— Капрал, у меня спешное донесение майору О’Рейли в Эль-Кантаре, сирийское бюро, — и дальше несколько фраз по-французски. До сих пор этот язык капрал слышал лишь однажды, в публичном доме. Тем не менее у него хватило мозгов попридержать свой унтерский апломб, и спустя два часа Авшалом в костюме Лоуренса Аравийского входил в кабинет О 'Рейли. На майора пахнуло семидневным переходом через Синайскую пустыню.
Работавший за конторкой, он поднял глаза. Затем поднял брови. Затем поднялся сам. Узнал. Они уже встречались в феврале. Положительно в этом юноше было что-то от Даниэля Деронды. В прошлый раз, рискуя жизнью, он передал свидетельство турецкого офицера-еврея о зверствах, чинимых над армянами.
О’Рейли испытывал симпатию к колонистам в Палестине. Некто, чьей дружбой он гордился, писатель, много старший его, знаменитый охотник, тоже ирландец, тоже католик, в этой войне командовал первым, по сути говоря, подразделением ЦАХАЛа — Армии обороны Израиля[88].
— Мосье Файнберг, правильно? — этот земледелец с манерами парижанина, кажется, предпочитал французский, предложив, впрочем, еще четыре языка: немецкий, русский, арабский и еврейский. Нашим бы разведчикам дар иных языцев. Неслучайно апостолы были евреями.
Но неожиданно мосье Файнберг превратился в мистера Файнберга — заговорил по-английски.
— Сэр, два полка дивизии «Кунейтра» переукомплектованы арабами и сирийцами взамен турок и курдов. Их колонна предпримет отвлекающий марш на юг по старому караванному пути вдоль моря. За Эль-Аришем они пересекут проволочные заграждения и вплотную приблизятся к Исмаилии. Это даст возможность основной колонне войск как можно дольше оставаться незамеченной[89]. Главные силы, предводительствуемые Джемаль-пашой, двинутся через Вади-Напата. Это двадцать девятая алеппская дивизия, двадцать третья хайфская дивизия с частью восемнадцатого артиллерийского полка, четвертый и восьмой саперные батальоны, двадцать седьмая хомсская дивизия под командованием германского офицера Флотов-паши. В обозе тысяча верблюдов, навьюченных провиантом и боеприпасами, двадцать четыре алюминиевых понтона и немецкие десантные лодки новейшего образца. Для форсирования канала выбран пустынный участок берега между Туссумом и Сарапеумом.
Блин первый
Стимфалийские птицы вьют пулеметные гнезда.
Майора О’Рейли с утра до вечера осаждали звонками, депешами, вопросами, которые он переадресовывал дальше, даже не столько не имея на них ответа, сколько не имея полномочий на них отвечать. А в Исмаилии сидел другой, такой же, как он, а в Каире сидел третий, у которого в ушах гул — после вчерашнего: вчера давали «Аиду». Послушать оперу на древнеегипетский сюжет в Каирском оперном театре означало оказаться в нужное время в нужном месте. (Уже полвека, как великий Верди написал ее на открытие Суэцкого канала, и попробовал бы кто-нибудь усомниться в том, что «Аида» дается здесь не в аутентичных декорациях. Вспомним «Мою прекрасную леди», где полковник Пикеринг, беседуя в Аскоте с миссис Айнсфорд-Хилл — матерью Фредди, — восхищается «Аидой».) Но О’Рейли, как честный офицер, в оперный театр не ходит, а ходит в клуб. И слушает пение лейтенанта Блюма под пианино, которое не держит строй, — лопнула дека при транспортировке. Ах, как дивно он поет «Последнюю розу лета»![90]
Майор был одним из элементов машины, обслуживавшей самое себя и в этом качестве слаженно работавшей. Но для другой такой же машины, так же занятой самообслуживанием, а именно: отдела службы безопасности общевойскового штаба в Исмаилии, сирийское бюро О’Рейли было детищем Каира, где тогда еще царил Мюррей. Вернее, тогда-то он там и воцарился, как фараон в Древнем Египте, в своем военно-бюрократическом мегаполисе.
Было бы преувеличением утверждать, что майор кинулся названивать по всем телефонам, едва Авшалом, словно робот Господень, поведал ангельским языком сенсационную новость. О’Рейли — видавший виды человек. По долгу службы он должен быть бдительным. К тому же О’Рейли из семьи придворных ювелиров, и уличить фальсификатора для него дело чести, даже не профессиональной, а фамильной. А что если февральский контакт имел; целью расположить майора к себе, завоевать доверие — что, надо сказать, мосье Файнбергу удалось. В конце концов, вопль иудейский по армянам не предполагал каких-либо активных действий со стороны генерала Мюррея. Но на сей раз в речь шла о форсировании турками Суэцкого канала — военной операции, требовавшей ответных мер. Правда ли, что, предприняв отвлекающий маневр в виде двух марширующих в сторону Кантары колонн, Джемаль-паша намеревается нечаянно нагрянуть, когда его никто не ждет? Любовь к сюрпризам на поле брани ценой жизней своих солдат — вообще-то это его конек.
«Безжалостен к врагу» — такого не бывает. Просто безжалостен. Но применительно к своим солдатам, жертвам ничуть не меньшего палачества, это сопровождается всяческим превознесением их отваги, беззаветной верности своему османскому фатерлянду, разглагольствованиями об их выносливости, которая не имеет равных среди других народов.
