— Если бы я сама не страдала от этих снов, думала бы точно так же. Что у детей бывают кошмары, и не стоит волноваться, они перерастут.
— Во всем виноваты твои сказки, — отрезала Клер. — Говорила же тебе, учительница их не одобряет. Они путают детей, проецируя на них страхи взрослых.
— И что в таком случае им читать? История любой культуры основана на мифах и легендах. Саммер любит сказки, всегда просит их читать.
— Истории, которые дает учительница Саммер, отражают реальный опыт человечества и позволяют детям решать многие проблемы. — Клер словно цитировала методическое пособие для преподавателей.
— Уверена, это достойно восхищения, и я не слишком много знаю о воспитании детей, но многие старые истории вовсе не навязаны взрослыми. Они уходят в глубь веков и касаются общих проблем, вроде злых мачех, любящих собственных детей и ненавидящих отпрысков мужа, а также бедных младших сыновей, вынужденных уходить из дома в поисках счастья. И невозможно исключить страх темноты и возможности заблудиться. Его испытывают даже самые маленькие дети. Неужели ты ничего не боялась?
— Боялась, конечно. И больше всего — что я не родной ребенок мамы и папы. Что я найденыш, но никто не смеет мне это сказать.
— Правда? — ахнула потрясенная Джуд. — Я понятия не имела.
— Думаю, такие фантазии разыгрываются в воображении многих детей, но я действительно этому верила. Просто… никогда не чувствовала себя родной в нашей семье. Убедила себя, что меня удочерили и держат это в тайне.
— Какой вздор! — воскликнула Джуд. — Конечно, никто тебя не удочерил, и, конечно, ты была частью семьи.
— Да, можешь твердить это сколько угодно, и все чистая правда. Я с самого начала сознавала правду, но ничто не удерживало меня от фантазий. Я просто рассказываю, что чувствовала. А ты слышать ничего не хочешь, верно?
— Прости, — пристыженно пробормотала Джуд. — Я пыталась разубедить тебя.
— Нечего меня разубеждать. Просто прими как данность. Мама и даже па меня не понимали. Видишь ли, я не соответствовала их представлениям о том, какой должна быть дочь. Я твердо решила никогда не вести себя с Саммер подобным образом. Ожидать от нее запрограммированных чувств или поступков. Пусть остается сама собой.
— О, у Саммер определенно есть характер, и она личность, невзирая на возраст.
— Правда? Но во многих случаях она вполне предсказуема. Любит кукол, животных и модную одежду.
— У нее очень развито воображение, — кивнула Джуд, вспомнив об историях, которые Саммер разыгрывала в кукольном доме.
Клер взяла альбом с фотографиями и стала изучать снимок с размытым силуэтом.
— Это действительно выглядит более чем странно.
— Верно. Но наверняка есть рациональное, чисто техническое объяснение. Например, оптика камеры, химикаты…
— Да, — кивнула Клер, уронив альбом на стол. — Я сыта этим по горло. Джуд, ты можешь считать меня негодяйкой, но я бы предпочла, чтобы ты не приезжала и не заваривала эту кашу. Меня тошнит от этого.
— Я? Но я не… — Джуд отшатнулась, как от удара.
— Все было в порядке, пока не явилась ты. И начался весь этот абсурд с башней и дурацким колье бабушки. Ничего, кроме неприятностей, ты нам не принесла. И Саммер не рассказывала никаких историй, пока ты не стала раскапывать эту чушь о башне.
— Ничего подобного. Она и до меня видела странные сны, и тебе следует винить в этом Юэна. Это он отвел Саммер к башне.
Клер мгновенно отвернулась. Снова Юэн встал между ними. За окном небеса разверзлись, и дождь полил стеной.
ГЛАВА 25
Летняя гроза принесла Алисию к нашему порогу в том июле, когда мне исполнилось пятнадцать. С того памятного приезда, который Сьюзен метко назвала Великим Потрясением, а мне было всего десять, она навещала нас еще дважды. И во время первого визита отец был вынужден поговорить с ней, поскольку миссис Годстоун, не выдержав бесцеремонного вмешательства, пригрозила уходом. Во время второго визита она, кроме Августа, привезла жирного коротышку-провинциала, своего мужа, и все трое, жалкие и промокшие, стояли в передней, а вода с них лилась прямо на пол. Бедняга грум, сын кучера, дрожа от холода, таскал их вещи в дом.
На этот раз я не пряталась, а нерешительно стояла на ступеньках, гадая, признают ли они меня теперь, учитывая мое новое положение в доме.
Не признали.
Август одарил меня мрачной улыбкой, но его родители старательно игнорировали мою персону. К тому времени во мне прорезалось достаточно достоинства, чтобы обращать внимание на подобные вещи.
Теперь Алисия ходила с палочкой: несколько месяцев назад она упала с лошади и сломала ногу, отчего добрее не стала. Муж ее тоже хромал — из-за подагры. Кроличья физиономия постоянно жалобно морщилась. Только Гасси стоял прямой как столб. Высокий, тихий, слишком худой мальчик с книгой в руке, очень похожий на дядю.
— Где мой брат? — рявкнула Алисия в сторону мистера Корбетта.
— Он сегодня уехал в Норидж, миссис.
Отец отправился туда в десять утра, получив послание Алисии с сообщением о грядущем приезде. Остальное содержание письма отец не разгласил, но написанное привело его в такое дурное настроение, что вместо того, чтобы, как обычно, уйти в кабинет после завтрака, он велел подавать экипаж. Грубо отмахнувшись от вопроса миссис Годстоун про обеденное меню и отделавшись короткой фразой «сами решайте», он без лишних взглядов и прощаний поспешил к выходу.
