Чтобы сложившееся при Ароне единоначалие не превратилось в заседание поселкового совета где-нибудь в Афуле или Метуле[126], Сарра переместилась на верхнюю ступеньку, которую, как и Арон до нее, ни с кем делить не собиралась. Да и не с кем.
Арон… Всего лишь местоблюститель наш Арон. Не ему назначено быть Судьей Израилевым, зиждителем возводимого втайне от турок Храма. Но Сарре! Сарре-пророчице! Она — распорядительница работ. И никто, никакой Ёсик Лишанский, не оспорит ее право на руководство НИЛИ. Ее — нет. Но не Авшалома. Быть у Арона Аронсона шестеркой (не побоимся этого слова) совсем не то же, что быть в любовниках у Сарры Аронсон и руководить НИЛИ из одной с нею постели.
И снова как прежде. Ночь за ночью, неделю за неделей на экспериментальной ферме ждали появления корабля-призрака. Но лишь тоскливо чернеет средневековая руина да лунная дорожка подернута рябью. Воображение воспалено. Если и дальше уподоблять Сарру корове Рыжухе, то вымя ее набухло от скопившейся информации.
А информантов все больше. Вот и Московичи среди них. И Това Гильберг, Эйндорская волшебница. Ее кооптировала Сарра, мысленно споря с Ароном. А Московичи — кандидатура Лишанского. Лишанский, как и Алекс, терпеть не мог Авшалома, но ничего не имел против Московичи. Нааман — отчаянный. Пусть румыны сами выясняют свои отношения. У него в Ришоне «винное депо „Chez Baron“» с дегустационными столиками. Московичи рассказывал Лишанскому: офицеры напиваются, а он у них в собутыльниках.
— Ящик гран шампань против бутылки латрунского[127]: Четвертая армия еще постарается оправдать свое название. («Армия освобождения Египта» — так она называлась.) Они двинутся через Рафиах.
— Если ты об этом знаешь, британцы и подавно знают.
— От кого? Я им об этом не докладывал.
Лишанский теребил усы. На кончике языка вертелся вопрос: «А доложил бы?» Но Московичи его опередил:
— Послушай, у тебя бедуины, у меня сведения. Не хочешь наладить связь?
— Ты что, ку-ку? Бедуин — первый, кто тебя продаст.
— Тебе виднее, — Московичи был задет этим «ку-ку». — Расскажи, как твой «Щит» поживает?
— Так же, как и твой «Гидеон», — отрезал Лишанский.
«Щит» (или «Маген») — еще одна вооруженная охрана, в которой Лишанский успел поучаствовать. Со вступлением Турции в войну поселенческие милиции были разоружены.
— «Гидеон» — мой? Шалишь, парень. Я с Аронсонами ничего общего не имею, заруби это на носу… — Московичи ко всему еще порядочно выпил. — Я при всех чуть по морде не съездил твоему Алексу. Спроси у Сарры, у его сестры, она рядом стояла. Он твой дружок… Алекс… которого Арон набрал полный рот и доплюнул им аж до Штатов. Сам тоже хотел туда, да англичане по дороге тюкнули. Думаешь, за что?
— За что?
— Турки послали его в Штаты с секретным поручением. Я хоть с ними и пью, да уши у меня, слава Богу, не пьянеют.
— А шомеров турки не трогают, заметь, — обронил Лишанский, так, между прочим.
— Тоже, тоже, не беспокойся. Шомеры целуют землю меж рук паши, — Московичи сказал это по-арабски. — Мы против царя, мол. Социалисты все из Германии. И Маркс, и этот самый их… Каутский. А туркам тьфу на их Германию. Крессенштейн-паша, Флотов-паша — вот это Германия! Мы все в одной заднице будем, и социалисты, и велосипедисты.
Лишанский поспешил в Атлит — рассказать Авшалому о дегустационной зале «Chez Baron», в дверях объявление на идише: «Дегустация вин по записи» — понимай, для избранных.
Было рано, когда он, соскочив с повозки и опустив в заскорузлую длань возницы какую-то турецкую копейку, направился к агростанции. Налево от шоссе уходило за горизонт утреннее море. По правую руку за забором ферма — жилое помещение и службы: амбар, застекленные грядки, тянувшиеся вглубь, поле, засеянное семенами разных злаков, что страшный грех, страшный! Регуляция природы запрещена на все времена, даже по приходе Мессии. А слева оранжерея, там под балдахином когда-то стояла Сарра в подвенечном платье и в атласных башмачках, а подле нее облаченный во фрак бородатый кожемяка из Стамбула.
Стрельнув глазами по сторонам, Лишанский протиснулся в ворота, прикрытые, но не запертые. Взгляд у Лишанского острый, натренированный. На конце оглобли что-то присобачено инородное. Письмо? В нашей профессии не существует приватной корреспонденции. Он быстрым движением разорвал конверт. Ёсик Лишанский был полиглотом. Хвастливо загибаем пальцы: еврейский, арабский, турецкий, идиш — а значит, худо-бедно немецкий. Эспаньольский — а значит, Аргентина к нашим услугам. Русско-польско-украинский мишмаш (загибаем пальцы?), немножко «жевузем». И ни слова… ни звука по-английски. А письмо, снятое им с оглобли, было по-английски.
Пока достучался, прошло несколько минут. Сперва стучал своим размером, амфибрахием, а под конец принялся колошматить кулаками. Ставни приоткрылись на ширину щелки. Краткое «щас», и тут же захлопнулись.
