Това не шутила, говоря, что поедет в Иерусалим — за обещанным подарком.
— Я знаю, что камера уже ждет меня.
Сарра сказала:
— А если донесение попало к туркам? Вся их армянская улица под подозрением. Найти того, кто написал, всегда можно: по почерку, по бумаге. С раскаленными углями в ноздрях он признается: «А-а-а!.. через две недели… а-а-а!.. придет… а-а-а!..» Так что камера тебя дожидается, знаешь, какая?
Сарра словно ставила пьесу и до того вжилась в образ, что Това… обмочилась! Столь велик страх турецкого застенка. Представила себя под их турецкой пыткой. Свою камеру чуть не выбросила. Она была не только начитанной девушкой, но и очень впечатлительной, как всякая волшебница.
Когда Сарра рассказала это Авшалому, он махнул рукой: «Машпех»[133]. И с тех пор иначе как «машпех» ее не называл. Своей обманчивой подростковостью Това внушала ему чувство брезгливости. Бывает, что на роль девочки-подростка и старушки природа приглашает одну и ту же артистку.
— Угадай, Сарра, кто здесь был? Твой жених. Нааман Московичи. Проезжал, говорит, решил заглянуть. Спрашивает, а где ты.
— А ты?
— Что я? Весь белый свет знает, что мы вместе.
— Весь белый свет знает, что ты обручен с Ривкой.
— Обручен с одной, обречен другой.
— Ты говоришь так, как будто я у тебя камнем на шее.
Если не пылким поцелуем, то чем еще можно это опровергнуть? Но пылкость пылкостью, а проспать британца повторно было бы преступлением. Каждую ночь, сменяя друг друга, вглядывались они в глухую черную глубь, или в устланную фольгой гладь, или в пасть ревущего прибоя, из которого торчит клык Шато де Пелерин.
Опять пожаловал Московичи:
— Мир.
— Мир. Я слышала, ты хотел видеть непременно меня.
— С тобой мы давно знакомы, а с Ави я незнаком.
— У меня нет тайн от Авшалома.
— А у него от тебя?
— Я не могу говорить за него. Сейчас он придет, спроси. Хочешь пить?
Сарра вышла и вернулась с кувшином сока и стаканом на подносе.
— Спасибо. Никаких вестей от Арона?
— Нет.
— Лучше быть схваченным англичанами, чем турками, ты согласна?
Сарра «морчара, будто деро не ее», а сама вперилась в Наамана, как она это умеет.
— Согласна.
Вошел Авшалом. Миру мир.
— Нааман спрашивает, есть ли у тебя секреты от меня?
— Есть. Но я разговариваю во сне, и она все знает. Так что можно сказать, что секретов у нас друг от друга нет. Смело выкладывай.
— Хорошо, Ави. Мы незнакомы, поэтому ты можешь и не знать, что смелости мне не занимать. Алекс это хорошо знает, не правда ли, Сарра?
— Что ты хочешь сказать, Нааман?
— Ты знаешь что. Неважно. Он далеко, он не услышит, Ривка там же. Арона сцапали англичане, тоже на пути в Америку. Он всегда водился с турками. Из Аронсонов ты одна — да, Сарра? — кто здесь остался. Но ты же мапка, твой любимый герой Шаббтай Цви. У тебя с оттоманами свои счеты. Продолжать?
— Продолжай, Нааман, — сказал Авшалом. — Я хочу понять, куда ты клонишь.
— Куда я клоню, Ави? Ты был у Арона в помощниках, помолвлен был с Ривкой, теперь ты с Саррой. Ты сам без пяти минут Аронсон. Ты и она всё, что слышали от Арона, сразу передавали англичанам. И что он плывет в Америку с предложением от турок, тоже передали. Под честное слово, что англичане ему ничего не сделают.
— И с чего ты это взял? — спросил Авшалом. Сарра же молчала и только глядела на Московичи деревянным взглядом.
— Дымок витает, без огонька не бывает.
