У голландцев есть обыкновение, которое приводило в замешательство их угнетателей — надменных солдат герцога Альбы. На людях важные, как павы, а дома всегда за плотно закрытыми ставнями, испанцы не понимали: как можно не таиться от посторонних взглядов? В Гаарлеме или в Дельфте любой прохожий мог видеть, что происходит по вечерам за освещенным окном нижнего этажа. Вот хозяйка читает письмо, на ней опушенная по краям и в проймах кофта без рукавов. А вот музыкальный дуэт: она за спинетом, у него в руках скрипка. Там учат молодого человека уму-разуму, разложив его на коленях, как плед. Рёв. В этом окне дама склонилась над пяльцами. И в этом — тоже с шитьем в руках, в покойном кресле, в атласном платье. Еще одна! Ее лицо сверкало, как меч, брови — стальным полумесяцем, губы — кораллы, тело — молоко.
Как и все — от синдиков в отложных белых воротничках до продрогшего старика перед жаровней, — Сарра не обращает внимания на зевак, глазеющих на нее, как в картинной галерее. Обычно это иностранцы, которых забросило сюда — кого любопытство, кого нужда. А кто по торговому делу, как этот контрабандист с люггера «Богородица ветров».
«Бенц! Бенц!» — утешно бьют часы на Вестеркирке, особенно когда играешь в прятки на чердаке. Так было и так будет — и в 1648 году, и в 1944-м[37].
Контрабандист показал пальцем на себя, затем на ту, которая ему приглянулась. Сарра встала и взошла в полумрак своей кельи. Страж, прохаживавшийся вдоль противоположной стены в угрожающе надвинутой на глаза шляпе, достал из-под плаща связку ключей и открыл дверь — а мог бы тем же движением достать пистолетто и открыть дверцу кареты на большой дороге.
— Оплата труда сдельная.
Тянуло сыростью, раздеваться было хлопотно и зябко. Сарра налила гостю зелена вина — винью верде, которое любили португезы. (Избавим читателя от малоаппетитного зрелища, как мы избавили его от списка сочинений Авраама Яхини.)
— Как тебя зовут?
— Франсуаза… но ты — ты не здешний, хотя еврей.
— И как ты догадалась, что еврей? Интересно послушать.
— Но ты приезжий… — повторила она.
— По-твоему, евреи только в Амстердаме живут? Мои деньги ничем не хуже их денег.
— Откуда ты? Рэд йидиш?
— Ну и ну! Ай да Франсуаза! А ты, сестренка, откуда? Такую ашейненке только в Польше встретишь. Тебе здесь не место. Меть повыше.
— Меня отсюда скоро заберут.
— Кто?
— Мой жених.
— Ты ему уже написала, где тебя искать?
— Он и так знает.
— Парень не промах. Зачем чужого Шломчика кормить, когда можно на себя трудиться.
— Тебе со мной приятно?
— Очень. Франсуаза, как тебя зовут?
— Саррой.
— Сарочка… Ты красивая девочка, Сарэлэ, а тут темно.
— Хочешь, зажгу лампу?
— Давай… Очень красивая. Разденься, явись во всей красе…
(«Воротики недолгой паузы» — цитата.)
— Будь я твоим женихом, я бы дорого брал за свою ревность. А тебе еще долго его ждать?
— Это тайна. Я знаю только, что он в пути (у бэдэрэх).
— Он что, Машиах? (На вопрос, когда придет Мессия, отвечают: у бэдэрэх — он в пути.)
— Да. Я невеста Машиаха.
— Это тебе во сне приснилось? Или нагадали?
— Това нагадала.
— Кто эта Това?
— Росли вместе. «Тебя ждет мессианский брак. А до того будешь нэкева (дырка). Которая невеста Царя Иудейского — та нэкева». У Товы все сбывается. Даже сестры втихаря прибегали.
— Чьи сестры?
— Ну, которые в монастыре, в Жолкеве.
— Ты из Жолкева? Где ты там жила?
— Пшед казацев? Коло брами жидивски, первший дом.
— Твоего тату Фроим-Фишель звали?
— Так.
— Сарочка, я Исрулик, твой братик. Не узнаешь? Забыла?
Единоутробная плоть! Они схватились, не помня себя от счастья.
— Сарочка, жизнь моя! (Хайсл!) Ты спаслась!
— Я забралась на чердак к Юзефовичу[38]. А ты?
— А я был в обороне (ин хагонэ). Потом мы ушли с поляками.
— Исрулик…
— Что, моя родная?
— Бесаме мучо… кись… кись мир…
Они еще долго лежали, обнявшись, и не могли нацеловаться. Страж заподозрил неладное. Кричит снизу:
— Франсуаза! Все нормально? (Голос Франсуазы: «Все нормально, папаша».) Со счету не сбейся, — и закрыл дверь.
— Я тебя отсюда вызволю.
— Ты не можешь, только он.
— Он меня прислал, это же ясно.
«Вызволить» — подходящее слово. Самовольно изображению не уйти («в самоволку»), оно в рабстве у холста. «Девушку в окне» («Франсуазу из Марселя») либо покупают, либо похищают. Сошлись бы на малом — полутора кошельках, может быть. Но зачем платить, раз можно украсть? Контрабандист с «Пресвятой Девы Ветров» в этом случае дважды не подумает.
Исраэль Жолквер (такое теперь у него имя) подкараулил Сарру, когда брутальный страж сопровождал ее к одному тачечнику — не волочить же тачечника к ней, да еще по ступенькам поднимать и спускать. На бегу Исрулик толкнул плечом провожатого. Всплеск воды — и у Сарры сменился попутчик.
