орую предпочла Сибири, она занимается разведением шомеров, спит в пенсне и могла бы, перестреляла из нагана всех буржуев — как тот бедуин, застреливший Авшалома.
О гибели его Арон строго-настрого запретил говорить. О потерях стороны всегда умалчивают ради поддержания стойкости в своих рядах — если только не резон раздуть пламя мести. А тут кому мстить, спрашивается? Ветру в поле? Буре в пустыне?
— Объяснишь: он получил от британцев секретное задание — искать воду с помощью лозы[141]. Сейчас воду доставляют цистернами, но Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» сообщает о залежах ее на глубине трехсот локтей. Гидрогеологических исследований в этих краях не проводилось со времен Моисея. Британцы в этом крайне заинтересованы.
Все было наоборот. Бригадный генерал Томпсон, назначенный на место Максвелла, не проявил интереса к предложению Арона провести разведку подземных вод в Синае. Томпсон убежденный позитивист и сугубый практик, как и большинство выпускников Бедфордской школы. Арон же опрометчиво сослался на авторитет древних авторов — помимо Иосифа Флавия, еще и того, чье имя носит Пятикнижие. «Если он двумя ударами своего жезла извел воду из скалы, то неужели современным буровым установкам это не по силам? Все мифы основываются на реальных событиях, будь то схождение сыновей неба к дочерям земли в незапамятные времена или иссечение воды из скалы». На это генерал Томпсон саркастически улыбнулся.
Неправда и то, что известием о гибели Авшалома Арон опасается повергнуть в уныние остальных членов НИЛИ — так что смотри, Ёсик, молчок. Только за рыжую свою сестру, краснопламенную телицу, боялся он. Лишанский сразу догадался: «Сарру жалеет». Пуще огня боялся Арон ее отчаяния. В пароксизме боли — истинной ее стихии — она могла всё погубить.
— Я обещаю, никто об Ави не узнает, — сказал Ёсик.
И не сдержал обещания.
Своим появлением mr. Mack открыл новую страницу в многострадальной истории НИЛИ — «филантропическую». Денежные средства, бывшие в распоряжении НИЛИ, вынуждали считаться с ней, а значит, с ее гордой пробританской позицией. Гонения на евреев, те, что якобы должны были миновать семейство Аронсонов, начались с весны семнадцатого года. Показушная «оттоманизация» решительно ничего не дала. Это был вынужден признать даже Дизенгоф, самый протурецкий — затурканный — из ее инициаторов. Эль Дин-бей, яффский наместник Джемаль-паши, приказавший целому кварталу, нескольким десяткам семей, в три дня оставить свои дома, не больно-то различал между обладателями оттоманских паспортов и прочими — если уж с кем-то осторожничал, то с германцами и австро-венгерцами. Запретив яффским банкам учет векселей «Керен каемет»[142], принимавшихся к оплате наряду с турецкой лирой, Эль Дин-бей вмиг разорил яффских лавочников. В придачу ко всему он упразднил «коммерческие суды» — автономный еврейский суд, наделенный полномочиями третейского суда. Аллау акбар, обошлось без крови, но и это не за горами.
Что Лишанский попал в Атлит, как Чацкий с корабля на бал, — не скажешь. Льет как из ведра, бурное море. Сарра так перепугалась, словно в отсутствие Авшалома принимала у себя кого-то. А на самом деле она приняла шум, произведенный Лишанским посреди ночи, за полицейскую облаву — настолько нервы у всех были на пределе.
— Не ждала?
— Ох, Ёсик, как ты меня напугал, — и вдруг в страхе: — Где Авшалом? Что с ним?
— Твой Авшалом? Он ищет воду в пустыне.
— Что ты мелешь?
— В нем пробудился лозоискатель. Ты не знаешь, есть такие… Стал колдуном. Ему поручено найти запасы воды в восточном Синае.
— Кем поручено?
— Не мной. Ароном, англичанами. Лучше взгляни на это. Алекс в Америке время даром не терял. Как тебе сундук? Мне не хватает черной повязки на глазу. Двадцать пять тысяч долларов золотом. И это только начало. Создан комитет: «Помощь голодающим Эрец Исраэль». Мы его распорядители.
— А наша работа?
— Туда донесения, оттуда cash. Да, вот еще. Тебе письмо.
«Моя Рыжуха, — так начиналось письмо, которое Сарра выхватила у него из рук. „Рыжухой“ звал ее Арон в детстве. — Издалека пришла помощь, и засуха не страшна. Скоро жнецы сожнут хлеб. Я вижу тебя во главе дочерей иерусалимских, водящих хороводы. Ничто не остановит жнецов в пору жатвы, изнуренные, они лишь сменят руку и продолжат свое дело». Об Авшаломе ни слова. (И это называется ни слова? «Жнец» — метафора чего? Примета чего? Пусть он этого не хотел — вырвалось помимо желания.)
— Почему Авшалом сам мне не написал? Он тоже мастер писать иносказаниями.
— Ей-Богу, ему сейчас не до тебя. Человек в трансе, ищет воду.
— В каком еще трансе?
— Ну, не знаю. Завел себе Анитру на то время, что залег в пустыне. И вообще я ему не сторож, твоему Авшалому. Здесь я теперь за него, Сарра.
— У тебя есть жена.
— Ну и что, у тебя тоже есть муж.
— Иди к черту, — по-еврейски это звучит «лех ле-азазель».
