— В жизни всякое случается, Билл.
— Только не со мной! — заорал Билли.
Он выпустил руку отца и толкнул его изо всех сил. Толкнул раз, другой, третий, а Ол Филдер стоял не шевелясь.
— Дерись со мной, подонок! — выкрикивал Билли при каждом толчке, — Дерись! Дерись же!
Пол со своей кровати видел их как сквозь туман. Где-то в доме лаял Табу, раздавались голоса.
«Телик, — подумал он. И еще: — Где мама? Неужели она не слышит? Почему не идет их разнимать?»
Хотя она все равно не сможет. Да и никто не сможет, ни сейчас, ни после. Билли всегда нравилось насилие, подспудно связанное с профессией мясника. Он любил большие тесаки, которые одним ударом отсекали мясо от кости или дробили кость на части. Когда это занятие ушло из его жизни, он несколько месяцев подряд изнемогал от желания изрубить что-нибудь в куски или превратить в фарш. Потребность в разрушении копилась в нем долгие месяцы и готова была выплеснуться наружу.
— Я не буду драться с тобой, Билли, — сказал Ол Филдер, когда сын толкнул его в последний раз.
Он по-прежнему стоял вплотную к кровати и сейчас опустился на нее.
— Я не буду драться с тобой, сынок.
— Проиграть боишься? Ну давай. Вставай.
И Билли резко ударил отца рукой в плечо. Ол Филдер поморщился. Билли невесело усмехнулся.
— Вот так-то. Ну что, теперь будешь? Вставай, дерьмо. Вставай. Вставай же.
Пол обнял отца, чтобы спрятать его в безопасном месте, которого не было. Тогда Билли набросился на него.
— Брысь отсюда, вонючка. Брысь. Слышишь? У нас свои счеты.
Схватив отца за подбородок, он повернул его голову набок, чтобы Пол ясно видел его лицо.
— Посмотри на эту морду, — велел Билли. — Жалкий червяк. Ни с кем драться не хочет.
Лай Табу стал громче. Голоса приближались. Билл снова повернул отца лицом к себе, ущипнул его за нос и дернул за уши.
— Ну, что тебе еще сделать, а? — дразнил он его. — Что я должен сделать, чтобы ты стал мужиком, отец?
Ол оттолкнул его руки.
— Хватит!
Голос отца стал громким.
— Как, уже? — засмеялся Билли. — Полно, папа. Мы же только начали.
— Я сказал, хватит! — рявкнул Ол Филдер.
Билли, который этого и добивался, заплясал от радости. Сжав кулаки, он расхохотался, торжествующе молотя ими по воздуху. Потом повернулся к отцу и запрыгал перед ним, имитируя движения боксера на ринге. И сказал:
— Ну что, где сойдемся? Тут или на улице?
Он бросился к кровати, нанося короткие отрывистые удары по воздуху. Но лишь один из них, отцу в висок, достиг цели, прежде чем комната вдруг наполнилась людьми. Дверь с грохотом распахнулась, и люди в синей форме ворвались внутрь, за ними вошла Мейв Филдер с дочкой на руках. По пятам за ней вбежали младшие мальчишки с тостами в руках и с перемазанными вареньем лицами.
Пол решил, что они пришли разнимать отца и брата. Кто-то ухитрился позвонить в участок, полицейские оказались поблизости и явились в рекордно короткий срок. Слава богу, они обо всем позаботятся и заберут с собой Билли. Его упрячут за решетку, и в доме наконец-то воцарится мир.
Но все оказалось совсем иначе. Один из полицейских, обращаясь к Билли, спрашивал:
— Пол Филдер? Ты Пол Филдер?
А другой надвигался на брата.
— Что здесь происходит, сэр? — спросил он у отца. — Какие-то проблемы?
Ол Филдер ответил отрицательно. Никаких проблем, просто семейные неурядицы, с которыми они разберутся сами. Констебль хотел знать, кто из двоих его сын Пол.
— Они спрашивают Поли, Ол, — сказала Мейв Филдер мужу, — а зачем, не говорят.
Билли ликовал.
— Попался, воришка, — сказал он Полу. — Что, приставал к парням в общественном туалете? Говорил я тебе, не торчи там все время!
Пол заерзал на кровати. Один из его братишек держал за ошейник Табу. Пес все время лаял, и констебль сказал:
— Да заткните вы эту псину!
— А пушка у вас есть? — спросил Билли со смехом.
— Билл! — воскликнула Мейв. И тут же: — Ол? Ол? В чем дело?
Но Ол Филдер, естественно, понимал не больше остальных.
Табу продолжал лаять. Он вертелся, пытаясь вырваться из рук ребенка.
Констебль скомандовал:
— Уймите этого пса немедленно!
Пол знал, что Табу просто хочет на свободу. Чтобы убедиться, что с Полом все в порядке. Другой констебль сказал:
— Ну-ка, дай я. — И схватил пса за ошейник, чтобы увести прочь.
Табу оскалил зубы. И цапнул полицейского. Тот вскрикнул и отвесил ему пинка. Пол соскочил с кровати и бросился к псу, но Табу уже с визгом летел вниз по лестнице.
Пол хотел было броситься за ним, но обнаружил, что его схватили. Мать кричала:
— Что он сделал? Что? — а Билли хохотал как сумасшедший.
Ища, на что бы опереться, Пол заскреб ногами по полу и случайно зацепил одного из констеблей. Тот хрюкнул и ослабил хватку. Этой секунды хватило Полу, чтобы схватить рюкзак и броситься к двери.
