– Ну, да, ведьмы это могут. Как моя Серафина.
– А кто-нибудь еще? Может, среди цыган есть кто-то, кто умеет разделяться?
– Ну, был один человек…
Но прежде, чем он успел договорить, лодка закачалась, как будто кто-то взошел на борт, а затем раздался стук. Лира выглянула и увидела симпатичную девочку лет четырнадцати: в одной руке та держала поднос с едой, а другой пыталась открыть дверь. Лира поспешила ей на помощь.
– У вас все в порядке, Фардер Корам? – спросила девочка, настороженно глядя на Лиру.
– Это моя двоюродная внучка Розелла, – представил девочку Корам. – Розелла, это Лира Сирин. Я тебе много о ней рассказывал.
Розелла поставила поднос Фардеру Кораму на колени и робко пожала Лире руку. Любопытство боролось в ней с застенчивостью. За ногами девочки прятался деймон-заяц.
– Это обед для Фардера Корама, – сказала она. – Но я и вам тоже принесла поесть, мисс. Ма Коста сказала, вы наверняка проголодались.
На подносе обнаружились свежий хлеб с маслом и маринованная селедка, бутылка пива и два стакана.
– Спасибо, – сказала Лира.
Розелла улыбнулась и ушла, а Лира тут же вернулась к прерванному разговору:
– Вы сказали, что знали человека, который умел разделяться…
– Да. Это было в Московии. Тот человек побывал в Сибири, в том месте, куда ходят ведьмы, и сделал то же, что они. Чуть не помер, но сделал. Он любил одну ведьму и, уж не знаю с чего, забрал себе в голову, что сможет жить долго, как они, если проделает эту штуку с деймоном. Да только ничего не вышло. И ведьма та не стала о нем лучшего мнения, да и вообще он после того недолго прожил. И это был единственный известный мне человек, который сумел такое сделать… и захотел. А почему ты спрашиваешь?
Лира рассказала ему о дневнике, который нашла в рюкзаке человека, убитого у реки. Корам слушал ее жадно, так и застыв с наколотой на вилку селедкой.
– А Малкольм об этом знает? – спросил он, когда Лира закончила свой рассказ.
– Да.
– Он не говорил тебе ничего про «Оукли-стрит»?
– Оукли-стрит? Это где?
– Это не где, а что. Такое название. Что, ни разу не упоминал? Ни он, ни Ханна Релф?
– Нет. Может, они бы и сказали, если бы я не ушла так внезапно… Не знаю. Ох, Фардер Корам, я вообще так мало знаю! Что это за «Оукли-стрит»?
Старик отложил вилку и отхлебнул пива.
– Двадцать лет назад, – начал он, – я рискнул и велел юному Малкольму передать Ханне Релф слова «Оукли-стрит», чтобы она не волновалась насчет меня и знала, что я ему ничего плохого не сделаю. Я понадеялся, что она сама расскажет ему, что это такое, и она рассказала, а если он ни разу не произнес этих слов при тебе, то это лишнее доказательство, что ему можно доверять. «Оукли-стрит» – это, скажем так, подразделение секретной службы. Это не официальное название, просто шифр. К настоящей Оукли-стрит, что в Челси, они никакого отношения не имеют. Основали это подразделение еще при короле Ричарде, который сопротивлялся Магистериуму, как мог, а тот наступал со всех сторон. «Оукли-стрит» всегда была независимой – точнее, подчинялась лишь кабинету министров, но не военному министерству. Король и Тайный совет безоговорочно ее поддерживали; финансирование шло из золотого резерва; в парламенте был особый комитет, перед которым она отчитывалась. Но при короле Эдуарде ветер переменился. Между Лондоном и Женевой начался обмен послами и, как они их называют, верховными комиссарами, или легатами.
Тогда-то ДСК и вошел в силу. И все стало таким, как сейчас: правительство перестало доверять народу, а народ стал бояться правительства. Все друг за другом шпионят. ДСК не может арестовать всех, кто его ненавидит, а народ не может создать организацию, способную выступить против ДСК. В общем, зашли в тупик. И хуже того: у наших противников есть энергия, которой нет у нас. А берется она из уверенности в своей правоте. Когда есть такая уверенность, сделаешь всё, чтобы добиться того, чего хочешь.
Сама древняя человеческая проблема, Лира, – это разница между добром и злом. Зло может позволить себе быть неразборчивым в средствах, а добро – нет. Зло творит, что хочет, и ничто его не сдерживает, а у добра как будто одна рука привязана за спиной. И сделать то, что нужно для победы, оставаясь самим собой, оно не может: для этого ему нужно превратиться в зло.
– Но… – Лира хотела возразить, но не знала с чего начать. – Но как насчет той победы, когда цыгане и ведьмы, и мистер Скорсби, и Йорек Бирнисон разгромили Больвангар? Разве это не пример победы добра над злом?
– Да, пример. Маленькая победа… ну ладно, хорошо, большая, если вспомнить обо всех этих детях, которых мы вернули домой. Большая победа. Но не окончательная. ДСК сейчас сильней, чем когда-либо; Магистериум полон решимости; а маленькие агентства вроде «Оукли-стрит» бедствуют, да и управляют ими старики, чьи лучшие дни остались далеко в прошлом.
Одним глотком он допил свое пиво.
– Но чего хочешь ты, Лира? Что у тебя на уме?