— Отнеси письмо по этому адресу, там все прописано.
Вот она уже в Ливорно (via Frankfurt). Город вполне оправдывал репутацию самого уродливого на лигурийском побережье — словно возведен в память о чужом разрушенном Храме. Да и такой ли он здесь чужой? Ливорно — настоящий Ноев ковчег в преддверии заслуженного светопреставления. Гавань пестрела от разноплеменных представителей человеческой расы. Герцог, не в пример Ною, принимал всех. Маранов сюда хлынуло видимо-невидимо, главным образом из Порту. Каждого второго в общине звали Раппопорт — рабби из Порту. Жолкверов, к примеру, не было ни одного. Жолкевских бишь. Из Жолкева. Зато взимался особый налог в пользу польских братьев, чему ливорнцы сами же умилялись: вот мы какие, вот в чем секрет нашего преуспеяния. Никаких тебе преследований, никаких тебе ограничений, свое судопроизводство (за исключением дел, по которым выносились смертные приговоры). «Христиане под нас подстраиваются и волей-неволей соблюдают субботу», — похвалялись евреи Ливорно перед единоверцами из Германии.
Польской уроженке, пережившей хмельничину, часто приходилось выступать в собраниях. Сарра пользуется неизменным успехом у слушателей. Кому-то из них уже виделась роль чичисбея при жене Мессии — что она ею станет, сомнений не было: ее красота тому порукой. «Сарра говорила, что предназначена для Мессии и не имеет права выходить замуж, но ей дозволено удовлетворять свои половые вожделения вне брака». По крайней мере, Грецу это известно «из благонадежных источников».
Сколь достоверны случаи инцеста по неведению — или это не более чем бродячий сюжет во все времена у всех народов? Здесь «достоверных источников» быть не может. И у Мопассана и у Толстого (соответственно «В порту» и «Франсуаза») это скорее дань фольклору — матросский анекдот, передававшийся из уст в уста. Кошмар инцеста, о котором узнаёшь постфактум, не убедителен. Откуда задним числом взяться чувству, формирующемуся годами внутрисемейного быта? Для Сарры и Исрулика их кровное родство умозрительно и становится лишь крепче через кровосмешение.
Как бы там ни было, рассуждения эти — в пользу бедных, «в пользу наших польских братьев». Об Исраэле Жолквере, Саррином брате, которого она «повстречала в Амстердаме», больше упоминаний нет, точнее, нам они неведомы. Возможно, Сарра, имевшая влиятельных покровителей, отплатила ему сторицей, и радость редких встреч усиливалась нежностями, недопустимыми между братом и сестрой. Но возможно, что люггер «Богородица ветров» был потоплен судами английской береговой охраны или взят на абордаж в Тирренском море.
По Ливорно поползли слухи: приход Мессии свершился. Это признал в Каире цараф-паша, знаменитый своим аскетизмом, особенно на фоне роскоши, в которой должен был купаться. И это признали пятьдесят знаменитых каббалистов, ежедневно у него столовавшихся, — так меломан-любитель с трепетом принимает в своем замке прославленного виртуоза, а тут их целых пятьдесят.
Саббатай покорил своим пением Каир, влюбил в себя цараф-пашу. Сразу из Каира посыпались письма, в которых мудрецы Торы, не жалея лучезарных красок, расписывали, каково это — лицезреть Машиаха. Другие мудрецы это читали, обсуждали, волновались. Алеппо, Дамаск, Иерусалим жили этой новостью. Но прежде всего ею жила Центральная Европа: бедствовавшие ашкеназийские общины Германии и Польши, иссушенные жаркой тысячелетней мечтой о Геуле, готовы были вспыхнуть, как от искры.
Эхом этих новостей отозвалось в Каире, что Сарра, проживающая в Ливорно, красоты баснословной, которую Господь Сил вырвал из когтей Хмельницкого (на ее теле остались царапины, чему немало свидетелей), обручена Царю Иудейскому, ибо есть истинное дитя чуда (вундеркинд).
Моисей Пинейро, прозванный Де Ливорно, из первых еще, самых верных апостолов Саббатая Цви, не скрыл от учителя, что в Амстердаме Сарра была publicque Vrowe (публичная женщина — голландск.). «Но, рабби, заклинаю взглянуть на нее. Стоит лишь ее увидеть и заговорить с ней, как исчезает любое сомнение в ее святом предназначении». — «Зона? — казалось, Саббатая это не только не смутило, но и обрадовало. — Любовью блудницы жив Господь. Кого Он повелел Осии, пророку своему, взять в жены? Блудницу. Вот говорят: грязь. Но с приходом Жениха нет чистого и нечистого ни в человеке, ни в пище. Все дается в радость, и всякий пост будет отменен».
Он запел свой любимый романс о Месильде, королевской дочери. С первым же морденто (всхлипом) смерть делалась желанной, и хотелось взглянуть в лице ея, сверкавшее, как меч, и на стальной полумесяц бровей, а губы у ней — алая лента, а тело — молоко…
С нарочным Сарре было доставлено письмо из Каира. Мессия изъявлял желание сочетаться с ней мессианским браком. Заслуживает упоминания, как это произошло. Был первый день праздника Кущей. Сарра возлежала на подушках под навесом из лиственницы, осыпавшейся на блюдо со сластями, собственноручно ею сваренными по польскому рецепту. Налипшую на мед хвою щелчком не устранишь, как пылинку с воротника. Накладывая гостю «тейглах» (ее фирменное блюдо), Сарра сперва двумя ноготками, как пинцетом, удалила случайную зеленую иголку.