– Воистину, – кивнул декан. – Нам очень повезло, что Святой Симеон с нами.
– Он уже пятьдесят лет возглавляет свою организацию. Не больше и не меньше! – произнес господин, которого никто из присутствующих не знал, франтоватый англичанин в безупречно сидящем твидовом костюме и галстуке-бабочке. – Со всевозрастающей мудростью, безусловно, но в последние годы слегка теряет хватку. Моральный авторитет, конечно, ничуть не померк.
Все закивали.
– Истинная правда, – подтвердил декан. – Боюсь, никак не вспомню вас, сэр. Какое подразделение вы представляете?
– О, я вовсе не делегат, – ответил англичанин. – Я пишу о конгрессе для «Морально-философического журнала». Меня зовут Саймон Талбот.
– Кажется, я читал что-то из ваших сочинений, – заметил капеллан. – Весьма остроумная статья о… гм… э-э-э… о релятивизме.
– Вы очень добры, – поклонился Талбот.
– Будущее принадлежит молодежи, – сказал человек в темном костюме, представитель «Тюрингского поташа», могущественной фармацевтической корпорации и по совместительству одного из спонсоров конгресса. – Таким, как генеральный секретарь La Maison Juste.
– Марсель Деламар…
– Совершенно верно. Необыкновенно способный человек.
– О да, месье Деламар – выдающаяся личность. Очень старается продвинуть свою идею совета, – сказал настоятель.
– Как и все мы, честно говоря, – согласился «Тюрингский поташ». – Полагаю, было бы мудро включить в его ряды этого вашего месье Деламара.
– Ясность мышления, мощь восприятия, – пробормотал Саймон Талбот.
Да, Марсель Деламар поистине мог быть доволен проделанной за день работой.
«Café Cosmopolitain» напротив железнодорожного вокзала Женевы представляло собой длинный прямоугольный зал с низким потолком, скудно освещенный и не слишком чистый. Закопченно-коричневые стены украшали выщербленные панно из эмали и выцветшие бумажные плакаты, рекламирующие аперитивы и крепкие напитки. Здесь имелся и бар с цинковой стойкой, и некоторое количество официантов, отобранных по принципу «ни воспитания, ни профессионализма». Впрочем, напиться здесь можно было с тем же успехом, что и в любом другом месте. Однако, если вам хотелось провести вечер в цивилизованной обстановке и с приличной кухней, это место вам бы категорически не подошло.
Зато у него было одно бесспорное преимущество: как центр обмена информацией заведение не знало себе равных. В радиусе нескольких сотен метров от него находились некое новостное агентство, несколько правительственных учреждений и собор, не говоря уж о вокзале. Все вместе это означало, что журналисты, шпионы и сыщики могли с комфортом обстряпывать свои дела в «Космополитене». Не удивительно, что во время конгресса Магистериума кафе было забито под завязку.
Оливье Бонневиль сел за стойку и спросил темного пива.
– Кого мы тут ищем? – шепнул ему на ухо ястреб-деймон.
– Маттиаса Зильберберга. Судя по всему, он знал Деламара еще в школе.
– Такой человек ни за что не придет в такое место.
– Придут те, с кем он работает.
Бонневиль сделал глоток пива и огляделся по сторонам.
– Вон тот человек, случаем, не коллега Зильберберга? Толстый, с седыми усами, только что вошел.
Новый посетитель как раз вешал пальто и шляпу на вешалку возле зеркала и здоровался с двумя джентльменами за столиком неподалеку.
– Мы его где-то раньше видели. Где? – спросил Бонневиль своего деймона.
– На открытии выставки Ровелли в галерее Тенье.
– Точно.
Бонневиль отвернулся от бара и сел, опираясь локтями на стойку за спиной. Плотный, лысый гость сел за столик к своим знакомым. Прищелкнув пальцами, подозвал самого неприветливого официанта, который выслушал заказ, коротко кивнул и испарился.
– Кто, интересно, остальные двое? – пробормотал Бонневиль.
– Не помню, чтобы мы их встречали. Хотя, возможно, тот, что сидит спиной, Починский.
– Починский… который искусством занимается?
– Да, критик.
– Возможно… Да, ты права, это он.
Сидевший спиной подвинул свой стул, и на мгновение его лицо отразилось в зеркале напротив.
– А толстяка зовут Раттен.
– Какая память!
– Негусто, но что поделать.
– Лучшее, что у нас пока есть.
– Как будем действовать?
– Пойдем представимся, конечно.
Бонневиль допил пиво и уверенно зашагал через запруженный публикой зал. Хмурый официант подходил к столику с другой стороны. Кто-то неожиданно передвинул стул, Оливье споткнулся, почти упал, налетел на официанта – тот непременно уронил бы поднос, если бы молодой человек не подхватил его с необычайной ловкостью.
Последовали удивленные и восхищенные возгласы тех, кто сидел за столом, приглушенная ругань официанта и буря размахиваний руками и похлопываний по плечу от невольного инициатора этого акробатического этюда, не вовремя подвинувшего стул.
– Полагаю, это ваши напитки, джентльмены, – изрек Бонневиль, водружая поднос на стол и игнорируя официанта и его ящерицу-деймона, громко возмущавшуюся из кармана фартука.
– Мастерский подхват, – одобрил Раттен. – Вам бы голкипером быть, сударь мой. А может, вы и так голкипер?
