— Ты все такой же добрый.
— Она моя дочь, я люблю ее и хочу для нее всего самого лучшего.
— Ты и ко мне был добр.
— Разве? Не припомню.
— Да, несмотря ни на что.
Четыре года назад Жерар ездил на похороны Исси в Лос-Анджелес. Ее нашли мертвой в бассейне. В качестве наследника она указала Жерара. В Лос-Анджелесе было сухо и нестерпимо жарко. В машине, взятой напрокат, пахло леденцами. Исси играла гадалку в мыльной опере. После кремации люди возле буфета обменивались визитками. Жерар сказал Люси, что летит в Лос-Анджелес по делам. Она просилась с ним. Индира вызвалась переночевать с ней, так и сделали. Жерар привез Люси подарок, скромный — не хотел, чтобы Лос-Анджелес ассоциировался у дочери с чем-то особенным. Он купил подарок и для Индиры — сумку с птичками и надписью на французском из Музея современного искусства.
Недавно Люси спрашивала, где ее мама. Жерар не знал, что сказать. Надо посоветоваться с детским психологом.
Жерар встретил Исси через месяц после знакомства с Лорел. А десять лет назад не знал ни ту, ни другую.
Он смутно помнит, что был влюблен в Лорел, и в то же время ему страстно хотелось секса с Исси. Его приятели не гнушались случайными связями помимо долговременных отношений, и ему захотелось попробовать. Исси оказалась невероятной любовницей. Она сногсшибательно благоухала во всех местах, не знала усталости и никогда не снимала высокие каблуки. Когда Жерар признался, что любит Лорел, Исси не огорчилась. Она сначала захохотала, потом расплакалась, а после объявила, что беременна. Жерар сначала подумал, что это шутка, Исси всегда что-нибудь сочиняла. Потом у него внутри что-то надломилось, потому что она не переставала плакать, и он понял, что это правда. На следующий вечер он сказал Лорел. Она ответила, что все понимает. А неделю спустя написала, что между ними все кончено.
Жерар съехался с Исси.
Он до сих пор хранит в прикроватной тумбочке наручные часики Лорел. Она забыла их восемь лет назад. Как ни странно, они еще идут. Иногда Жерар вытаскивает их и засыпает, держа в руке.
Лорел сейчас сорок три, она главный редактор в солидном издательстве. У нее когда-то была кошка, но умерла. После кофе Жерар предлагает ей пройтись.
— С удовольствием, — отвечает она, затем смотрит на метель в окне и смеется.
У нее такие же высокие каблуки, как носила Исси. Когда они выходят, перед кафе останавливается такси и высаживает пассажиров.
— Быстрее, — говорит Жерар, и они ныряют в машину.
В такси они обсуждают президента, своих родителей и скоропостижный брак Лорел. Она в разводе, а бывший муж живет с другим мужчиной в Бруклин-Хайтс. Рассказывая это, она смеется, но Жерар видит, что ей не смешно.
Перед самым ее домом у Жерара начинается кровотечение из носа. На город спустился вечер, снег продолжает идти.
— О господи… — Лорел запрокидывает голову Жерара назад.
На них смотрят.
— Может, зайдешь? — предлагает она.
— Придется.
В лифте они говорят о работе. У него в носу собираются сгустки крови.
На ресницах Лорел тают снежинки.
Наверху Жерар первым делом звонит Индире, чтобы предупредить, что вернется позже. Потом они с Лорел занимаются любовью — сначала на кухне, а затем в ее постели. Он помнит ее тело другим, оно стало мягче и податливее. У нее идеальные пальцы на ногах.
В квартире со стильной мебелью в серых тонах пахнет дорогими ароматическими свечами. Лорел варит кофе. В ее уютном мире Жерару тепло и приятно, словно в материнской утробе, и он вспоминает, как мальчиком нырял на дно глубокого озера.
Когда он приезжает домой, Люси спрыгивает со стула и бросается ему на шею. Жерар поднимает девочку на руки и прижимает к себе.
— Почему ты не в постели, бусинка?
В дверях появляется Индира.
— Завтра не будет уроков из-за метели, и я разрешила ей вас дождаться.
— Конечно, Индира, все в порядке.
— Почему ты так поздно, папочка? — Люси обцеловывает ему все лицо. Жерар представляет себе мертвое тело ее матери на поверхности бассейна.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже люблю, папочка, но где ты был?
— Встретил старого друга, и мы поужинали.
Люси чует вранье за километр.
— Твой старый друг — старая женщина?
— Да, а откуда ты знаешь? — улыбается Жерар.
— Дочки всегда знают, — говорит она и бежит к столу, смеясь и размахивая руками, словно крыльями.
Индира не хочет оставаться, поэтому Жерар дает ей с запасом на такси и благодарит, что осталась сверхурочно. Она целует его в щеку, он ее обнимает. Волосы девушки пахнут луком.
После сказки на ночь Люси спрашивает, можно ли познакомиться с его другом.
— Почему бы и нет, — отвечает Жерар.
Дочь удивлена, словно ожидала услышать отрицательный ответ. Детей бывает трудно понять.
— Она любит мороженое? — допытывается Люси.
— Только им и питается.
— Ты хочешь на ней жениться?
Жерар задумывается.
— Поживем — увидим.
— А у нее есть дети моего возраста?
— По-моему, нет. А ты хочешь, чтоб были?
— Лишь бы не мальчишки.
Люси просит папочку посидеть на краешке кровати, пока она не уснет.
