— Лунатики редко подвергают себя опасности, — втолковывали Маргарет. — Ночью они делают то же самое, что стали бы делать днем.
В этом-то, думала Маргарет мрачно, все и дело.
Но если Адриан и выходил ночью за пределы своей комнаты, а не просто ходил по ней взад-вперед, никаких следов этого на его подошвах не сохранилось. Мысленно вычеркнув приступ снохождения из списка потенциальных пятен на экране психологического состояния своего сына, Маргарет приступила к осмотру постели. Она даже не имитировала нежность, когда сунула обе руки ему под бедра в поисках мокрых пятен на простыне и матрасе. С облегчением обнаружила, что их там нет. С комой наяву, как она называла его периодические погружения в транс среди бела дня, она справится.
Было время, когда она делала это с нежностью. Тогда она называла его своим бедным мальчиком, своим дорогим малышом, не похожим на трех ее других сыновей, здоровых и успешных, таким чувствительным ко всему, что происходило вокруг. И пробуждала его от сна наяву, нежно поглаживая по щекам. Она массировала ему голову, пока он не просыпался, и ласковыми словами возвращала его на землю.
Но не теперь. Братец Филдер выжал из нее молоко материнской нежности и заботы досуха. Поехал бы Адриан с ней в Буэ, и ничего подобного не случилось бы. Хотя он, конечно, не мужчина, но присутствие еще одного человека, к тому же свидетеля, наверняка заставило бы братца Филдера подумать, прежде чем бросаться на нее.
Маргарет схватила одеяло за край, сорвала его со своего сына и швырнула на пол. Выдернула у него из-под головы подушку. Когда он заморгал, она сказала:
— С меня хватит. Сам занимайся своей жизнью.
Адриан посмотрел на мать, на окно, потом снова на мать и на одеяло на полу. Его не затрясло от холода. Он не пошевелился.
— Вылезай из постели! — рявкнула Маргарет.
Только тогда он проснулся окончательно и спросил:
«Я опять…» — имея в виду окно.
— А ты как думаешь? И да, и нет. — Она имела в виду окно и постель. — Мы нанимаем поверенного.
— Их здесь называют…
— Да плевать я хотела на то, как их тут называют! Я нанимаю поверенного, и ты едешь со мной.
Она подошла к гардеробу и вынула из него халат. Бросила сыну и, когда тот поднялся с постели, закрыла окно.
Когда она повернулась к нему снова, то встретила его взгляд, и по его выражению ей стало ясно, что он полностью отдает себе отчет в происходящем и начинает реагировать на ее вторжение в его комнату. Было похоже, будто осознание того, что она осматривала его тело и окружающие его предметы, медленно просачивалось в его мозг, и она видела, как это происходит: сначала забрезжило понимание, затем пришло все остальное. Значит, поладить с ним будет еще труднее, но Маргарет всегда знала, что сын ей не ровня.
— Ты стучала? — спросил он.
— Не говори ерунды. Как ты думаешь?
— Ответь мне.
— Не смей так разговаривать с матерью. Знаешь, через что я прошла сегодня утром? Знаешь, где я была? И знаешь почему?
— Я хочу знать, стучала ли ты.
— Да ты сам себя послушай. Знаешь, на кого ты похож?
— Не уходи от ответа. Я имею право…
— Вот именно. Ты имеешь право. Этим-то я и занимаюсь с самого рассвета. Забочусь о соблюдении твоих прав. Пытаюсь вернуть тебе то, что принадлежит тебе по праву. Пытаюсь — без всякой благодарности — втолковать это тем самым людям, которые вырвали твои права прямо у тебя из рук.
— Я хочу знать…
— Ты скулишь, как сопливый двухлетка. Прекрати. Да, я стучала. Я колотила в дверь. Я кричала. И если ты считаешь, что я должна была уйти и спокойно дожидаться, пока ты соизволишь вынырнуть из своего крошечного придуманного мирка, то ты сильно ошибаешься. Я устала работать на того, кто совершенно не стремится работать сам на себя. Одевайся. Будешь действовать. Сейчас же. Или я все бросаю.
— Бросай.
Маргарет стала наступать на сына, радуясь тому, что ростом он пошел в отца, а не в нее. Она была на два, нет, почти на три дюйма выше. И пользовалась этим.
— Ты невыносим. Нельзя вечно мириться с поражением. Ты хотя бы представляешь, какое впечатление ты производишь? И что думают о тебе женщины?
Он подошел к комоду, с которого взял пачку «Бенсон и Хеджес». Вытряхнул сигарету и закурил. Глубоко затянулся и некоторое время молчал. От его ленивых движений ей чуть не стало плохо.
— Адриан!
Услышав свой визг, Маргарет ужаснулась: ее голос звучал в точности как голос ее матери-уборщицы — те же нотки безнадежности и страха, которые она маскировала яростью.
— Отвечай мне, черт тебя побери. Я этого не потерплю. Я приехала на Гернси для того, чтобы обеспечить твое будущее, и не собираюсь стоять здесь и терпеть твое обращение со мной, как будто я…
— Что? — Он стремительно обернулся. — Как будто ты что? Предмет мебели? Который двигают то туда, то сюда? Как ты обращаешься со мной?!
— Я не…
— Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? Чего ты всегда добивалась? Чтобы все было так, как ты хочешь. Как ты запланировала.
