– Мы приняли решение, – произнесла она спокойно и авторитетно, но я понимал: она старается быть сильной только ради детей.
Я позволил семье побыть со своим другом столько времени, сколько им требовалось, ведь он прожил рядом с ними тринадцать лет.
Чтобы не смущать их, я принялся как бы наводить порядок в палате подготовки, переставлял вещи с места на место, а потом возвращал их обратно. Минут через десять я заглянул в свой кабинет. Момент был очень драматичным. Мать и дети собрались выйти в приемную. За годы работы я убедился, что ни одна эвтаназия не похожа на другую. Некоторые хозяева хотят находиться около своих питомцев до последней минуты, другие предпочитают, чтобы все произошло без них. Эта семья решила уйти. Я вошел в кабинет. Мать посмотрела на меня – от слез у нее потекла тушь, и на щеках появились черные разводы. Она отвернулась и сказала мужу:
– Пойдем, пора идти…
До этого момента я даже не обращал внимания на главу семьи. Крупный мужчина сдерживал свои чувства, чтобы не ранить детей. В работе ветеринара постоянно приходится иметь дело с сильными эмоциями: безысходной печалью, откровенной агрессией, огромным разочарованием и безумным восторгом. Как показывает мой опыт, именно таким крупным мужчинам трагические моменты даются тяжелее всего. Возможно, дело в том, что они силятся скрыть свои переживания, но так мучительно видеть, как огромный мужчина рыдает над своим больным питомцем. Отец семейства сумел подавить слезы, обнял жену, кивнул мне и хотел увести детей от неподвижной собаки.
Дочка послушно последовала за ним, поцеловав в последний раз своего любимца. Мальчик же остался на прежнем месте – он не сдвинулся ни на шаг. Младший член семьи, войдя в комнату следом за отцом, забился в угол и все это время не проронил ни звука, не проявил никаких чувств, стоял как вкопанный. Атмосфера в кабинете была напряжена до предела.
Меня часто спрашивают, следует ли позволять детям видеть и переживать этот момент. Я твердо убежден, что это очень важный (и тяжелый) урок, необходимый детям. Конечно, родители лучше знают, смогут ли их дети справиться с таким испытанием. Но я считаю, что детей с раннего детства надо знакомить со всеми сторонами жизни, если это возможно.
Но этот случай заставил меня изменить свое мнение. Когда я смотрел на пепельно-серое лицо маленького мальчика, мне стало ясно: он просто не понимает, что происходит. Утром он, как обычно, проснулся и пошел в школу, оставив своего четвероногого друга на его привычном месте. А теперь его привезли в странный и пугающий медицинский кабинет, где Руперт лежал не двигаясь и ни на что не реагируя. А потом взрослые сказали, что он должен проститься с собакой и уйти, оставив ее здесь навсегда. Отец вернулся и позвал сына:
– Пойдем, Питер, нам пора идти.
Мальчик подошел Руперту и молча на него смотрел. Я пытался проникнуть в его мысли. Каждый день с самого рождения малыш жил в доме с мамой, папой, сестрой и собакой. С завтрашнего дня все изменится. Я хотел броситься к ребенку и утешить его, но не смог. Мальчик опустился на колени рядом с Рупертом и замер. Все, что происходило дальше, я не забуду никогда в жизни. Даже сейчас, когда вспоминаю ту сцену, мне трудно удержаться от слез.
Приходилось ли вам видеть, как у человека разрывается сердце? В тот день это происходило на моих глазах. Мальчик стоял на коленях около своего лучшего друга, и казалось, весь груз последних тридцати минут неожиданно обрушился на детские плечи. Тело его содрогнулось, он рухнул на собаку и издал такой крик, который мог бы мертвых поднять из могилы. Отец взял обмякшее тело рыдающего ребенка на руки и вышел, а я сидел, пытаясь осмыслить только что произошедшее. Слезы градом катились по моим щекам.
Почти автоматически я встал, взял шприц и подсоединил его к внутривенному катетеру Руперта. Нажимая на поршень шприца, я гладил собаку по голове, твердя, что ее все любят. Пес ушел очень спокойно. Я просидел рядом с ним почти час, опустив голову и заливаясь слезами. Вошла медсестра. Она все поняла без слов: обняла меня, помогла подняться и вывела в коридор. Секретарша заварила мне чай, и мы долго сидели молча. В такие моменты я испытываю чувство благодарности к людям, с которыми работаю. Мы пили чай, безмолвно утешая и поддерживая друг друга.
Но нужно было возвращаться к работе. Через пятнадцать минут после самой трагической эвтаназии в моей жизни я уже улыбался другой клиентке, объяснял, чем кормить ее нового котенка. Руперт и его семья остались в прошлом – только легкий запах освежителя воздуха напоминал о том, что в кабинете совсем недавно произошла трагедия.
За последние пять лет я пришел к убеждению, насколько моя работа чревата несовместимыми правилами поведения. Я принимал счастливого клиента со здоровым и счастливым домашним любимцем, а потом меня ожидала тяжелейшая в эмоциональном плане процедура с Рупертом, а после этого ко мне пришла дама с очаровательным маленьким котенком. И такое в ветеринарной практике случается каждый день.