Он, как всегда, соглашается, и, как всегда, засыпает первым. Вскоре оба крепко спят.
За окном метель.
В комнату льется свет фонаря.
Около полуночи Жерар просыпается.
— Папочка, где моя панда? — сонно бормочет Люси.
Жерар находит панду и кладет рядом с дочкой. Та немедленно проваливается в сон.
Жерар идет на кухню и наливает себе щедрую порцию виски. Выключает свет, проверяет входную дверь и идет босиком в кабинет. Однако вместо того, чтобы взять с полки книгу, смотрит в окно, на Лексингтон-авеню. Город заваливает снегом. Движение почти остановилось. Лишь кое-где на дороге светятся желтые глаза автомобилей.
Жерар уже знает, что Лорел скоро переедет к ним. Он думает об Исси. Вспоминает ее смех, а затем гудение пламени в печи на кремации.
Внезапно по спине пробегает холодок. Стакан с виски выскальзывает из руки и разлетается вдребезги. Жерар резко оборачивается. Сердце выскакивает из груди. Он уверен, что кто-то стоял рядом. Но в пространстве между собой и миром видит только воздух, воздух и тончайшую ауру дня прошедшего и того, что придет ему на смену.
Как странно устроена жизнь с ее оборванными краями и вторыми попытками.
К утру он и думать об этом забудет, но сейчас Жерару кажется, что за ним кто-то следит, что он не может расслышать какие-то далекие голоса, звучащие сквозь снег, и что вся жизнь, как рождение Люси — череда крохотных направленных взрывов.
Замерший падающий мир
Я живу в Риме, люди здесь сидят у фонтанов и целуются. В журчании воды слышна витающая повсюду любовь.
По утрам рынок у меня под окном пахнет артишоками. Артишоки растут на толстых стеблях, и люди забывают, что это цветы. У них листья, как зардевшиеся щеки. Жесткие листья защищают нежную сердцевину.
Томаты — более тонкие. Они растут на изогнутых ветках. Каждый куст взрывается в нескольких местах огромным красным сердцем.
Продавец чеснока — южанин, он не пьет кофе с остальными на рассвете. Я наблюдаю за ним через окно. Я тоже родом с юга, и мне знакомо утреннее одиночество.
На прошлой неделе у сына моей двоюродной сестры был день рождения, и я послал ему подарок. В последнее время я много думаю о своей кузине. И начинаю понимать, почему она нам солгала. Она с мужем и детьми живет в моем родном городке. Морано-Калабро — кучка каменных домиков, карабкающихся по горе. Издали кажется, что гора завернута в плащ с множеством карманов.
На самом верху, где всегда гуляет ветер, — развалины норманнского замка, излюбленное местечко подростков. Там они прячутся от родителей, там учатся курить и пить пиво. Наблюдают за огнями машин в долине. Мечтают уехать в Неаполь, Рим, Венецию, но почти все остаются в деревне и заводят очаровательных детишек, которые растут как на дрожжах и просят купить мопед.
Морано-Калабро находится в пятистах километрах к югу от Рима. Весной там можно увидеть целые стайки бабочек. Когда я был маленьким, отец говорил мне, что бабочки — оторвавшиеся от стеблей цветы. У меня было непростое детство, потому что я за все переживал. Я боялся конца света, землетрясений, диабета, асфиксии и того, что все мои ближайшие родственники по очереди впадут в кому, когда отправятся искать остальных. Восьми лет от роду я ставил будильник на шесть утра, чтобы проверить, дышит ли мой брат.
Хотя мне и сейчас несладко приходится, я понимаю, что мое состояние связано с расстройством психики и терзающие меня страхи не всегда обоснованны. Может, я не совсем нормален, но я больше не беспокоюсь по поводу своего беспокойства, просто беспокоюсь обо всем понемногу и знаю, что такой уж я есть. Обычная болезнь, встречается сплошь и рядом. Вполне вероятно, что ею страдает кто-то из ваших знакомых. Позвольте мне привести совсем недавний пример.
Пару недель назад я пошел в игрушечный магазин купить подарок своему племяннику. Мое внимание привлекла коробка с плюшевыми барашками. Я взял одного. Шерсть выглядела всклокоченной, поэтому я положил барашка на место и взял другого. Но у того, которого я отложил в сторону, был такой вид… Тогда я положил второго барашка к первому, потому что тот словно говорил: «Господи, разве ты не видишь, что мне тоже нужна любовь?»
Мои сомнения привлекли внимание продавца.
— Никак не можете выбрать? — обратился он ко мне.
С каждой полки на меня смотрели маленькие мордочки, умоляющие забрать их домой и спасти от беспросветной тьмы безлюбовного существования. У меня чуть не началась паническая атака. Это жутко неприятно, ты словно падаешь в бездонный темный колодец, как Алиса.
Через двадцать минут продавец снова что-то сказал. Я больше не мог выносить его взгляда и решил купить обоих барашков. Все, решено! Схватив их, я почувствовал облегчение. Но в коробке оставались еще два барашка. И они тоже смотрели. У одного, вдобавок, не хватало глаза. Тогда я взял еще и одноглазого. Теперь у меня было три барашка. В коробке остался один, совсем одинокий. Такой одинокий, что не осмеливался даже глядеть на меня. Пришлось отправить племяннику всю четверку. Продавец завернул коробку в блестящую бумагу и прицепил наклейку с адресом магазина. Записывая адрес, он спросил у меня, есть ли в Морано-Калабро магазин игрушек.