– Да, – сказала Имоджен. – Я спросила у мамы, может ли она сшить мне такой же.
– И что она ответила?
– Сказала, что подумает.
Имоджен расстегнула пуговицы на блузке и распахнула ее, обнажая живот.
– Джинни! – воскликнула Хелен. – А вдруг нас здесь кто-нибудь увидит?
– Что?! Здесь? Не говори ерунды!
Имоджен легла, подставив солнцу свой белый живот. Хелен робко расстегнула пуговицы, но скромно завязала полы блузки узлом.
– Здесь, наверху, – сказала Хелен, садясь и обхватывая колени руками, – такая тишина и спокойствие, что просто не верится, будто где-то идет война.
– Да, – согласилась Имоджен. – На днях я написала то же самое в письме маме.
– Может, скоро все закончится, – предположила Хелен и слегка вздрогнула, откусывая кусочек кекса. – Взрослые ведь во всем разберутся, правда?
– Хм-м-м, – протянула Имоджен, – я не уверена. Ты же знаешь, что и взрослые не могут решить всех проблем?
– Надеюсь, у них получится, – вздохнула Хелен. – Мой старший брат ушел в армию, и я переживаю за него.
– Прости, – сказала Имоджен, усаживаясь и обнимая Хелен за плечи. – Я не знала. Мои кузены ушли на фронт, и я тоже за них переживаю, но это не то же самое, что родной брат. Уверена, с ним все будет хорошо, Хелен. Приляг, давай немного позагораем на солнце, пока есть такая возможность.
Через полчаса солнце достигло зенита, а затем скрылось за холмом, и воздух стал прохладным.
– Пойдем, Джинни, – взмолилась Хелен, застегивая блузку и натягивая пальто. – Я замерзла… пора возвращаться.
– Ну ладно, – с неохотой согласилась Имоджен. Она заткнула блузку под твидовую юбку и надела кофту через голову. Встав, она отряхнула мокрую траву со своего пальто и надела его, после чего они с Хелен пошли вниз.
Поскальзываясь и спотыкаясь на спускавшейся зигзагом дороге, в конце концов они поняли, что потеряли ориентиры. Солнце быстро скатывалось за горы, которые теперь стали лиловыми. Начинало темнеть.
– Ой, Джинни, – жалобно заныла Хелен, – мы заблудились.
Имоджен переживала не меньше подруги, но продолжала уверенно идти вперед, пытаясь рассмотреть в полумраке карту.
– Нет-нет… у нас все хорошо. Я уверена, что по дороге туда мы проходили это дерево, – сказала она, махнув рукой в сторону массивного дуба, чьи ветви свисали над дорогой.
– Правда? – с тревогой спросила Хелен. – Я этого не помню.
На самом деле Имоджен тоже не была в этом уверена, но все равно мужественно шла дальше.
Неожиданно дорога стала подниматься вверх.
– Джинни, – Хелен схватила подругу за руку, – мы опять… идем наверх… Джинни!
Имоджен с раздраженным видом обернулась к ней.
– Ты заблудилась! – выпалила Хелен с влажными от слез глазами. – Признайся!
– Что ж, – сказала Имоджен, изо всех сил стараясь подавить охватывающую ее панику, – ты тоже заблудилась. Попробуй сама посмотреть карту, если ты такая умная.
Она бросила уже изрядно потрепанную карту на каменистую дорогу, а сама присела на траву на обочине, сняла свою коричневую туфлю и стала осматривать подошву, в которой образовалась дырка размером с гинею. Ее чулок промок, к тому же она натерла пятку, и там надулся здоровенный волдырь. Имоджен хотелось расплакаться, но она решила, что в присутствии подруги будет вести себя как ни в чем не бывало.
В кустах неподалеку послышался шорох.
– Что это? – шепотом спросила Хелен.
– Не знаю, – ответила Имоджен. – Может, кролик?
– Слишком громко для кролика.
– Тогда олень… Здесь в горах водятся олени.
В кустах послышался тихий смех, и два мальчика – на вид лет пятнадцати – вынырнули из леса, хохоча и держась за бока.
– А, – резко сказала Имоджен, – это всего лишь глупые мальчишки. Пойдем, Хелен… нам пора.
Она надела туфлю, схватила подругу за руку и стала уверенно взбираться вверх. Мальчишки стояли рядом и открыто потешались над ними.
– По этой дороге вы далеко не уйдете, – крикнули они, – если только не собираетесь заночевать на горе Скиддоу!
Затем мальчишки повернулись и побежали в противоположном направлении, смеясь и улюлюкая. Имоджен подождала, пока они скроются из вида, потом снова взяла Хелен за руку и пошла вслед за ними.
Когда солнце скрылось за горизонтом на западе и над Скиддоу взошла луна, девочки наконец отыскали обратную дорогу через сосновый лес. Они бежали сквозь сгущающиеся сумерки, пока не добрались до знакомой Спуни-грин-лейн. Задыхаясь, они добрели до окраины города, где снова увидели тех двух мальчишек, которые ждали их, прислонившись к забору.
– Все-таки выбрались, – сказал с усмешкой тот, что был выше ростом.
– Да, спасибо, – отозвалась Имоджен, стараясь сохранить чувство собственного достоинства, даже несмотря на то что ее чулки промокли, а прохудившаяся подошва хлюпала при каждом шаге.
– А там не слишком холодно… для солнечных ванн? – с грубым гоготом поинтересовались мальчишки.
