— Клятва трудная для запоминания, — сказал Александр сестре.
— Зато, пока выучишь, поймешь и уже не нарушишь. Ни за что не нарушишь, — повторила она.
К месту сбора вела лазейка. Вокруг лазейки кружил газон в виде мозговых извилин — «Лабиринт Спинозы». Терновый куст посередине маскировал вход. На выходе — лощина между виноградниками и пригорком. В ней подросток произносил в муках затверженную «Клятву», положив руку Александру под стегно.
Был среди них и Московичи. Мало ему фамилии, в придачу его еще уличили в порочных отношениях с арабским подростком, начинавшихся с обоюдного возложения рук под стегно. Со стыда он бы сбежал быстрее лани из родного аула под названием Зихрон-Яков, когда б не практика закрытых ставней, отличавшая румынскую колонию от тех же московиц с их привычкой жить сообща. В Зихрон-Якове каждый сам за себя, на своем холме, за высокой оградой: другого не сужу, но и себя судить не позволю. Это в Хадере под гармошку пляшут на улице, в Зихрон-Якове в домах заводят граммофон.
Московичи был пригнетен к земле своим позором, что предполагало потенциал бесстрашия. Вот вам пример. Не добившись правды в главном полицейском управлении Хайфы, мухтары Эль Джемаля, Бурджи, еще нескольких деревень отправили жалобу на ночные поборы в Дамаск. В Зихрон-Яков заявились люди в фесках. Тогда Московичи предложил срубить масличную рощу по соседству, явно посаженную в честь Баала. А нет, он сделает это сам. Назвался Гидеоном, берись за топор.
Всем была хороша эта идея, кроме одного: она не принадлежала Алексу. А делиться славой Александр не желает ни с кем — такая жадина.
— К топору зови Хадеру. Это их оружие, шомеров. Гедеоны сражаются мечом[66].
— Сражайся хоть зайном[67], это твое дело. Кто со мной, гидеоны?
— Постой, это ты о ком, Нааман? — так звали Московичи. — Хочу тебе дать совет, который хороший друг всегда дает без свидетелей. Ты же не боишься поговорить со мной с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной.
— Пойдем поговорим! — сказал Московичи с некоторым вызовом.
Они отошли шагов на сто, остальные наблюдали.
— Ты же на меня не рассердишься, Нааман, — сказал Александр, нагло улыбаясь. — Я хочу тебя предупредить. Если ты срубишь хоть одно дерево в Эль-Джемале, все решат, что ты мстишь за шейгеца, с которым сражался зайном. Ферштейст? А теперь пойдем назад в обнимку, как лучшие друзья.
В арабских деревнях, где невесты сидят на привязи и цены на них кусаются, никого в сущности ничем не удивишь — ни зоофилией, ни другими радостями. Но если попался, пеняй на себя. А тут ахметка попался не с другим ахметкой, а с ровесником из Замарина. Судьба ахметки предрешена. Взятых с поличным в деревнях карают с жестокой целесообразностью: он будет подвергнут членовредительству, благо некоторые увечья все еще в цене.
Наамана, согласно местному кодексу, предали в руки Московичи-отца. Со времен Руссо то, что противно природе, отвратительно просвещенной Европе. Даже оправдываться неприлично: мол, нашего мальчика оклеветали, попытка шантажа — а они просто яблоки вместе воровали… мальчишки. Нет, уж лучше сидеть нахохлившись и молчать. Все равно правду в мешке не утаишь. Одно утешение: когда по сигналу архангела тайное станет явным, каждый будет, как на ладони, со своим непотребством.
Тайное непотребство живет в каждом человеке — Кай человек. Александр тоже. И есть черная страница, которую не выдерешь. Обсуждая с Саррой ее зачисление в шайку, брат и сестра договорились до того, что и она должна клясться, положив ему руку под стегно.
— Это как?
Он показал.
— Ну, не при всех, зато… — он умолк.
— Что «зато»?
— Зато по-настоящему.
— Ну, конечно, по-настоящему. Я же тебе не чужая, я твоя сестра.
Раз не чужая, чего же откладывать согласье на это торжество.
Я правильно делаю?
— Да. Так держать.
— Клянусь дыханием Всевышнего, моим избранием и памятью Якова охранять Страну Израиля от мадиан по примеру Гидеона. Клянусь по примеру Иерубаала вырубать их священные рощи и сокрушать их баалов. Клянусь, что никакая пытка не исторгнет у меня нестерпимого желания отречься от Всевышнего, даже пытка пыткою родного отца. Да лишится отступник места в грядущем… ой!
Завидя муку на его лице:
— Это больно, да?
— Нет, наоборот.
«Я же тебе не чужая». Раз «не чужая», два «не чужая». И прорыв в третье измерение: клятва наполнилась смыслом, неотделимым от утраты Саррой чистоты. Знал бы об этом ее супруг Хаим Авраам, что бы испытал он — чувство облегчения (своя кровь) или прямо противоположное? До срыва резьбы? Всякий раз, когда кто-то новенький присягал, от слов «клянусь дыханием Всевышнего» ее круглые щечки рдели и дыхание учащалось.