– Я и сама не знала, пока не увидела один странный сон. Не так давно. Мне приснилось, будто я играю с деймоном – и этот деймон не мой, но мы с ней очень любим друг друга… Ох, простите. – Лира сглотнула комок в горле и вытерла глаза. – Я проснулась и поняла, что должна сделать. Я должна отправиться в пустыню Карамакан и войти в тот красный дом, потому что там я, быть может, снова встречу того деймона и… В общем, не знаю почему. Но сначала нужно разыскать Пана, потому что нельзя же разгуливать повсюду без своего деймона…
Тут она сбилась с мысли, и не в последнюю очередь потому, что не успела объяснить это все себе сама до того, как начала объяснять Фардеру Кораму. Вдобавок, она заметила, что он уже начинает уставать.
– Наверное, я пойду, – сказала она.
– Да, мне надо вздремнуть. Приходи вечером, я отдохну, и, возможно, у меня появится парочка мыслей.
Лира еще раз поцеловала его и понесла поднос обратно на лодку Ма Косты.
Ма Коста в последнее время не путешествовала: лодка ее стояла на приколе неподалеку от Зала собраний, и, как она сама сказала Лире, эта стоянка, скорее всего, станет для нее последней. Она с удовольствием занималась огородничеством – выращивала овощи и цветы на делянке рядом с лодкой – и не с меньшим удовольствием приютила Лиру.
– Оставайся, сколько понадобится. Можешь готовить, если хочешь. Старый Джорджо сказал, у тебя неплохо получается… не считая тушеных угрей.
– Чем это ему не угодили мои тушеные угри? – возмутилась Лира. – И почему он мне сам не сказал?
– Ну, посмотришь, когда я буду в следующий раз их готовить. Поучишься. Да только имей в виду: этому всю жизнь надо учиться.
– А в чем секрет?
– Надо резать их по диагонали. Ты, небось, скажешь – да какая разница? А разница есть.
Ма Коста взяла корзину и отправилась на берег, а Лира уселась на крыше кабины, глядя, как цыганская матушка шагает вдоль берега к Залу собраний – большому дому, крытому соломой, рядом с которым раскинулся рынок. Разноцветные навесы рыночных лотков оживляли однообразную зимнюю серость, тянувшуюся до самого горизонта, который едва угадывался в тускнеющем свете.
«Но даже если я проживу тут всю жизнь и научусь как следует тушить угрей, все равно это не мой дом и никогда моим не станет, – подумала Лира. – Я это уже давным-давно поняла».
До чего же это было тяжело: не знать, сколько придется здесь пробыть, не понимать, когда можно будет уйти без опаски, и сознавать только то, что ей тут не место! Лира устало поднялась, подумав, не пойти ли в каюту, вздремнуть часок-другой, но не успела сделать и шагу, как на канале показалась лодочка. На носу стоял с длинным веслом мальчик лет четырнадцати, а его деймон-утка плыл рядом, деловито загребая лапами. Мальчику явно хватало и силы, и сноровки управляться с веслом: завидев Лиру, он тут же затормозил и повернул влево, к лодке Ма Косты. Утка захлопала крыльями и вспорхнула на борт.
– Это вы – мисс Сирин? – крикнул мальчик.
– Да, – ответила Лира.
Мальчик сунул руку в нагрудный карман своей куртки, зеленой, как болотная вода.
– Для вас письмо, – сообщил он, протягивая конверт.
– Спасибо…
Лира взяла конверт и прочитала адрес: «Мисс Л. Сирин, через Корама ван Текселя». Корам зачеркнул свое имя и написал: «через мадам Косту, “Персидская царица”». Конверт был из плотной, дорогой бумаги, адрес отпечатан на машинке.
Тут Лира поняла, что мальчик все еще ждет. Сообразив, чего именно, она дала ему мелкую монетку.
– Добавьте еще столько, и будем квиты.
– Поздно, – усмехнулась Лира. – Письмо уже у меня.
– Ну, попытаться стоило, – хмыкнул в ответ мальчишка и, спрятав монетку в карман, погреб прочь, да так быстро, что перед лодкой поднялась настоящая волна.
Конверт был такой красивый, что Лире стало жалко рвать его. Она спустилась на камбуз и вскрыла письмо кухонным ножом, а потом села за стол и принялась читать.
Листок был похож на какой-то официальный бланк, но отпечатанный в типографии адрес Дарем-колледжа был зачеркнут. Лира не поняла, что это значит, но подпись гласила: «Малкольм П.». Любопытно, какой у него почерк… Лира пробежала глазами по строчкам и убедилась, что рука у Малкольма твердая, буквы изящные и пишет он разборчиво, авторучкой с черными чернилами.
Дорогая Лира!
Дик Орчард сообщил мне о неприятной ситуации, в которой ты оказалась, и сказал, куда ты уехала. Я считаю, что лучше убежища, чем на Болотах, тебе не найти, и никто не даст тебе совета лучше, чем Корам ван Тексель. Спроси его про «Оукли-стрит». Мы с Ханной собирались рассказать тебе, но обстоятельства распорядились иначе.
Билл, привратник в Иордане, говорит, что в колледже ходят слухи, будто тебя арестовал ДСК и ты исчезла где-то в недрах тюремной системы. Слуги в ярости и винят магистра. Поговаривают даже о всеобщей забастовке, которая будто бы начнется с Иордан-колледжа, – но поскольку забастовка тебя не вернет, сомневаюсь, что дело пойдет дальше разговоров. Однако магистр скоро убедится, что с п