Щеки у Хелен стали красными, как свекла. Она взяла подругу за руку и прошептала:
– Они нас видели! О Джинни, как ты могла! Они видели…
– А мне плевать! – резко парировала Имоджен. – Это было очень здорово, – сказала она высокому мальчишке. У него были голубые глаза и лохматые волосы. – Вам тоже стоит как-нибудь попробовать. А то вы такие бледные…
Она повернулась на каблуках своих хлюпающих туфель и уверенным шагом направилась к Мейнор-парку. Хелен шла следом за ней. Перед тем как свернуть за угол, Имоджен обернулась и увидела, что высокий мальчишка смотрит на нее с улыбкой на губах. И она готова была поклясться, что он ей подмигнул.
Глава шестая
Ферма Ферзехоф, декабрь 1939 года
Каждый год в первую субботу декабря Кете делала рождественский венок. На кухонном столе лежали зеленые ветки, наполнявшие комнату своим ароматом. Она сорвала сосновые ветки и ветви омелы, собрала с кустов живой изгороди поздние ягоды и украсила всем этим основу из соломы, сделанную в форме кольца. Бархатные и льняные ленты, которые использовали каждый год, а затем аккуратно сворачивали и убирали, с трудом умещались в маленькой овальной коробке. Четыре новые красные свечи тоже ждали, когда их воткнут в венок. Одну из свечей должны были зажечь на следующий день – в первое воскресенье декабря, вторую – через неделю и так далее, до наступления сочельника.
Магда в форме «Юных дев» вошла в кухню со двора. В тот день у них была специальная встреча с представителями гитлерюгенда: они обсуждали празднование зимнего солнцестояния, которое хотел организовать в деревне их лидер.
– Я рада, что ты вернулась, – сказала Кете, вплетая омелу между колючих сосновых веток. – Не хочешь помочь мне с венком?
Магда всегда любила рождественские приготовления: мать и дочь стали вместе плести венки с тех пор, как Магда подросла настолько, что смогла придавать форму упругим и колючим веткам.
– Нет, – ответила Магда, направляясь к лестнице.
– Магда! – крикнула ей вслед мать. – Что-то случилось?
– Я просто устала.
Магда бегом поднялась по лестнице, ворвалась в свою комнату и рухнула на кровать. Кете последовала за ней и остановилась в дверях со встревоженным видом.
– Магда? Liebling… расскажи мне, в чем дело?
– Я ненавижу все это! – воскликнула Магда. – Ненавижу «Юных дев» и всех девчонок! Ненавижу фрейлейн Мюллер. Ненавижу и не хочу больше в этом участвовать. Пожалуйста, скажи, что я могу остаться дома, мамочка!
Кете вошла в комнату, села рядом с дочерью и обняла ее.
– Ах, моя малышка… Они тебя обижают?
– Нет, дело не в этом, – с нетерпением в голосе ответила Магда. – Они меня недолюбливают, но мне все равно – я тоже их не люблю. Я просто не хочу больше туда ходить. Они все изменили… даже Рождество!
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Кете.
– Мы даже не можем больше называть этот праздник Рождеством. Теперь он называется Йоль. Фрейлейн Мюллер сказала, что за столетия до того, как стали праздновать Рождество, мы отмечали день зимнего солнцестояния. И теперь мы тоже должны его праздновать – вся наша арийская семья. Собираться вокруг костра, рассказывать друг другу истории о мужестве.
– А что в этом плохого? – удивилась Кете.
– Нам не разрешается упоминать имя нашего Спасителя – Иисуса Христа. Теперь единственный наш спаситель – фюрер. Ты можешь себе это представить?
Кете с грустью покачала головой.
– И не будет больше никакого Вайнахтсмана[2]. Теперь подарки нам будет приносить О́дин – ужасный старик в белых одеяниях.
– Но… – сказала Кете, – неужели это так важно?
– Да, это важно! Разве ты не понимаешь? Все изменилось. Мы даже не можем больше украшать нашу елку звездами, потому что они являются символами коммунизма или и того хуже – напоминают Звезду Давида. Мы должны были вы́резать свастики и раскрасить их золотой краской.
– По-моему, это даже мило, – заметила Кете. – А где твои?
– Я повесила их на кусты, пока шла домой.
– Ох, Магда…
– Нам не позволяют даже петь рождественские гимны. В них меняют слова, превращая их… как это называется? В пропаганду… Да, верно, в пропаганду партии.
– Я уверена, что это неправда…
– Фрейлейн Мюллер говорит, что мы должны развести в деревне костер и пойти к нему петь песни.
– Но что же в этом плохого? – мягко спросила Кете. – Петь песни, даже необязательно рождественские, – это же так весело!
– Нет, мамочка! Сегодня мы репетировали их: они ужасны! – Магда зарыдала.
Мать прижала ее еще крепче.
– Магда, – спокойно сказала она, – мне жаль, что тебе это не нравится, но ты должна пойти туда. В противном случае это будет не очень хорошо выглядеть.
Кете слышала истории о семье, которая не пускала своего сына на встречи гитлерюгенда. Недавно отца этого семейства отправили в трудовой лагерь.
Магда посмотрела на мать:
– Я думала, ты понимаешь…
– Понимаю, – сказала Кете. – Но у нас будут неприятности, если ты туда не пойдешь. Запомни: ты можешь петь песни и размахивать флажками, но тебе необязательно… – она пыталась подобрать нужные слова, – необязательно верить в это.