– Ни в коем случае, – с улыбкой ответил Бонневиль и, не глядя, вернул официанту пустой поднос.
– Мы бы хотели угостить вас в благодарность за спасение нашей выпивки, – продолжал Раттен. – Присядете?
– Конечно, давайте к нам! – с энтузиазмом поддержал его сосед по столу.
– Очень щедро с вашей стороны. Темного пива, – сказал Оливье официанту, который скривился и исчез.
Бонневиль уже почти пододвинул себе стул, но тут снова взглянул на усатого и, кажется, внезапно узнал его.
– Бог мой… месье Раттен?
– Он самый, но как…
– Мы встречались с вами пару недель назад на открытии выставки Ровелли в галерее Тенье. Вы, наверное, не вспомните, но вы так увлекательно представляли художника…
За свою не слишком долгую жизнь Бонневиль успел заметить, что пожилые мужчины, независимо от того, какой пол они предпочитают, всегда падки на лесть молодых, особенно если льстить честно и открыто. Самое главное – поддерживать взгляды пожилого товарища, да так, чтобы в ваших словах читалось незатейливое и искреннее восхищение юнца, который в один прекрасный день может стать последователем и учеником. Ястреб Бонневиля, словно стремясь поддержать похвалы, расточаемые хозяином, тут же перескочил на спинку стула Раттена, вокруг которой обвился его деймон-змея.
– А вы, сударь… – Оливье повернулся к Починскому. – Позвольте, я ведь не ошибаюсь, вы – Александр Починский? Я много лет читаю вашу колонку в «Газетт».
– Вы не ошибаетесь, – подтвердил критик. – Тоже имеете отношение к искусству?
– О, что вы! Все лишь скромный любитель. Довольствуюсь чтением того, что говорят о нем лучшие из критиков.
– Вы работаете на Марселя Деламара, – сказал третий, до сих пор молчавший. – Кажется, я встречал вас в La Maison Juste. Я прав?
– Абсолютно правы, сударь. Имею такую честь, – юноша протянул руку для пожатия. – Меня зовут Оливье Бонневиль.
Тот тоже протянул руку в ответ.
– Мне случалось раз или два посещать La Maison Juste – по делам. Эрик Шлессер.
Ага, банкир. Бонневиль, наконец, узнал его.
– Да, – сказал он, – мой работодатель – поистине выдающийся человек. Вы же знаете, что сейчас идет конгресс Магистериума?
– Месье Деламар тоже принимал участие в его организации? – поинтересовался Раттен.
– Да, и немалое! – кивнул Бонневиль. – Ваше здоровье, господа!
Он выпил, они тоже.
– Да, – продолжал Бонневиль, – ежедневно работая рядом с таким блестящим человеком, невольно чувствуешь себя… очень незначительным, знаете ли.
– А чем занимается этот ваш Maison Juste? – поинтересовался Починский.
– О, мы постоянно ищем способы сочетать мирскую жизнь с жизнью духовной, – непринужденно ответил Бонневиль.
– И конгресс вам в этом поможет?
– Я в этом уверен. Он привнесет в работу Магистериума ясность и остроту целеустремленности.
– А что такое La Maison Juste? – спросил Раттен. – Часть юридической системы?
– Он был основан примерно сто лет назад. Лига инставрации Святого Замысла – таково официальное название. Функционирует он уже очень давно… и очень усердно. Но в последние годы, при месье Деламаре, это подразделение превратилось в поистине могучую силу внутри Магистериума, неустанно стремящуюся к всеобщему благу. На самом деле называть его, конечно, стоит полным именем, но здание, где он находится, так прекрасно… Думаю, «Дом справедливости» – это такой способ отдать ему должное. Много столетий назад в нем проводили допросы еретиков и развенчание ересей, отсюда и название.
Бонневиль почувствовал, что его деймон узнал что-то важное, но виду не подал. Вместо этого он повернулся к критику.
– Прошу вас, месье Починский, скажите, что вы думаете о месте, которое отводится духу в искусстве?
Об этом Починский мог говорить часами. Бонневиль откинулся на спинку стула, грея в ладонях стакан, внимательно слушая и выбирая момент, чтобы откланяться. Наконец он поднялся, поблагодарил господ за увлекательнейшую беседу и удалился, оставив впечатление любезного, скромного, способного и во всех отношениях очаровательного представителя молодого поколения.
Как только они вышли наружу, деймон вспорхнул ему на плечо. Всю дорогу до квартиры в мансарде, где они обитали, Бонневиль внимательно его слушал.
– Итак?
– Раттен работает на Силберберга, это мы вспомнили правильно. А Силберберг знал Деламара в школе и вроде бы до сих пор поддерживает отношения. Деймон Раттена сказала, что у Деламара была старшая сестра, которую он очень любил. Она играла важную роль в Магистериуме – даже основала подразделение, задачу которого Раттен, впрочем, не вспомнил, и вообще пользовалась большим влиянием. Судя по всему, очень красивая женщина. Она вышла за англичанина по фамилии Кортни или Коулсон, что-то в этом роде, но прижила ребенка от другого человека, и вышел скандал. Деламар был в отчаянии, когда десять лет назад она пропала без вести. Думает, что во всем виноват ребенок, но почему – этого Раттен не знает.