— Нааман, если тебе больше нечего сказать на эту тему, сменим ее на другую, — Авшалом достал кисет, на котором безутешная Мэри вышила новозеландского барашка, и набил папиросу. — Будешь?
— Нет, спасибо. Где ты русские гильзы берешь?
— Старые запасы.
— Мы союзники, — Нааман вынул из портсигара короткую английскую сигарету и чиркнул спичкой о стену, уже почерневшую. Авшалом, прикурив, кивнул. — Я, — продолжал Нааман, — недавно разжился английскими сигаретами. Спасибо Ёсику Лишанскому.
Авшалом молча любовался колечками дыма, которые пускал одно за другим.
— Послушай, чего ты хочешь? — сказала Сарра. — Виляешь туда-сюда… Ёсик-шмосик… Можешь прямо сказать?
— Могу, Сарра. Ёсику-шмосику бедуины тащат всякую всячину в обход проволочных заграждений. А у меня в Ришоне заль де дегустасьон. У турок языки развязываются после второго стакана. Я предложил Лишанскому привлечь своих бедуинов к чему-нибудь поинтересней, чем контрабанда.
— Это твое дело, Нааман. А мы тут при чем?
— Это наше общее дело, Сарра. Я предлагаю нам объединиться.
Сарра с Авшаломом переглянулись. В глазах у Сарры вопрос. Авшалом кивнул ей.
— А мы уже и так объединились, Нааман, — сказала Сарра. — Лишанский просто забыл тебе об этом сказать.
— Выблядок… (Бен зона.) И вы всё знали?
— Нааман, честь тебе и хвала, что ты пришел к нам. Нас уже много, но это театр в темноте. Разведданные передаются по цепочке, и куда ведет наша цепочка, сколько таких цепочек — никто не знает.
— Ави, я ни о чем тебя не спрашиваю, это освобождает тебя от необходимости мне врать.
— Спасибо, Нааман.
«Годы шли, а гости нет», крылатая фраза. К чему это было сказано, кем и когда — Бог весть. Темно по смыслу. Но есть в этих словах нечто, чего никаким смыслом не затмить. Другими словами, фрегату «Монеган» уже давно пора быть здесь, но до сих пор лампа, выставленная в окне, никого не приманила. Все повторялось: к неопределенности с кораблем прибавилась неопределенность с Ароном. Сообщения, поступающие отовсюду, устаревают. Мойше Нейман, военврач, пока лечил от мнимой дизентерии капитана второго ранга Детлефа Лооса, перерисовал карту минных постановок в районе Сура. Но карта не могла быть передана на «Монеган», поскольку «Монеган» подорвался на мине ввиду отсутствия этой карты. Заколдованный круг это когда причина и следствие, как два клоуна, носятся друг за другом вокруг афишного столба. Порадуемся хотя бы за лейтенанта Вулли: он спасся и до конца войны пробудет в лагере для военнопленных в Ливане.
Сколько же можно тешить себя словом «задержка»? Ждать и надеяться, что «Монеган» появится со дня на день? И то хлеб, что голубь долетел, — в чем у НИЛИ не было ни малейших сомнений, раз вторжения в Египет не последовало[134]. Вот такая причинно-следственная зависимость. Ничего удивительного. Признательны же мы Голубю — сиречь Духу Святому — за то, что вода сошла. Или, на худой конец, пьянице Ною, которому море по колено.
Лишанский вызвался идти. У Сарры отлегло от сердца. В ушах голос Товы: «Лишанский пусть идет, Ёсик. Его пуля не берет».
— Меня бедуины за два дня доведут, — и подмигнул: — А по пути танец Анитры исполним.
И вдруг Авшалом увязался за ним.
— Нет, мы пойдем вместе.
Сарра отчаянно пыталась отговорить его:
— Вы вдвоем уйдете, а я одна останусь, да?
— Возьми себе в помощники Московичи. Вы издевались все над ним, а он парень очень ценный.