Эвтаназия любого животного – мучительно-эмоциональный момент, как это было с Рупертом. Но даже такие тяжелые ситуации не сравнятся с потерей собственного домашнего любимца. В последний раз я провожал одну из наших собак несколько лет назад, но хорошо помню все, словно это было вчера. В субботу я проводил консультации в одном из филиалов моей первой больницы. Работали мы вдвоем – я и секретарша Джилл, блондинка с голубыми глазами, которой было немного за тридцать. Мы с первого же дня отлично поладили. Правда, меня предупредили, что Джилл порой довольно заносчива, но у нас с ней никогда не возникало никаких проблем. У Джилл было двое детей. Будучи всего лет на десять старше меня, она считала своим долгом присматривать за мной: постоянно заваривала мне чай, записывала клиентов так, чтобы я мог перевести дух, следила за моим регулярным питанием в течение дня. Но как она умела сопереживать и радоваться! Я всегда был «маменькиным сынком» и поэтому тяжело переносил разлуку с семьей, вот почему я так ценил душевную теплоту Джилл.
Мы пили кофе в заслуженный перерыв. Я только что закончил утренний прием, и у Джилл тоже выдалась передышка. Мы обсуждали планы на выходные. Субботняя смена для многих обременительна, но, к счастью, я освободился в три часа, так что времени на отдых было предостаточно. Джилл рассказывала, что собирается поехать с собаками на пляж, и тут в моем кармане зазвонил телефон. На экране высветилось «Папа», я извинился и с чувством легкой тревоги ответил. Отец старался не отвлекать меня во время работы.
– Папа? Все нормально? – с беспокойством в голосе спросил я.
– Ничего страшного, – солгал он.
– Что случилось? – Мои родители никогда не умели притворяться.
– Поппи неважно себя чувствует…
Поппи – это наш немецкий дог. Мы взяли ее, когда мне было около шестнадцати лет, и она стала моей подружкой в течение всей учебы в университете. Она потрясающе смешная собака. Поразительно глупая, но безгранично преданная и любящая. Больше всего ей нравилось подобраться к кому-то из нас сзади и навалиться всем своим немалым весом – исключительно в знак любви. Такое поведение знакомо всем владельцам крупных собак. Так собаки показывают, что устали и надеются, что вы их поддержите.
После подобных демонстраций я постоянно оказывался лежащим на полу или придавленным к стене.
Немецкие доги – собаки крупные и увесистые. К сожалению, вскоре после того, как я стал квалифицированным ветеринаром, у Поппи обнаружили болезнь сердца – бич немецких догов, – дилатационную кардиомиопатию. Сердце ее становилось все больше и больше, растягиваясь, как воздушный шарик. Это, как вы догадываетесь, на пользу не идет. И недавно Поппи пережила настоящий сердечный приступ. Я пытался консультировать ее из Лондона, но родители вернулись в Котсволдс, и собакой занялся мистер Бенсон (помните его?).
После окончания университета я оказался не готов к свалившейся на меня ответственности. Родители потратили на мое обучение в ветеринарном колледже немало денег, и теперь они имели полное право просить меня заняться нашими домашними животными. Но так поступали не только родители – совершенно непредвиденно на меня обрушился вал сообщений от друзей, которые спрашивали у меня советов и рекомендаций по поводу собственных питомцев. Хотелось бы думать, что они высоко ценили мои ветеринарные знания, но, скорее всего, преобладало желание избежать оплаты ветеринарных счетов. Это было довольно неудобно и для меня, и для них, ведь по рассказам и фотографиям я мало чем мог помочь: не мог осмотреть животных, сделать анализы, выписать лекарства. В такой ситуации с тем же успехом можно было просить совета у любого Тома, Дика или Гарри. Я уже упоминал о моей глубоко укоренившейся потребности помогать людям, особенно тем, кто мне небезразличен, поэтому внезапный вал вопросов не стал для меня большой неожиданностью.
Я всей душой хотел оказать помощь всем, кто в ней нуждался, но чаще всего мне приходилось отвечать на звонки и сообщения дежурной фразой: «Обратись к своему ветеринару».
Но с родителями поступить так было нельзя. Я был новоиспеченным ветеринаром, а заболевание Поппи требовало серьезного лечения. У нее не просто случился сердечный приступ, но еще и развилась фибрилляция предсердий. Если вы помните курс биологии, то знаете, что предсердия – это две верхние камеры сердца. При фибрилляции предсердий эти камеры по какой-то причине решают, что им не хочется больше биться и перекачивать кровь в нижние камеры (желудочки). Вместо этого они начинают дрожать и вибрировать. Такая работа сердца совершенно ненормальна. Это серьезная проблема – и на примере Поппи мы в этом убедились. Слова «Поппи неважно себя чувствует» могли означать что угодно. Отец сказал, что Поппи лежит на полу, не может подняться и у нее вздутый живот.
– Похоже, она приболела, – попытался я как-то снять напряжение.
– Похоже, что так. Мы собираемся сегодня вызвать Рода, – ответил отец, и до меня молниеносно дошло, что он имеет в виду.