«Шесть колбас, — читал он по-немецки, — одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».
Очень простой список, который кто-то сунул в одну стопку вместе со списками других вещей, от бензина до краски. Совсем безобидный документ, в общем и целом, который легко могли потерять или положить куда-то еще, и никто бы ничего не узнал. Однако Фрэнку он говорил о многом, в том числе о спеси оккупантов, которые записывали каждый свой шаг, чтобы, когда они победят, не оставить своих пособников без награды.
Если бы не детство и одинокая юность, которые он провел, слушая рассказы о том, как важно все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к године испытаний Гернси, он мог бы нарочно заложить этот листок куда-нибудь, и никто бы ничего не узнал. Никто, кроме него самого, и все навсегда осталось бы как было.
Хотя если бы Узли не надумали открыть музей, то эту бумажку, возможно, не увидел бы никто, даже сам Фрэнк. Но стоило им с отцом ухватиться за предложение Ги Бруара построить музей военного времени Грэма Узли во благо и ради просвещения нынешнего и будущего поколений гернсийцев, как начались неизбежные сортировка, просеивание и организация материала. В процессе и всплыл этот список. «Шесть колбас — это в сорок третьем-то году! — одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».
Список нашел Ги.
— Фрэнк, что это такое? — спросил он, так как не понимал по-немецки.
Фрэнк, не задумываясь, механически выдал перевод, не вчитываясь в каждую строку и не вдумываясь в то, что за ними стоит. Смысл дошел до него лишь тогда, когда последнее слово — «табак» — сорвалось с его губ. Едва он осознал, что это значит, как тут же посмотрел в начало документа, а потом перевел взгляд на Ги, который по милости немцев лишился семьи, всех родственников и наследства.
— Что ты будешь с этим делать? — поинтересовался Ги.
Фрэнк не ответил.
— Тебе придется решать, — сказал Ги. — Нельзя это так оставить. Господи, Фрэнк, ты ведь не оставишь это так?
Этим и были полны все их последние совместные дни. «Ты поговорил с ним, Фрэнк? Ты намекнул ему?» Сначала Фрэнк подумал, что теперь, когда Ги больше нет и никто, кроме него, об этом не знает, говорить нет смысла. Он был уверен, что ему и не придется. Но минувший день показал, что он ошибался.
Тот, кто забывает о прошлом, обречен на его повторение.
Фрэнк поднялся на ноги. Положил остальные бумаги в конверт, а конверт вложил в другой, новый. Убрав все в картотеку, он захлопнул ящик и выключил свет. И закрыл за собой дверь.
Вернувшись в свой коттедж, он застал отца спящим в кресле. По телевизору показывали американский детектив: двое полицейских с надписью «NYPD»[25] на ветровках замерли с пистолетами перед дверью, готовые вломиться внутрь, чтобы вершить там суд и расправу. В другое время Фрэнк разбудил бы отца и помог ему подняться наверх. Но сегодня он прошел мимо и сам поднялся в спальню, ища одиночества.
На комоде в его комнате стояли две фотографии. На одной были его родители в день своей свадьбы, после войны. На другой Фрэнк с отцом на фоне немецкой башни ПВО в конце рю де ла Прево. Фрэнк не помнил, кто их тогда снимал, зато хорошо помнил тот день. Их долго поливал дождь, но они упорно лезли по крутой тропе вверх, а когда добрались до вершины, на них брызнуло солнце. И Грэм сказал, что их паломничество угодно Богу.
Фрэнк прислонил список из картотеки ко второй фотографии, попятился, словно священник, которому нельзя поворачиваться спиной к освященному хлебу. Протянув назад руку, он нащупал край кровати и опустился на нее. Потом уставился на полупрозрачную бумажку, пытаясь выбросить из памяти вызов, который звучал в том голосе.
«Ты не можешь оставить все как есть».
Он и сам понимал, что не может. Потому что «в этом причина, душа моя».
Фрэнк не много повидал в жизни, но ограниченным человеком он не был. Он знал, что мозг — прелюбопытное устройство, которое, словно кривое зеркало, может искажать воспоминания о том, что причиняет боль. Он может отрицать, переиначивать и забывать. Он может даже создать параллельную вселенную, если надо. Он может придумать отдельную реальность для каждой ситуации, которую ему трудно вынести. И еще Фрэнк знал, что в каждом подобном случае мозг не лжет. Он просто разрабатывает стратегию, которая помогает ему выжить.
Проблемы возникают там, где разработанная стратегия подменяет собой правду, вместо того чтобы на время прикрыть от нее человека. Когда это происходит, рождается отчаяние. Наступает неразбериха. За которой приходит полный хаос.
Фрэнк понимал, что они балансируют на краю бездны. Время требовало от него действий, но он чувствовал себя неспособным на них. Он отдал жизнь служению химере, и, хотя два месяца прошло с тех пор, как он узнал правду, голова у него все еще кружилась.
Разоблачение сведет на нет полвека преданности, восхищения и веры. Герой превратится в негодяя. Человек закончит свои дни в позоре.
Фрэнк знал, что в его силах это предотвратить. В конце концов, лишь тонкий листок бумаги отделял истину от фантазий старика.