Так продолжалось до отъезда Александра в Америку, где боязнь пространства вытеснила прежний страх, такой же неотступный и грозный — что Сарра забеременеет. Он бы ее тогда убил. Как-то Сарра пересказала ему содержание одной книжонки: во время войны французская шлюха, тоже еврейка, убивает прусского офицера. Проткнула ему горло за то, что он оскорбил в ее лице Францию. Плохо, что в темноте… А я губами отыщу эту ямку под горлом. И закапывать не надо. Решат, изнасилование. Следы ведут в Эль-Джемаль или в Бурджу, куда еще? А шило помыть и положить на место.
Но Сарра не забеременела.
Возвращение блудного брата
Теперь она была первой, кто повстречался ему по возвращении.
— Алекс! — она бросилась ему на шею.
— Сарра! А ты повзрослела, больше не рыжая.
— А ты не изменился. Такой же Гидеон.
— Скажи спасибо, не Ифтах. Тебе жертвенный нож не грозит[68].
Они шли позади коляски. Александр оглядывался по сторонам. Узнаванием весь искололся. Это острое мгновенье — первое. Цени его, оно быстро притупляется. Филадельфия же окончательно стала заморским мороком… и слава Богу!
— Ну, рассказывай, Сарра.
— Это ты рассказывай. А то умоешься с дороги и все смоешь.
— Я памятливый, — многозначительная пауза. — Рассказывай, что дома? Что отец?
— Дом на месте, куда он денется. И через сто лет будет стоять. Папа как всегда: плохо слышит, хорошо соображает.
— «Давай жить другим, тогда и тебе дадут».
— Он так никогда не говорил. Это Арон за него придумал.
— Но это его философия. А что Арон? Производит для турецкой армии манну небесную? У них запоры, небось, как у евреев в пустыне[69].
— У самого у тебя запоры. Еще немного, и удастся вырастить новый злак, среднее между пшеницей и овсом. Скоро саранче конец. Надо только, чтобы им было невкусно.
— Это Арон тебе сказал?
— Его помощник. У него теперь есть помощник, который учился во Франции.
— Смотри-ка, помощник — француз, автомобиль — французский. Или купил себе новый? Американцы каждый год покупают себе новый автомобиль. А как Ривка, нашла свое счастье?
— С чего ты взял?
— И ты тоже нет?
— Я? — Сарра принужденно расхохоталась. — Мне Московичи предложение сделал.
— Нааман?! Ты послала его к черту? Да он зайн себе от арабского дерьма не отмыл.
— Я так ему и сказала — что брезгую. И что ни одна приличная девушка не будет срамиться.
— Сарочка, я люблю тебя. А он что?
— А Московичи уехали, все продали и уехали. Говорили, что в Германию, но кажется, в Гедеру. В общем, были да сплыли.
— А помнишь, как мы с тобой…
— Нет, забыла, и ты забыл.
Притча о блудном брате — не из мидраша, пусть и наша. «Заколол Эфраим-Фишель тучного тельца».
В разгар семейного празднества раздается:
— С возвращением в отчий дом! — это входит Арон. И отцу в ухо: — Извини, не могли раньше!!!
— Невооруженным ухом не слышит, — сказал Александр. Братья расцеловались.
Авшалом Файнберг — свой человек в доме
Арон был с помощником, который здесь свой человек. А того, кто становится своим в твоем доме в твое отсутствие, не больно-то привечает сердце. Хоть и виду не подают. И невоздержанный Александр сдерживается.
— Наслышан от Сарры, — говорит он помощнику.
— Она мне тоже про тебя рассказывала, — сказал соратник Арона по борьбе с саранчой методом непротивления. — Много чего.
«Интересно, чего она тебе рассказывала?» — А я решил, что ты француз.
— Француз, который обедает в шапке.
Так мог сказать о себе московиц, беря пример со своих гонителей. Те говорили: «иерусалимский барон» или «господин Ветхозаветный». И не знаешь, что приятней: быть «пархатым жидом» или «иерусалимским бароном», интеллихэнтно.
— Авшалом из Хадеры, — сказала Сарра. — Он только учился во Франции.
На самом деле ничему он там не учился, провалил экзамен в сельхозтехникум («Эколь дагрикультюр э агрономи») и пару лет проваландался в тех краях, не находя приложение своим достоинствам: мужской красоте и романтическому складу души.
— Хадерский, так-так…
— Спрячь оружие, — вступился Арон за помощника. — Он перебежчик. А знаешь, я предполагал, что ты в Америке не задержишься.
— It is interesting. Это почему?
— Я знаю Америку и знаю тебя.
— Потому что он сын своего народа, он дал клятву Гидеона, — сказала Сарра.
Она на пару с Ривкой вела хозяйство: мыла, мела, выбивала пыль, свешивала с подоконников матрасы, выставляла перед домом тюк с бельем, кормила кур, запасалась провизией, стряпала, уф… В доме, где две незамужние дочери, нанимать арабов — непростительное барство. Не говоря о том, что на своей земле евреи должны управляться сами. Арон, тот игнорировал моральный кодекс строителей сионизма: без зазрения совести использовал труд арабов, селекцию распространяя только на зерновые.