— Авшалом, пойми, мне не разорваться между Атлитом и Зихрон-Яковом.
Нет, хоть ты тресни. Он побежал следом за Ёсиком. Страшная догадка: а если не за Ёсиком? А если от нее убегал…
— Нет! Нет! Нет! — Сарра уронила голову на стол, за которым сидела, и принялась стучать кулаками. — Не-ет!
Но, пробуксовывая, ее «нет» только сильней увязало в его «да».
— Это ты пойми, что без меня он не договорится с англичанами, только все испортит. Это еще хуже, чем Алекса было бы послать.
Долгие проводы — лишние доводы. Сборы как таковые заняли несколько часов, но перед этим два дня с утра до вечера шла «закупорка» агростанции — Аронова детища. Сарра останется в Атлите — «ждать и надеяться», глядя на море. Местоположение делало Атлит естественной базой НИЛИ. Отсюда могла проводиться эвакуация под покровом ночи. Но здесь могла происходить и высадка десанта. Судя по обстановке.
Атлит. Руины Шато де Пелерин. Сейчас закрытая зона, пункт базирования морских коммандос
Нынешняя обстановка вынудила Сарру дать простор боковому зрению своих информаторов в отношении друг друга. Она оставалась одна: без Арона, теперь без Авшалома, без Лишанского. Перед тем как они отправятся, она пренебрегла конспирацией устроила встречу подпольщиков, прежде только догадывавшихся друг о друге. Легко себе представить групповое фото: «Участники еврейского подполья, действовавшего на территории Палестины в 1916–1917 гг. Слева направо стоят: Нааман Мшсковичи, Иосеф (Ёсик) Лишанский, Эйтан Белкинд, Насер Анем. Сидят: Рафаэль (Рафи) Абулафия, Това Гильберг, Сарра Аронсон, Авшалом Файнберг, Реувен Шварц. Художник-светописец О. Налбандян». Это тогда Сарра сказала Белкинду — кузену Авшалома, с которым встретилась лишь однажды, в январе семнадцатого года: «Твой рассказ произвел большое впечатление в Каире» (о зверствах и убийствах в Дайр-эз-Зауре).
Авшалом и Сарра
Но если групповая фотография не более чем плод нашей разыгравшейся фантазии, то фото Авшалома с Саррой, на прощание сделанное Товой, сохранило память об этом дне. Головки, идиллически склоненные по канону тогдашних фотопортретов, не скроют давно уже привычных будней этой пары. Авшалом перед объективом в романтической готовности к щелчку затвора, укрощенной Сарре не до «красот любви». На ней тонкая блузка в полоску, с открытой шеей — она-то остается дома, тогда как Авшалом уже одной ногой… в пути. На нем теплый свитер под самое горло, толстый твидовый жилет и такой же пиджак — или это пальто? «Никогда еще в своей жизни Авшалом так не мерз, как в середине октября в Африке». А тут январь. Сейчас они простятся. («Нет! Нет! Нет! — бьется она головой о стол, за которым они сидят. — Не-ет!»)
До Газы добирались порознь, чтобы не удваивать к себе интерес. Учтем, что на физиономии Лишанского написано: «Покажи мне такую обитель, где у меня не будет проблем с полицией», — и неистребимая усмешка под белокурыми усишками. Что стояло за этим? А вот сам читатель пусть и скажет, «что стояло за этим», если на пуримском карнавале уместнее всего было бы нарядить Лишанского Змием, о котором известно: он хотел овладеть Евой из ревности к той миссии, что была возложена на Адама, — подчинить себе диких зверей. Потому он искусил женщину зрелищем плодов, отравленных желанием: «и, вкусив от древа сего, она почувствовала, что сейчас умрет». От чего, Талмуд не уточняет — вероятно, от желания, которое поспешила разделить с супругом, дав ему тоже надкусить отравленное яблоко. «Лучше пусть он умрет вместе со мною, чем будет принадлежать другой», — говорит она с