Минувшей ночью кто-то уже выстукивал «Там-та-та, Там-та-та, Там! Там! Там!» — «Ракоци-марш», условный стук связного с «Монегана», но никто не откликнулся вовсе. Сознавая, что промедление смерти подобно, связной, некто Рабин — эпизодическая роль, еврей-галлиполиец, — прикрепил доставленное письмо к чему-то первому попавшемуся, а сам назад, в море: шлеп-шлеп-шлеп, в лодку и на корабль. Ему здорово повезло. Еще несколько минут, и он бы тут застрял. Весь остаток ночи, до рассвета, по прибрежному шоссе шла с севера на юг пехота.
Но Авшалом и Сарра не слыхали ничего. Ставни закрыты и впридачу занавешены верблюжьим покрывалом, чтобы ишак, вдруг начинавший кричать голосом ржавой водокачки, не мог до них докричаться.
Авшалом, сонный, завернутый в простыню, впустил Лишанского.
— Что случилось? — и Саррин голос из-за двери: «Что там?»
— Вот что там, — Лишанский протянул письмо.
— Что это? Откуда это?
Из спальни выбежала Сарра — неумытой нечесаной и тоже в простыне: жарко.
— Есть новости от Арона?
Схватила письмо. Но и она английского не знала. Так тремя археологами стояли они перед неведомыми письменами.
— Откуда это у тебя? — повторил Авшалом.
— На оглобле было.
Сарра молча вышла — одеться.
— Это первая ночь, что мы вообще спали. Все время, что нет Арона, дежурили по очереди. Сарра поэтому и перебралась сюда. А тут…
— Захотелось, да? Поспать?
Нельзя оправдываться перед теми, кто косо на тебя смотрит.
Авшалом вертел письмо.
— Про Арона здесь нет ничего, — сказал он. — Если я правильно понял, они будут через три недели снова.
Надо было решить, привлекать ли к работе Московичи, — собственно, то, зачем Лишанский здесь.
Авшалом сказал, что если ограничиться соучастием людей симпатичных, то можно узнать много приятного о себе. — А мы собираем данные о враге. С ним симпатичные люди не выпивают.
— Я не верю ему, — сказала Сарра. — Понимаете, я не верю ему и никогда не стала бы иметь с ним дело.
— Смотря какое дело, — возразил Лишанский. — Такого, что дало бы повод Авшалому его застрелить? Такого дела тебе никто и не предлагает.
Сарра молчала, ей было стыдно при Лишанском признаться, что напугана. Ни на миг она не забывала сказанного Товой: «Нааман — смерть твоя».
— Това… — и замолчала.
— Что «Това»? — спросил Лишанский.
— У нее есть маленький пистолет. На крайний случай
— Какое это имеет отношение к Нааману? — Лишанский пожал плечами. — Чтоб ты знала: из дамского пистолета стрелять себе дороже. Твой братец Алекс предпочитал «винчестер».
Мало ли что Алекс предпочитал… не будем о глупостях, — исподволь она перевела взгляд на Авшалома. Борода ему шла, зачем он ее сбрил? И у нее не спросил. Она бы не изменила прически без спросу. Вспомнила, что Хаим побрился после свадьбы и стал как сдоба. Это глупости, когда Това говорит, что мужчина должен любить женщину сильнее, чем она его, — тогда их союз будет счастливым. Хаим с ума по ней сходил, что с того? А она сходит с ума по Авшалому, — и хорошо… Разве не сходила с ума те три месяца, что от него не было известий. Счастье, что на его помолвке с Ривкой ножи были тупые. Нет, Това может и ошибаться.
— А верно, что он при тебе избил Алекса?
— Кто «он»?
— Московичи.
— Это он тебе сказал? Я же говорю, ему верить нельзя ни на гуруш. Мой агент может быть негодяем, он может быть… — Сарра перевела дух, — убийцей, но он не должен мне лгать.
— Не знаю, — сказал молчавший до сих пор Авшалом. — Вы все предубеждены против него, — подразумевалось, что в Зихрон-Якове.
— Хорошо, я скажу. Я боюсь. Това гадала мне на Сэфер Шмуэль, когда Нааман ко мне посватался. (Надо было видеть лицо Авшалома. Ёсик Лишанский, тот только ухмыльнулся: и Нааман тоже?) Это было еще до Хаима, еще Алекс из Америки не вернулся. Появляется вдруг у миквы, когда я воду набирала. Как из-под земли, даже испугал. Помог воду довезти. «У вас, — говорит, — сильных рук в доме нет». И предлагает свои. Я ему сказала: «Нет, Нааман, у нас в Зихрон-Якове за тебя не пойдет ни одна. Детей же задразнят». А Това потом открыла Сэфер Шмуэль и говорит: «Нааман это смерть твоя».
На бритом лице Авшалома непривычно и неприятно заходили желваки.
— Я понимаю, почему Арон сразу отмел Тову. Или мы сражаемся за Сион, или гоняемся за тенью Шмуэля.
— Все, что она говорит, всегда сходилось… Она и на тебя гадала, Авшалом.
— Тоже похоронила?
Вмешался Лишанский:
— Жена моего дядьки в Митуле, мумэ Мэрим (тетя Мэрим) любила говорить: как сон отгадаешь, так он и сбудется[128].
Уже третью ночь подряд дорога на Газу запружена войсками, и конца краю этому нет. Заклад Нааман выспорил: дюжину бутылок шампанского сберег и еще разжился бутылкой латрунского. Сирийской армии, она же Армия освобождения Египта, она же Четвертая армия, предстояло повторить опыт годичной давности в расчете, что на этот раз военное счастье улыбнется османскому ятагану, а не новозеландско-австралийскому корпусу, который мы так славно потрепали в Дарданеллах.