рислугой шутки плохи.
Между тем лучшее, что ты можешь сделать, – узнать у Корама ван Текселя как можно больше о деятельности «Оукли-стрит». Мы – мы с тобой – только начали говорить о важных вещах, но я чувствую, что ты знаешь – возможно, благодаря алетиометру, а может, и по опыту другого рода, – что одни и те же вещи можно видеть, воспринимать и понимать по-разному. И, похоже, этот факт имеет прямое отношение к тому, что произошло в Центральной Азии и повлекло за собой гибель бедного Родерика Хассаля.
Передавай привет Кораму и расскажи ему все, что сочтешь нужным, о Хассале и о Карамакане. Именно туда я сейчас и отправляюсь.
И, наконец, прости меня, пожалуйста, если тон этого письма покажется тебе слишком напыщенным. Я знаю, что произвожу такое впечатление, когда пишу, но ничего не могу с этим поделать.
Ханна тоже пишет тебе и будет рада получить от тебя весточку. Через цыган письма доходят безопасно и быстро, хоть я и не понимаю, как у них это устроено.
Твой друг,
Малкольм П.
Лира прочла все быстро и тут же вернулась к началу, чтобы перечитать еще раз, помедленнее. На словах о напыщенном тоне она покраснела: Малкольм и правда казался ей высокопарным, но это было давно… то есть до убийства у реки. Тот Малкольм, которого она теперь узнавала заново, вовсе не был напыщенным.
Ма Коста ушла на рынок, так что на «Персидской царице» Лира сейчас была одна. Вырвав листок из блокнота, она села и начала писать ответ.
Дорогой Малкольм,
Спасибо за письмо. Сейчас я в безопасности, но…
Рука ее замерла. Лира вдруг сообразила, что понятия не имеет, что писать дальше, да и вообще – как с ним говорить? Она поднялась, прошла на корму, огляделась, провела руками по рулю, глубоко вдохнула холодный воздух и вернулась в кабину, к письму.
…но скоро мне придется уйти отсюда и двигаться дальше. Я должна во что бы то ни стало разыскать Пана. И я готова ухватиться за любую ниточку, пусть даже самую нелепую и маловероятную – вроде того Синего отеля, о котором писал доктор Штраус в своем дневнике. Это, насколько я поняла, какое-то убежище. Я постараюсь найти его, и посмотрим, что из этого выйдет. Потому что если я не смогу разыскать Пана…
Она остановилась, вычеркнула последнюю фразу и уронила голову на руку, сжатую в кулак. Это было все равно что говорить в пустоту. С минуту Лира не шевелилась, но, наконец, снова взялась за перо.
Если Пан окажется там, мы пойдем в Карамакан. Попытаемся пройти через пустыню и отыскать тот красный дом. Я много думала об этом доме после того, как прочитала дневник доктора Штрауса, – он меня поразил, как один из тех ярких снов, которые не забываются и преследуют тебя часами даже наяву. В нем есть что-то знакомое, хотя я не понимаю, что именно. Такое чувство, что я знала что-то об этом доме, а потом забыла и никак не могу вспомнить. Наверное, нужно, чтобы он приснился мне еще раз.
Возможно, там мы с вами и встретимся.
На случай, если я не вернусь: спасибо, что позаботились обо мне, когда я была совсем маленькой, и спасли меня от потопа. Жаль, что мы так мало помним о раннем детстве… я вот не помню ничего, кроме каких-то деревьев, увешанных огоньками: вроде как я смотрю на них и очень счастлива. Но, может, это тоже был просто сон. Хочется надеяться, что когда-нибудь мы с вами сможем поговорить по-настоящему. Я бы тогда рассказала обо всем, что привело меня сюда – туда, где я сейчас оказалась. Правда, я сама не очень понимаю, как так вышло. Но Пан утверждал, что кто-то украл у меня воображение. Потому он и ушел – чтобы разыскать и вернуть его. Может, вы поймете, что он имел в виду и почему это так трудно… почти невыносимо…
Пожалуйста, передайте привет Ханне и Элис. Скажите, что я их люблю. И еще привет Дику Орчарду. Да, и вашим родителям! Я едва успела с ними познакомиться, но они мне очень, очень понравились! Было бы…
Эти два слова Лира вымарала и вместо них написала:
Хотелось бы…
Но и эти слова она тут же перечеркнула и закончила письмо так:
Я очень рада, что мы с вами стали друзьями.
Ваша Лира.
В ящике стола на камбузе Лира нашла конверт и быстро запечатала письмо, чтобы не успеть пожалеть о написанном. Вписала адрес: «Доктору Малкольму Полстеду, Дарем-колледж, Оксфорд», – оставила конверт на столе, прислонив к солонке, и снова вышла наружу.
Она не находила себе места. Заняться было решительно нечем, но просто сидеть Лира не могла, несмотря на усталость. Она побрела вдоль канала, остро ощущая любопытные взгляды, которые бросали на нее речные жители и, в особенности, встречные парни. На площади перед Залом собраний, как обычно, кипела жизнь, и вскоре Лире стало неуютно под взглядами стольких глаз. И эти парни… будь с ней Пан, она в ответ смотрела бы так же дерзко. В прошлом она делала так не одну сотню раз. Или, еще лучше, вовсе не обращала бы на них внимания. Она понимала, что на самом деле эти мальчишки далеко не так уверены в себе, как пытаются показать, и что сбить с них спесь проще простого. Но понимать – это одно, а сделать – совсем другое. Сейчас она боялась всего, и это было ужасно. Больше всего на свете ей хотелось спрятаться, стать невидимкой.
