Лишь поздно ночью вернулся Чхан Рён — брат Чхан Сона.
Встретившись после долгой разлуки, братья невольно вспомнили прошлое. Но, когда Чхан Рён начал рассказывать о том, что происходит у них, Чхан Сон с ужасом подумал о своем положении:
— До чего здесь все изменилось! Будто совсем другой мир. Разве могут люди жить так? Должен же быть какой-то выход, иначе...
— Да, дело плохо. Вся деревня поднялась и то нет толку... Неужели ты об этом не слыхал? Были тут разные журналисты. Видно, до вас газеты не доходили?
— Может, и доходили, но разве достанешь их почитать? Я вот только сейчас от матери услыхал... Да, это не простое дело! Надо было бы подумать...
— Нет! Другого выхода не было: или умереть, или бороться.
И Чхан Рён рассказал, что в Чханни построили завод химических удобрений. Японцы захватили землю, где находилась деревня, выгнали людей из домов. А так называемые влиятельные лица села всячески старались угодить своим японским хозяевам.
— Эти подлецы обманули нас. Обещали, что, как только мы переедем сюда, нам построят рынок, школу, почту, главная улица, мол, будет вымощена. Обещали построить нам здесь такой же порт, как Инчен... Они всюду таскали с собой какую-то карту и показывали на ней пальцем: «Вот Курённи, здесь будет второй Инчен». Проклятые жулики!
— М-да...
— А ведь нас, жителей Чханни, две тысячи человек. Всех не так-то легко обмануть. Мы требовали, чтобы нам всё построили. И только при этом условии мы соглашались переселиться. Между собой решили, что никто из нас не поедет в одиночку. И мы твердо стояли на своем. Но приезжие японцы с помощью уездных властей стали нас уверять, что, мол, напрасно беспокоитесь, все будет сделано, как обещано. Люди наслушались этих песенок и постепенно угомонились. А тем временем эти обманщики подкупили тех, кто оказался податливее и сговорчивее.
— Как — подкупили?
— Очень просто. Дурака, сам знаешь, не трудно купить. Помнишь Су Гёна, что жил напротив колодца? Природа не наделила его умом, а японцы подослали к нему своего человека. Тот вынул из кармана туго набитый пакет и сказал Су Гёну: «Это может сделать тебя в дальнейшем богатым. Оставляю конверт на хранение, и если ты переедешь в Курённи, то содержимое конверта будет твоим. Но не вздумай вскрывать конверт до переезда. Тебе тогда не миновать наказания».
— А что было в конверте?
— Слушай дальше. Глупец все-таки открыл конверт и увидел там всего десять иен. И до того обрадовался, что, нарушая наш уговор, переехал в Курённи. Односельчане не тронули его. Что спросишь с глупца! Но, как говорится, нет стада без паршивой овцы. Нашлись и другие охотники переселиться, соблазнившись деньгами. «Первыми поедем, захватим получше места. Ведь переезжать все равно придется», — решили они. Так по одиночке и перебралась вся деревня.
— За дома заплатили всем?
— Заплатили, но что сделаешь на эти гроши? Главное — рыбный промысел. А его здесь вести нельзя.
— Нет рыбы?
— Дело не в рыбе. Ты еще не видел нашего берега? Вот посмотришь, что это за место! Обещали построить пристань, а что сделали? Возвели насыпь высотой в один метр да обили кое-как досками — и все! Посуди сам, как можно пользоваться таким причалом, когда меньше чем за год из сорока пяти лодок девять уже разбилось.
— Я слыхал. Говорят, были и человеческие жертвы.
— Послушай дальше. Об этом мы не раз говорили фирме, но там не обращают внимания.
— Так и остается без изменений?
— Фирма отнекивается. Они ссылаются на то, что причал будто построен по проекту уездной управы, а они, мол, только выполняли ее приказания. Поэтому сегодня мы и пошли к губернатору. Но он к нам не вышел. Появился какой-то человек с усиками и сказал, что губернатора нет.
— Вы так и не увидели его?
— Только вечером удалось. Он обещал все устроить, и мы вернулись.
— И женщины ходили?..
— А почему им не идти? Они сами заинтересованы, да и власти отнесутся серьезнее к нашим требованиям. Вообще-то у нас здесь есть что-то вроде местного самоуправления, и мы уже раза четыре ходили в уезд жаловаться на фирму. Но пользы-то от этого нет. Все равно, что на лягушку лить холодную воду. Они и слушать не желают. Вот мы и решили пойти всей деревней.
— Думаете, дело наладится?
— Они обещали дополнительно сделать насыпь. Но это обойдется недешево — там у берега глубоко.
— Все равно фирма обязана выполнить обещание. Другого выхода нет. Иначе деревня имеет право вернуться в Чханни.
— Конечно, вернуться было бы лучше всего. Но фирма обосновалась там прочно. У них деньги — а это все. Чего ей бояться? Видел в Чханни дома? Ну вот! Это одна из самых богатых компаний в Японии. Ее хозяева разъезжают только на автомобилях.
Было уже далеко за полночь. Утомленный дальней дорогой, Чхан Сон задремал. А Чхан Рён долго не мог заснуть. Волнения истекшего дня, а главное, приезд брата взбудоражили его, на плечи легла еще одна забота.