Думаете, попечением об ишуве эти двое не оправдывали расходы на превращение агентурной сети в политическую силу или на подкуп людей в фесках — и всё из отпущенных им средств? Наверняка из этих баснословных сумм что-то оседало в партийной казне. Совсем по-другому читаешь акроним НИЛИ («Несокрушимый Израилев Лживых Истребит»). Говорите, каждую минуту рисковали жизнью? Но способность каждую минуту рисковать жизнью чаще находит себе применение на большой дороге, чем в борьбе со злом. Да и что есть зло? Вопрос уместный в устах Понтия Пилата — не Ёсика Лишанского, который сказал бы: «Каждому свое зло», — если бы взамен ницшеанского и гойского «живи опасно» вдруг пустился в рассуждения, наподобие нас с вами.
Вот такие голоса слышим мы — если не самого азазеля, то целой коллегии его адвокатов.
Утром умывался на дворе. Торс до пояса обнажен, широко расставлены ноги в веревочных шлепанцах Авшалома. Отфыркиваясь, плещет пригоршнями из бочки, наполнившейся за ночь до краев, — на лицо, на грудь, подмышками.
— Что это у тебя? — спросила Сарра, наблюдавшая за ним.
От правого соска подмышку уходит борозда — уползает багровой сороконожкой с багрово же отчетливыми пупырышками ножек по краям, такая свежая, что будь она слева, по Ёсику как раз закончилась бы «тридцатидневка».
— Тебе же сказали, что меня пуля не берет.
— Это сейчас было? — помолчала, подсчитала дни. Высчитала, что кровь пролилась на пути туда. — Авшалом тяжело ранен?
Можно, конечно, отвести подозрение одним ловким словечком, усмешечкой: «Да, очень тяжело. Стрелой амура, сама знаешь, куда». Или что-нибудь в этом роде. «Боюсь тебя огорчить, перевязывать его раны выстроилась очередь». Сразу успокоится. Но этого ли хочет Ёсик? Сторожить Сарру от самого себя — интерес собачий. Заодно держать вакантным место первого человека в НИЛИ, хотя по факту он им является. В конце концов, он слова не нарушал, она сама приперла его к стенке.
— Ну, хорошо. Если я тебе скажу, что Ави убили…
Чтобы не закричать, Сарра вонзила зубы в костяшки кулака — боль на боль дает ноль… в лице ни кровинки, в глазах ни слезинки… рифма-семихвостка хлещет хлестко…
— Я так и знала, Арон прислал оповещение.
О смерти Авшалома при попытке пробраться к британцам чудом стало известно Тове, что укрепило ее репутацию ясновидящей (Сарра ей ничего не говорила). Това же и настояла на том, что следует оповестить Фаню — мать. Эту адскую миссию она взяла на себя[143].
— Зато Арон отыскался и всем руководит из Египта, — сказал Насер, оборачиваясь с козел.
«Араб не может чувствовать Бога в себе, он слишком верит в то, что пребывает внутри Бога», — прочла Това у Ренана. Правда, Насер — маронит.
— Насер, не боишься, что ты без оружия?
— Это у тебя оно всегда с собой, а Насер Анем полагается на Бога. У Ави был маузер, одна только кобура знаешь сколько стоила, из ореха? Ну и что, вот едем в Хадеру.
«Вчера я ехала к ним с Авшаломом, а сегодня еду сказать, что они его никогда больше не увидят». Тове было страшно: как это будет? С наигранным безразличием мать спросила в тот раз сына, куда-то спешившего: «Может, попьешь чаю с лэкэхом?» Все, что рассказывала Циля об Авике, перечеркнуто жирной чертою. Теперь в своей истине об Авшаломе Това на ступень выше их. Уже оказавшись по другую сторону ада, они спросят, как это случилось, — чтобы немного остудить неутешное горе, образ которого — платок, навсегда зажатый в руке. Тогда она им все и расскажет.
Нет, Сарре легче. Женщине всегда найдется утешитель, матери — никогда. У Ёсика перед Авшаломом есть даже преимущества. Сколько раз Това повторяла Сарре: лучше, когда он любит тебя, как сумасшедший, чем когда ты любишь его, как сумасшедшая. Сарра же отвечала, что, кроме Ривки, она ему любую простит.
Для Товы нет ничего увлекательней «любовных похождений в одиночку»: самой повторять и прослеживать шаг за шагом сложный путь сердец. Увидишь, она к Ёсику ещё привыкнет — в смысле Сарра, — если только он не храпит по ночам и не имеет других физических изъянов. Общие интересы сближают больше, чем общие дети. Рев и какашки только вносят дисгармонию. Взять того же Ёсика…
— Тпру! Приехали.
Так размечталась, что и не заметила. В размышлениях на волнующие темы время исчезает, как под платком иллюзиониста. В прошлый раз дорога показалась скучной — когда ехала с Авшаломом. А Насеру скучно не бывает: сколько надо, столько и будет стоять и ждать ее, сидя на своем сиденье, как будто он — часть лошади. (Кто это у нас был похож одновременно и на бедуина и на его лошадь?)
Отперла Циля.
— Ой… Что-то случилось? — ей показалось, что Това буркнула «мир» как-то странно. У Цили за спиной, на табуретке, большой поднос, празднично накрытый вышитым полотенцем.
— А твоя мама дома?
— Нет. Я вообще-то убегаю. Сегодня у Суси брит, мама уже там с утра. Я должна была лэкэх вынуть.