— Как ты можешь так говорить? Я работала. Я выбивалась из сил. Я организовывала. Я устраивала. С тех пор как ты родился, я жила только ради того, чтобы ты мог гордиться своей жизнью. Чтобы ты чувствовал себя ровней со своими братьями и сестрами. Чтобы ты стал человеком.
— Не смеши меня. Ты всю жизнь делала из меня бездельника, а теперь, когда я стал им, ты пытаешься сбросить меня со своей шеи. Думаешь, я не вижу? Думаешь, я не понимаю? В этом все дело. Для этого ты сюда приехала.
— Это неправда. Это дурно, неблагодарно и намеренно…
— Нет уж. Если ты хочешь моего участия в приобретении того, что ты для меня запланировала, так давай убедимся в том, что мы с тобой правильно друг друга понимаем. Ты хочешь, чтобы я получил эти деньги и наконец отстал от тебя. «Больше никаких оправданий, Адриан. Теперь ты сам по себе».
— Неправда.
— Думаешь, я не знаю, что я неудачник? И обуза?
— Не говори так о себе. Не смей!
— А когда у меня в руках окажется целое состояние, время оправданий кончится. И ты сможешь выпихнуть меня из своего дома и из своей жизни. Ведь тогда у меня хватит денег даже на то, чтобы засадить себя в сумасшедший дом, если до этого дойдет.
— Я лишь хочу, чтобы ты получил то, чего заслуживаешь. Господи, неужели это непонятно?
— Понятно, — отозвался он. — Поверь, мне все понятно. Только почему ты решила, что я не получил того, что заслуживаю? Уже, мама. Уже получил.
— Ты его сын.
— Вот именно. В этом-то и суть. Его сын.
Адриан смотрел на нее долго и пристально. Маргарет вдруг поняла, что он пытается ей что-то сказать, она почувствовала напряжение в его взгляде. Ей вдруг показалось, что они — как два незнакомца, которые не встречались до тех пор, пока их не столкнула жизнь.
Но в этом непривычном чувстве отстраненности было и нечто утешительное. Другие эмоции могли заставить ее думать о том, о чем думать было нельзя.
Маргарет спокойно сказала:
— Одевайся, Адриан. Мы едем в город. Нам надо нанять поверенного, и у нас мало времени.
— Я хожу во сне, — сказал он, и в его голосе зазвучал слабый надрыв. — И еще черт знает что делаю.
— Вряд ли нам стоит обсуждать это сейчас.
После разговора в номере отеля Дебора и Сент-Джеймс разделились. Она отправилась выяснять, может ли существовать еще одно немецкое кольцо, подобное тому, которое они нашли на пляже. Он пошел разыскивать наследников Ги Бруара. Цель у них была одна: обнаружить возможный мотив, но подходы разные.
Признав, что наличие умысла в этом преступлении указывает на возможность его совершения кем угодно, только не братом и сестрой Ривер, Сент-Джеймс благословил Чероки на участие в экспедиции Деборы к Фрэнку Узли, которого они собирались расспросить о военных сувенирах. Если убийцей окажется именно он, то лучше, чтобы при их с Деборой разговоре присутствовал мужчина. Сам он отправлялся на поиски тех, кого в наибольшей степени коснулось завещание Ги Бруара, один.
Начал Сент-Джеймс с поездки в Ла-Корбьер, где обнаружил хозяйство Муленов на повороте одной из узких тропинок, которые вились по всему острову между оголенных живых изгородей и высоких земляных валов, поросших плющом и густым дерном. Он лишь в общих чертах представлял себе район, где жили Мулены, то есть собственно Ла-Корбьер, но найти его большого труда не составило. Остановившись у большого желтого дома на краю крошечной деревушки, он обратился за помощью к женщине, оптимистически развешивавшей на просушку белье в тумане.
— А, так вам Ракушечный дом нужен, миленький, — сказала она и махнула куда-то в восточном направлении.
Пусть он держится этой же дороги, только не сворачивает к морю, пояснила она. И не ошибется. Так и случилось.
Сент-Джеймс остановился на подъездной дорожке и оглядел территорию вокруг дома Муленов, прежде чем идти дальше. Выглядела она любопытно, и это заставило его нахмуриться: обломки ракушек, куски проволоки и цементная пыль вместе составляли когда-то фантастический сад. Некоторые объекты сохранились и показывали, каким он был. Под огромным каштаном красовался нетронутый колодец, а на причудливом ракушечно-цементном шезлонге уцелела думка из ракушек, на которой кусочками темно-синего стекла были выложены слова «Папа говорит…». Все остальное превратилось в пыль. Казалось, на землю вокруг маленького приземистого домика пролился дождь из кувалд, которые вбили в землю все.
Рядом с домом стоял амбар, из него доносилась музыка: Фрэнк Синатра выводил какую-то песенку на итальянском. Сент-Джеймс направился туда. Дверь амбара была приоткрыта, и сквозь нее виднелись беленые стены, освещенные рядами флуоресцентных ламп, которые свисали с потолка.
Сент-Джеймс громко поздоровался, но ему никто не ответил. Тогда он шагнул через порог и оказался в мастерской стеклодува. Судя по всему, там изготовляли предметы двух различных видов. В одной половине резали стекло для теплиц и оранжерей. Вторая половина была отдана искусству. Здесь неподалеку от потухшего горна стопкой лежали мешки с химикалиями. Прислонившись к ним, стояли длинные трубки для выдувания стекла, а на полках красовались готовые изделия, декоративные