— Сыны Османа! — скажет Джемаль-паша, прибыв в расположение своих войск, стоявших лагерем в Вади-Напата, в центральном Синае, откуда его никто не ждет. — Вы прошли путем, которым не шла до вас еще ни одна армия мира, ни при фараонах, ни во времена Наполеона Бонапарта. Даже султан Селим и великий египетский воин Ибрагим шли через Эль-Ариш и потеряли половину своих верблюдов. Мы же не потеряем ни одного животного. И пусть все знают, что наши солдаты самые послушные, самые выносливые и самые хладнокровные в мире.
Турецкие солдаты
Полковник Лоуренс в своей знаменитой книге «Семь столпов мудрости» говорит то же самое, слово в слово, прямо удивительно:
По своему обыкновению турецкие новобранцы из анатолийских крестьян безропотно принимали свою судьбу, как безучастные ко всему овцы, чуждые и добродетели, и порока. В поведении их все определял приказ. Предоставленные самим себе, они просто садятся на землю в тупом оцепенении. Но по приказу могут убивать собственных отцов и вспарывать животы матерям с тем же спокойствием, с каким до этого предавались безделью или занимались чем-то общественно-полезным. Безнадежная, какая-то даже болезненная безынициативность делает их самыми послушными, самыми выносливыми и самыми хладнокровными солдатами в мире.
Далее Лоуренс высказывается не вполне политкорректно:
Эти солдаты неизбежно становились жертвами своих откровенно-порочных офицеров-левантинцев, которые использовали их в качестве объектов своей отвратительной похоти. Они настолько не считали их за людей, что, вступая с ними в связь, даже не прибегали к обычным мерам предосторожности. Медицинское обследование турецких военнопленных показало, что чуть ли не половина из них заражены венерическими болезнями, приобретенными противоестественным путем. Диагностика сифилиса и тому подобных болезней в стране отсутствовала, и зараза передавалась от одного к другому, поражая целые батальоны.
— Вы быстро выучили английский, мосье Файнберг. Вы же его не знали.
— Мне было приказано вызубрить донесение на незнакомом языке, — Авшалом перешел на французский. — На случай, если попадусь. Под пыткой незнакомые слова сразу забываешь. Турки — мастера пытать. Бодлер писал, что в этом их по хитроумию превосходят только китайцы.
Спросить, кто такой Бодлер? О’Рейли не решился: а вдруг знаменитый еврейский законоучитель?
В этом юноше было что-то обезоруживающее. «Женщины от таких без ума». При мысли об ирландках всем видится румянец во всю щеку и рыжая коса. Как будто нет смугловолосых.
На лице у О’Рейли промелькнула досада.
— Почему вы шли через Акабу? Вы рассказывали, что работаете на ферме под Хайфой.
— Да, проще было бы идти караванным путем вдоль моря. А еще проще обзавестись верблюдом. Там в изобилии колодцев, но и патрулей тоже, мосье, — Авшалом не стал рассказывать, как уже раз попался. «Заподозрит, что в тюрьме меня перевербовали». — Безопасней было раствориться в толпе прибывших из Медины.
— В таком случае вы должны были сами убедиться, что провести крупные воинские соединения через Вади-Напата невозможно. Я не сомневаюсь в вашей доброй воле, мосье, но вас могли сознательно дезинформировать. Это легче, чем тайно перебросить к Суэцкому каналу восемьдесят тысяч солдат, тысячу верблюдов, алюминиевые понтоны, тяжелую артиллерию. Все по песчаным холмам.
— Я выполняю задание, непосредственно данное мне шефом.
— Кто бы он ни был — заметьте, я не спрашиваю, кто он, — его тоже могли ввести в заблуждение. Либо… — О’Рейли многозначительно умолк.
— Никаких «либо», — глаза Авшалома сверкнули, что не укрылось от майора. — Он — человек выдающегося ума и способностей, создатель искусственных зерновых культур, устойчивых к нашествию саранчи. На поддержание его опытов ассоциация фермеров Огайо выделила огромные средства, но он предпочел вернуться в Палестину.
— Идеалистов легко использовать в своих целях. И потом откуда у него эти сведения?
— Он — доверенное лицо Джемаль-паши. Он, как Иосиф при фараоне, ведает закромами. Двери дворца в Сальхии открыты для него в любое время дня и ночи.
О’Рейли несколько опешил.
— Формально вы имен не раскрываете, вы предоставляете это сделать нам. Похвально. Допускаю, что вами движет любовь не только к Сиону. Но что любовь — несомненно. Это не мое дело. Мое дело повторить: противник никогда не решится двинуть войска к Суэцкому каналу через центральный Синай. Само собой разумеется, я сделаю все от меня зависящее, чтобы к вашей информации отнеслись всерьез, тем более что источник ее представляет интерес… да-да, без имен. Вам посодействуют в возвращении.
— У меня к вам просьба, мосье. Вы не доверяете моей информации. Я хочу остаться заложником ее достоверности. Я вернусь назад не раньше, чем турки себя обнаружат на переправе. Позвольте мне быть среди тех, кто встретит их огнем. О большем я не прошу.