Дверь дома Бертрана Дебьера на Форт-роуд открыла привлекательная беременная женщина. Она сообщила Сент-Джеймсу о том, что ее зовут Каролина и она — жена архитектора. Сам Бертран работал с мальчиками в саду. Он всегда забирал их от нее на время, когда она выкраивала несколько часов для письма. Он всегда с пониманием относился к ее работе, просто образцовый муж. Как и чем она заслужила такое счастье, она и сама не знала.
Каролина Дебьер обратила внимание на свернутые в рулон большие листы бумага, которые Сент-Джеймс держал под мышкой. И спросила, пришел ли он по делу. Голос ее выдал — ей ужасно хотелось, чтобы это было так. Ее муж прекрасный архитектор, сказала она Сент-Джеймсу. Всякий, кому нужно построить новый дом, обновить или расширить старый, не прогадает, заказав проект Бертрану Дебьеру.
Сент-Джеймс ответил, что пришел получить у мистера Дебьера консультацию касательно уже существующего проекта. Он заходил к нему в офис, но секретарша сказала, что мистер Дебьер ушел. Тогда он заглянул в телефонный справочник и взял на себя смелость посетить архитектора у него дома. И Сент-Джеймс выразил надежду, что не пришел в неподходящее время.
Вовсе нет. Каролина немедленно позовет Бертрана из сада, если мистер Сент-Джеймс согласится немного подождать в гостиной.
Снаружи, из-за дома, донеслись радостные крики. За ними последовал стук: в дерево забивали гвоздь. Услышав это, Сент-Джеймс ответил, что не хотел бы отрывать мистера Дебьера от его настоящих занятий и, если супруга архитектора не возражает, он выйдет к нему и детям в сад.
Каролина Дебьер взглянула на него с облегчением, вне всякого сомнения довольная тем, что ей не придется отрываться от работы и брать на себя присмотр за детьми. Она показала Сент-Джеймсу дверь в сад и предоставила самому знакомиться с ее мужем.
Бертран Дебьер оказался одним из тех двоих мужчин, которые в день похорон Ги Бруара отделились от траурной процессии и затеяли оживленную дискуссию возле оранжереи в Ле-Репозуаре. Это был не человек, а ходячий подъемный кран: высокий и угловатый до карикатурности, словно какой-нибудь диккенсовский персонаж; в данный момент он сидел на нижней ветке сикомора, где сколачивал основание того, что, вероятно, должно было стать древесным домом для его сыновей. Их было двое, и они оказывали ему всяческую помощь, которой только можно ожидать от малых детей. Старший мальчик передавал отцу гвозди, лежавшие в поясной сумке, перекинутой через плечо, а младший колотил пластмассовым молотком по стволу дерева и по своим ляжкам, напевая: «Забиваем, прибиваем», чем нисколько не помогал отцу.
Дебьер заметил Сент-Джеймса, который шел к ним через лужайку, но сначала закончил забивать гвозди и только тогда обратил на него внимание. Сент-Джеймс видел, что взгляд архитектора привлекла прежде всего его хромота и ее причина: ножная скоба, поперечная планка которой проходила через каблук его ботинка, но потом он, как и его жена, взглянул на бумаги под мышкой гостя и забыл обо всем остальном.
Дебьер спустился с дерева и сказал старшему мальчику:
— Берт, уведи брата в дом, пожалуйста. Мама даст вам печенья. Только смотрите, все не съешьте. А то к чаю ничего не останется.
— Какое печенье, лимонное? — спросил старший мальчик. — Мама испекла лимонное печенье, пап?
— Думаю, да. Вы же его просили.
— Лимонное печенье! — выдохнул Берт в лицо брату.
Обещанное угощение заставило мальчишек побросать все, чем они занимались, и бежать к дому с криками:
— Мама! Мам! Мы хотим печенья! — положив тем самым конец ее уединению.
Дебьер с нежностью наблюдал за ними, потом наклонился, чтобы подобрать сумку с гвоздями, которую второпях скинул с себя Берт, рассыпав по траве половину ее содержимого.
Пока хозяин собирал гвозди, Сент-Джеймс представился и объяснил ему, какое отношение он имеет к Чайне Ривер. Он приехал на Гернси по просьбе брата обвиняемой, и полиция в курсе того, что он проводит независимое расследование по ее делу, сказал он Дебьеру.
— Какое еще расследование? — спросил тот. — Полиция арестовала убийцу.
Сент-Джеймсу не хотелось вдаваться в разговоры о вине или невиновности Чайны Ривер. Вместо этого он указал на сверток с чертежами у себя под мышкой и спросил архитектора, не откажется ли он на них взглянуть.
— Что это?
— Чертежи проекта, который выбрал мистер Бруар. Для музея военного времени. Вы ведь их еще не видели, правда?
Дебьер ответил, что видел то же, что и остальные гости на вечеринке Бруара: подробный чертеж в трех измерениях, который представлял видение проекта американским архитектором.
— Полная бессмыслица, — прокомментировал Дебьер. — Даже не знаю, о чем Ги думал, когда выбирал такое. С тем же успехом в качестве музея на Гернси можно было поставить космический корабль. Громадные окна по всему фасаду. Потолки как в церкви. Такое здание ни за какие деньги не обогреешь. Да и, судя по его виду, оно так и просится на какой-нибудь утес с видом на океан.