Устав бороться, Лира вернулась на «Персидскую царицу», забралась в койку и вскоре забылась сном.
Пантелеймон тоже спал, но не так крепко: он то и дело просыпался и вспоминал, где находится. Некоторое время он лежал тихо, прислушиваясь к мерному стуку двигателя, к треску и скрипу старых шпангоутов и плеску волн, от которых его отделяло лишь несколько дюймов обшивки, – а потом снова погружался в неглубокий сон.
Очнувшись снова, он услышал хриплый, царапающий шепот и сразу же понял, что это голос призрака. Зажмурившись, Пан отполз поглубже в тень, но это не помогло. Голосов стало несколько, и все они чего-то хотели от него, но не могли сказать внятно, чего именно.
– Это просто сон, – прошептал Пан. – Отстаньте от меня! Уходите!
Призраки придвинулись ближе, обступили его, шипели и скреблись ему в уши. Волны, плескавшиеся за бортом, не заглушали их голосов.
– Не подходите так близко! – взмолился Пан. – Отойдите!
И тут он понял, что они не желают ему зла. Им лишь отчаянно хотелось погреться, впитать те крохи тепла, какие могло дать его маленькое тельце. Жалость к этим несчастным замерзшим призракам захлестнула его с головой. Сквозь закрытые веки он попытался разглядеть их лица, но те оставались смутными, неясными. Море изгладило их черты. Пан все еще не понимал, спит он или проснулся.
А затем он услышал другой звук – скрежет дверного засова. Призраки подняли головы; лица их, бледные и пустые, повернулись на звук – и разом исчезли, как только во тьму ударил луч антарного света. Пан сжался в комочек и затаил дыхание. Теперь он точно не спал – сомнений больше не было, так что пришлось открыть глаза.
Он увидел лестницу. По ней спускался какой-то человек, а за ним – еще один. Вместе с ними в трюм ворвался дождь, хлеставший и стекавший ручьями по их ветровкам и зюйдвесткам. Первый человек держал фонарик, а второй потянулся вверх и опустил за собой крышку люка. Одного из них Пан узнал – этого матроса он видел прошлой ночью, когда наблюдал, как капитан со старпомом воруют винт.
Тот, кто спустился первым, повесил фонарь на гвоздик. Батарейка почти села, так что свет был тусклым и неровным, но и его хватило, чтобы разглядеть, как эти двое копаются в груде ящиков и мешков, сваленных в трюме. Большинство ящиков, похоже, были пустые, но, наконец, в одном громко звякнуло стекло.
– Ага! – обрадовался матрос, но, сорвав картонную крышку с ящика, разочарованно выругался. – Вот дерьмо! Ну, как всегда!
Он показал второму бутылку с кетчупом.
– А тут картошка, – сказал второй, развязывая мешок. – Можно чипсов наделать. Хотя не знаю…
Он вытащил несколько клубней – все были в длинных белых проростках, а некоторые явно гнилые.
– Да ладно, сойдет, – махнул рукой первый. – Поджарить на дизеле, ты и не заметишь разницы. Глянь, а тут квашеная капуста! И колбаса в банках! Пируем, дружище!
– Только погоди бежать наверх, – сказал второй. – Подождут, ничего. Давай тут в тепле посидим, покурим.
– И то верно, – согласился первый. Подтащив пару мешков с мукой к перегородке, они устроились поудобнее и достали трубки и курительный лист. Из-под воротников их ветровок выбрались деймоны – крыса и воробей – и засуетились под ногами в поисках чего-нибудь вкусненького.
– А что старик хочет сделать с этим винтом, будь он неладен? – спросил один из матросов, раскурив трубку. – Если начальник порта увидит, мигом вызовет полицию.
– А кто начальник порта в Куксхафене?
– Старый Гессенмюллер. Вечно всюду сует свой чертов нос.
– Наверно, Флинт попытается сбагрить его еще на Боркуме. На ремонтном дворе напротив маяка, знаешь?
– А кстати, что за груз мы берем в Куксхафене?
– Не груз, а пассажиров.
– Врешь! Кто станет платить за проезд на этой грязной развалюхе?
– Я своими ушами слышал, как он говорил об этом с Германом. Это непростые пассажиры.
– И что в них такого непростого?
– Без паспортов. Вообще без документов, понимаешь?
– А деньги? Деньги-то у них есть?
– И денег нет.
– Так на кой черт они сдались старику?
– У него сделка с какой-то крупной фермой в Эссексе. Этих людей везут по рекам с юга – из Турции или уж я не знаю откуда. В Германии для них работы нет, но тот фермер охотно возьмет работников, которым не надо платить. Ну, кормить-то их придется, и крыша над головой нужна, но денег платить не надо. И уйти они никуда не смогут, без документов-то…
– Не понял, мы что, рабами теперь торгуем?
– Мне это тоже не по душе, но ты же его знаешь, Ганса Флинта. Что ему в голову втемяшится, то он и сделает, а там хоть трава не расти.