— Остановите его! — раздался чей-то крик.
Это было совсем не трудно. В комнату набилось столько людей, что бежать, а тем более прятаться было просто негде. Поэтому скоро Пола вели вниз по лестнице к выходу.
С этого момента он существовал словно в калейдоскопе меняющихся картинок. Он слышал, как его мать без конца спрашивала полицейских, что им нужно от ее малыша Поли, слышал, как отец сказал:
— Мейв, возьми себя в руки, девочка.
Он слышал смех Билли и отдаленный лай Табу, видел соседей, которые сбежались посмотреть. Над ними он увидел небо, прояснившееся впервые за много дней, и словно нарисованные углем ветви деревьев, которые окружали покрытую комьями смерзшейся грязи автостоянку.
Не успел он понять, что происходит, как его запихали на заднее сиденье полицейского автомобиля, где он уселся, прижимая к груди рюкзак. Ногам было холодно, и, поглядев вниз, он понял, что не обул ботинки. На нем были его потрепанные комнатные туфли, и никто не подумал подождать, пока он накинет куртку.
Дверца машины захлопнулась, двигатель взревел. Пол слышал непрекращающиеся вопли матери. Когда машина тронулась с места, он вывернул шею, глядя назад. Его семья скрывалась вдали.
Откуда-то из-за спин родни и соседей выскочил Табу и понесся за ними. Он яростно лаял, его уши развевались на ветру.
— Вот глупая псина, — проворчал полицейский, который был за рулем. — Заблудится еще…
— Не наша проблема, — отозвался другой.
С Буэ они повернули на Питроннери-роуд. Когда, достигнув Ле-Гранд-Буэ, машина начала набирать скорость, Табу все еще отчаянно гнался за ней.
Дебора и Чайна не сразу нашли дом Синтии Мулен в Ла-Корбьере. Им сказали, что он носит название Ракушечного дома и они никак его не пропустят, хотя он и стоит на тропинке не шире велосипедного колеса, которая сама является ответвлением другой тропки, петляющей между земляных насыпей и живых изгородей. Лишь с третьей попытки они наконец заметили оклеенный ракушками почтовый ящик и решили, что искомый дом обнаружен. Дебора свернула на подъездную дорожку, и оттуда они увидели, что весь сад усыпан осколками раковин.
— Дом, некогда известный как Ракушечный, — пробормотала она. — Неудивительно, что мы его не сразу заметили.
Похоже, дом был пуст: машины не видно, амбар по соседству заперт, шторы на окнах с переплетами в виде ромбиков опущены. Но, выбравшись из машины на усыпанную осколками дорожку, они увидели молодую женщину, сидевшую на корточках в дальнем конце того, что было когда-то ракушечным садом. Она обнимала верхушку декоративного колодца из цемента, покрытого панцирем из ракушек, ее длинные белые волосы стелились по его краю. Она походила на Виолу после кораблекрушения[26] и даже не обернулась, когда Дебора и Чайна подошли к ней. Зато заговорила:
— Уходи. Видеть тебя не могу. Я позвонила бабушке, и она сказала, что я могу приехать к ней на Олдерни. Она меня звала, и я поеду.
— Вы Синтия Мулен? — спросила у девушки Дебора.
Вздрогнув, та подняла голову. Посмотрела на Чайну, на Дебору, словно пытаясь угадать, кто они. Потом устремила взгляд за их спины, точно убеждаясь, что они одни. Никого не увидев, она обмякла. Лицо приняло привычное выражение отчаяния.
— Я думала, это отец, — сказала она глухо и опустила голову на край колодца. — Я хочу умереть.
И снова вцепилась в стенки колодца, точно надеялась усилием воли заставить свое тело перестать жить.
— Мне это чувство знакомо, — сказала Чайна.
— Оно не знакомо никому, — возразила Синтия, — потому что это мое чувство. А он радуется. Говорит: «Живи дальше спокойно. Сделанного не воротишь». Но все не так. Это для него все кончилось. А для меня нет. И никогда не кончится. Я никогда не забуду.
— Вы хотите сказать, что все кончилось между вами и мистером Бруаром? — спросила ее Дебора. — Потому что его больше нет?
При упоминании имени Бруара девушка снова подняла голову.
— Кто вы?
Дебора объяснила. По дороге из Ле-Гранд-Гавр Чайна рассказала ей, что, гостя в Ле-Репозуаре, ни разу не слышала даже намека на роман Ги Бруара с Синтией Мулен. Насколько ей было известно, единственной любовницей Бруара числилась Анаис Эббот. «Оба вели себя соответственно», — сказала она. Из чего было ясно, что эта девушка выпадала из картины до приезда Риверов на остров. Оставалось только выяснить, почему и по чьей инициативе.
Губы Синтии задрожали, уголки рта поползли вниз, когда Дебора представила ей Чайну и объяснила цель их приезда в Ракушечный дом. Когда она закончила, первые слезы уже бежали по щекам девушки. Она даже не пыталась их остановить. Они падали на ее серую водолазку, словно само горе оставляло на ней крохотные овальные следы.
— Я этого хотела, — говорила она, плача. — И он тоже. Он никогда не говорил мне, и я не говорила, но мы оба знали. Один раз перед этим он посмотрел на меня, и я поняла, что между нами все изменилось. Я видела по его лицу, что это будет значить для него, и все такое, и сказала ему: «Ничего не надо». И он так улыбнулся, как будто прочитал мои мысли и они ему понравились. В конце концов, так было бы даже легче. Тогда нам оставалось бы только пожениться.