакала.
– Здравствуйте, миссис Джонс, это Рори, ветеринар. Я занимаюсь вашим Ральфом.
Мы разговаривали минут пятнадцать. Я поставил ее в известность о том, что случилось утром после поступления Ральфа в больницу, объяснил, что сейчас он находится в состоянии медикаментозного сна, чтобы контролировать судороги.
Шерил слушала меня, всхлипывая, и иногда повторяла: «Да, да, понимаю».
Я никогда не умел общаться с расстроенными клиентами – а тогда мне пришлось вести такой разговор впервые. Я всегда считал себя эмоциональным человеком и полагал, что мне придется сдерживать себя в безнадежных ситуациях. Но сейчас, разговаривая по телефону с подавленной хозяйкой собаки, я удивился своей профессиональной отстраненности.
Я подошел к концу своего непреднамеренного монолога и спросил миссис Джонс, понимает ли она план моих действий. К сожалению, наши возможности не безграничны. Она ответила, что ей все ясно, и тяжело вздохнула.
– Обещаю, сделаю для него все, что в моих силах, миссис Джонс, – тихо сказал я.
– Спасибо, дорогой, – промолвила она. – Поцелуйте его за меня.
И миссис Джонс повесила трубку, не желая иметь свидетелей ее рыданий.
Окончив разговор, я задумался. Со мной все было в порядке. Я поговорил с хозяйкой собаки и выказал внимание и заботу спокойно и терпеливо. Я даже гордился собой, хотя, возможно, и безосновательно. Я вернулся в отделение и занялся другими пациентами.
Большую часть дня я провел с Ральфом. Я несколько часов просидел с ним и еще три раза звонил миссис Джонс, сообщая о состоянии ее четвероногого любимца.
Ральф покорил и меня тоже. Он был не просто моим первым пациентом, но еще и замечательным псом. Мы держали его на пропофоле до двух часов дня, а потом он примерно полчаса приходил в себя. Пес положил голову мне на колени и смотрел так, словно мы с ним были лучшими друзьями. Пробило три, и судорог у него пока не было – вроде бы все шло неплохо.
Я решил перекусить и отправился в буфет с учебником неврологии. Сэндвич с сыром и маринованными огурчиками не отрывал меня от чтения. Но стоило мне спуститься в палату, как я сразу же заметил, что творится что-то неладное. Я увидел, как одна из медсестер спешит к собаке, и сердце у меня упало: медсестры столпились вокруг судорожно дергающегося Ральфа. У него снова начался припадок.
Я позвонил миссис Джонс в пятый раз. Полчаса назад я сказал, что все вроде бы неплохо и у Ральфа нет приступов. Наверное, я был слишком оптимистичен – миссис Джонс даже предостерегла: «Не торопитесь, дорогой, не будем забегать вперед». И она оказалась права. На сей раз у меня был совсем другой голос, и она это сразу же уловила.
– Здравствуйте, миссис Джонс…
– У него опять судороги? – перебила она меня.
Мне явно нужно учиться контролировать эмоции в голосе.
– К сожалению, да, – ответил я. – Боюсь, на сей раз судороги более сильные.
Миссис Джонс тяжело вздохнула, как это было уже не раз.
Мне даже показалось, что она стала мне близким человеком – странно, ведь мы даже ни разу не встречались.
– Ну хорошо, – неожиданно сказала она деловым тоном. – Что мы можем сделать?
Я немного удивился, но перечислил варианты.
– Выбор небольшой, но можно перевести Ральфа в неврологию – надо надеяться, там его состояние смогут стабилизировать. Вот только меня беспокоит, как он перенесет дорогу… В противном случае… – Я замолчал.
Мне никогда не приходилось обсуждать эту тему с хозяевами в реальной жизни, и я неожиданно почувствовал, что просто не могу этого произнести. К счастью для меня, миссис Джонс сама поняла, каков второй выход.
– По вашему мнению, как нам поступить? – спросила она.
Я предложил ей приехать, чтобы обсудить все лично. Так я поступаю и по сей день: никто не хочет вести разговоры о смерти по телефону.
Примерно в половине пятого меня по громкой связи вызвали в приемную. Прибыла миссис Джонс. К этому времени у Ральфа еще два раза появлялись судороги, и после каждого припадка он слабел прямо на глазах. Между приступами он неподвижно лежал на боку, уставившись перед собой, и словно молил об облегчении страданий.
Я вышел в приемную. В большой больнице и приемная внушительного размера. Напротив дверей расположена стойка регистрации с ярко-синим логотипом на передней панели.