Случайно глянув в окно, я увидела, как он возвращается. Было уже начало шестого. Он тоже промок, но немедленно пришел в мою комнату, где я лежала на кровати, делая вид, будто читаю, а потом привел меня в гостиную, где ожидали незваные гости. Словно я действительно была его дочерью, которая впервые знакомится с любящей тетушкой.
— Что ж, — прогнусавила Алисия, глядя на меня сверху вниз, словно на холодную рыбу, которую подают по понедельникам. — Если именно так обстоят дела, мы приехали вовремя, не так ли, Адольфус?
— Похоже, что так, похоже, что так, — пробормотал Адольфус.
Бедняга был занят попытками найти удобное положение для больной ноги и даже не потрудился взглянуть на меня.
— Да, сестрица, именно так обстоят дела. — Отец приобнял меня за плечи. — Я намереваюсь объявить Эстер своей приемной дочерью и наследницей.
Должно быть, на моем лице отразился целый калейдоскоп чувств, потому что все уставились на меня с робким интересом. Я заметила, что физиономия Алисии потемнела, как небо за окном. И тут разразилась буря.
— Эта… недостойна быть твоей дочерью! — взвизгнула она. — Отродье какой-то нищенки! Весь мир считает ее такой! Дай ей денег, если хочешь. Откупись, найди богатого фермера, который забудет про ее дурную кровь из-за хорошенького личика. Как ты можешь предавать семью и свое доброе имя? Подумай об Августе, о нашем благородном отце…
— Вы достаточно богаты, чтобы обеспечить Августа. У Эстер нет ничего. И будь проклята память о моем пьянице-отце. Я имею право распоряжаться своими землями, как пожелаю. И хочу отдать их тому, кто мне небезразличен. Всю жизнь я терпел твои придирки и издевательства, твое вмешательство в мою жизнь, но твое сегодняшнее письмо стало последней каплей! Я не ссорился с Августом. Он вырос на удивление порядочным человеком, если учесть, кто его родители, но… с меня довольно.
Я впервые видела его таким взволнованным. Похоже, и Алисия плохо знала своего брата. Сидела как громом пораженная.
— Ну и ну… — только и пролепетала она.
Наутро они уехали. Профиль Августа в залитом дождевой водой окне напоминал призрачный полумесяц. Тогда мне было их жаль.
Отец не вышел проводить родственников и весь день просидел в кабинете. Я с жалким видом болталась по дому и в перерывах между ливнями выбегала в сад. И даже поссорилась с Сэмом, который забылся настолько, чтобы назвать меня «выскочкой». Интересно, другие так же думают?
Но когда настал вечер и теплый ветер угнал грозовые облака, отец собрался идти в башню, и я семенила рядом, стараясь не отставать.
Очень хотелось спросить, что имел в виду отец вчера вечером. Как я могу стать его дочерью? Но что-то в его лице препятствовало всяческому любопытству. Только когда мы поднялись в комнату, по стенам которой протянулись языки жидкого золота, нарисованные закатным солнцем, он заговорил торжественно и красноречиво, чем снова поверг меня в изумление:
— Я действительно вчера ездил в Норидж и перехватил моего адвоката, когда тот покинул здание суда, чтобы пойти на обед. Я приказал ему составить документы, в которых называю тебя своей дочерью и наследницей. Он настаивает, что должен изучить документы и книги, чтобы узнать, нет ли препятствий… Словом, нес чепуху. Но это будет сделано, и скоро. Я желаю, чтобы ты получила Старбро-Холл и продолжала мою работу, когда меня не будет.
— Когда вас не будет? Не говорите так, отец, — с тревогой попросила я. — Вы ведь не больны?
«Именно поэтому он торопится?» — мелькнула ужасная мысль.
— Нет, не болен. Просто устал. Те, кто изучает звезды, знают, насколько мы малы и ничтожны, словно муравьи или пчелы на поверхности одиноких камней, вечно вращающихся в бесконечном космосе. Знают, как рука судьбы без предупреждения и жалости может поразить нас, жалких насекомых, преследующих бесплодные цели. Когда я нашел тебя, Эстер, это оказалось судьбоносным событием. У меня нет жены. Я и не хотел жениться, — усмехнулся он. — А вдруг она окажется похожей на мою сестрицу, и тогда в моей жизни не будет ни минуты покоя. Итак, однажды, в июле тысяча семьсот шестьдесят пятого, я возвращался из Лондона с собрания астрономов. Когда мы проезжали через лес, кучер — не Йен, а другой — остановил лошадей и сообщил, что на дороге лежит ребенок. Я с невольным любопытством вышел из экипажа посмотреть на находку. Кучер принес мне жалкий сверточек, и я увидел дрожащую крохотную девочку. Ты была одета в лохмотья, дорогая, в грязные лохмотья. Нежная кожа исполосована кровавыми царапинами, волосы спутаны, в огромных глазах ужас. Мое сердце сжалось от сострадания. Я взял тебя на руки, завернул в свое одеяло, но ты продолжала трястись. Я приказал кучеру ехать дальше, и покачивание экипажа скоро убаюкало тебя. Ты погрузилась в усталый сон. И тогда я заметил, что в прижатом к груди кулачке что-то есть. Я разжал пальчики и увидел это.