Беспокойные мысли, овладевшие Чхан Соном с первого дня возвращения на родину, не оставляли его. Вот она, бедняцкая доля! На чужбине тосковал по родной деревне, а вернулся — все оказалось иначе. «Как мышь, попавшая в глиняный кувшин», — горько усмехнулся он, раздумывая о своем положении. Нет работы, нет клочка земли, которым можно было бы прокормить семью. И даже рыбной ловлей нельзя заняться. Что же делать? Неужто сидеть и ждать погоды у этого проклятого берега в Курённи?
Чхан Сону казалось, что, если безделье продлится еще немного, он превратится в труп. В голове никак не укладывались впечатления последних дней. Слишком были они непонятными, новыми. Заводские гудки завладели окрестностями, его родной деревней. Завод поглощал все новых и новых рабочих, прежних односельчан Чхан Сона. А у него не хватало смелости на что-либо решиться. Завод казался ему чужим, а люди, которые туда шли, непохожими на него.
Жизнь в Курённи была тяжелой. Крестьяне с зимы до весны считали рис по зернышку, но все равно его не хватало даже до весеннего сева. О насыпи, которую обещала построить фирма, не было слышно ничего. Не слышно было и веселой песни «Обу корэ», которую, бывало, пели рыбаки, отправляясь в море.
И только по вечерам рабочие, возвращаясь из Чханни, затягивали «Ариран». Но даже слова этой песни стали другими:
Река возмутилась в Чандине, —
Турбины рождают ток,
А мы весь день за машиной,
И льется слез поток.
И где прежде пашни цвели.
Трубы завода выросли в поле.
Девушки наши туда пошли
В поисках лучшей доли.
Ариран, Ариран, Aрира — ё...
Смело звучала песня. Как непохожа была она на прежнюю, заунывную «Ариран»! Многие в Курённи знали новую песню. Кто сочинил новые слова — неизвестно, но они распространились быстро, передаваясь из уст в уста.
Один за другим крестьяне Курённи обреза́ли традиционные косы и шли на завод. Чхан Сону начинало казаться, что эти корпуса имеют какую-то особую власть над людьми и им нельзя не подчиниться.
Наконец и он решился. На завод принимали только молодых и сильных. Чтобы стать рабочим, нужно было выдержать экзамен, проверку физической силы. Новичка осматривали врачи, заставляли поднимать большой мешок с песком, нести бадью с рудой, толкать вагонетки с грузом. После этого на ладони будущего рабочего писали какой-то иероглиф.
Когда Чхан Сон, пройдя проверку, посмотрел на свою ладонь, то увидел иероглиф «Бык». «Что бы это значило?» — недоуменно подумал он. К нему подошел какой-то человек, вероятно десятник.
— Хорошо. Завтра с утра выходи на работу, — снисходительно усмехнулся он.
Утром Чхан Сон, срезав косу и намотав на ноги обмотки, пошел с лопатой в Чханни. К шести тысячам рабочих химического завода прибавился еще один.
Ли Ги ЕнТАЙНОЕ ПИСЬМО
Обычно Мария всегда рано возвращалась из школы, но сегодня ее почему-то долго не было. Сначала это вызвало недоумение, потом беспокойство. Наступил вечер, а она все не приходила.
— Где же Мария? Что случилось? — спрашивали друг друга домашние.
Только когда часы пробили восемь, послышались торопливые шаги. Мать распахнула дверь и увидела Марию. Она положила сумку с книгами и присела на пол мару[14], развязывая шнурки туфель.
Мать обрадовалась, но строго спросила:
— Что случилось? Где тебя носит так поздно?
— Я... учитель задал нам выучить новые иероглифы... Ей Сун позвала меня вместе заниматься... Она лучше меня знает их... и не заметили, как наступил вечер... Я собралась бежать домой. Мать Ен Сун оставила меня ужинать, — оправдывалась Мария.
— Иероглифы ты могла спросить у брата! Он же дома! Зачем к чужим бегаешь? Где это видано, чтобы девочка ходила по городу поздно вечером!
— Брат? Да разве он поможет? Он занят только самим собой. От него только и слышишь: «Дура, ты и этого не знаешь? Одно слово — девчонка!» — а то и хуже обругает...
Из пристройки вышел брат.
— Что ты сказала? Когда я отказывался тебе помогать? — грозно подступая к Марии, спросил он.
— Разве я говорила «не помогаешь»? Я сказала, что тебя не допросишься.
— А когда ты меня просила? Ты что, девчонка, кулака захотела попробовать?
— Ладно! Помогаешь... Ты всегда прав!..
— Говоришь, иероглифы?! Какие там иероглифы? Кого ты хочешь обмануть?
— Никого я не обманываю! Можете завтра спросить у матери Ен Сун! — Грустно усмехнувшись, Мария опустила глаза.
— Еще чего! Почему девчонка шляется по ночам?
«Ты еще позже возвращаешься, а тут раскричался!» — готова уже была ответить Мария, но, побоявшись, что брат ударит ее, сдержалась и промолчала.
Она часто ссорилась с братом. И он, как только у него не хватало доводов, начинал кричать и пускал в ход кулаки.