– По-моему, все замечательно, – сказала та. – Последний штрих…
Она пробежала пальцами по волосам Лиры, укладывая их чуть по-другому, чем прежде, и отступила на шаг.
– Идеально!
– Я тоже хочу посмотреть! – не выдержала Лира. – Где зеркало?
Из зеркала на нее посмотрело новое, незнакомое лицо. Главное и едва ли не единственное, о чем она могла сейчас думать, – понравится ли Пану ее новая внешность? Но где-то в глубине за этой мыслью таилась другая: как только Оливье Бонневиль снова разыщет меня с помощью алетиометра, он узнает, как я теперь выгляжу. А значит, узнает и Магистериум.
– Еще не все, – сказала Анита, протягивая Лире очки в роговой оправе. – Надень-ка вот это.
Лира повиновалась, и теперь действительно стала совершенно другим человеком.
– Но тебе все равно нужно стараться быть невидимкой, как ты это называешь, – предостерегла Анита. – Без этого не обойтись. Ты должна казаться… ну, знаешь, скучной! Серой, совершенно никакой. И одеваться во что-нибудь неброское. Никаких ярких цветов! И вот что я тебе еще скажу, – добавила она, проводя щеткой по преображенным волосам Лиры. – Ты должна научиться держаться совсем по-другому. От природы ты подвижная, легкая, прыгучая. Надо это изменить. Представляй себе, что ты тяжелая. Двигайся медленно.
И тут заговорил ее деймон. Все это время он только наблюдал за происходящим, лишь изредка вставляя замечание или одобрительный кивок, но теперь взобрался на спинку стула и разразился настоящей речью:
– Да, тело должно стать тяжелым и медлительным, но при этом не забывай, что происходит у тебя в голове. Старайся выглядеть так, будто ты угнетена и подавлена, тогда люди будут от тебя отворачиваться. Им не нравится смотреть, как другие страдают. Но имей в виду: тут очень легко заиграться и пасть духом по-настоящему. Будь осторожна, не попадись в эту ловушку! Будь у тебя свой деймон, он бы сам тебе это сказал. Тело влияет на ум. Поэтому не забывай, что ты только притворяешься.
– Вот так-то, – сказала Анита. – Напутствие тебе от Телемаха.
– Очень полезное, – кивнула Лира. – Спасибо! Буду делать то же, что превращало Эйлин Батлер в Сильвию Мартин, только наоборот и понарошку.
– Что будешь делать теперь? – спросила Анита.
– Куплю билет на поезд до Алеппо. Раздобуду скучную одежду.
– Поезд в Алеппо идет завтра. Где ты собираешься ночевать?
– Только не в той же гостинице, что вчера. Найду другую.
– Еще чего! Нет уж, переночуешь здесь. К тому же, эти очки надо подправить. Они у тебя съезжают с носа.
– Вы уверены? В смысле, насчет переночевать…
– Конечно. Тем более, Бад наверняка захочет тебя еще расспросить.
– Ну, тогда… спасибо!
Анита подогнула дужки оправы, и очки сели как влитые. Преображенная Лира отправилась по делам: купила пыльно-коричневую юбку и самый унылый свитер, какой только смогла отыскать; купила билет до Алеппо, а после зашла в маленькое кафе и заказала чашку горячего шоколатля. Глядя на горку взбитых сливок, медленно проваливающуюся внутрь и растворяющуюся в горячем напитке, она нащупала в кармане конверт.
На лицевой стороне четким почерком были написаны ее имя и фамилия. Лира заметила, что конверт не из колледжа: те были плотные, а этот – из тонкой, но низкосортной желтоватой бумаги и с болгарской маркой. Почему у нее так дрожат руки? Что за ерунда?
Дорогая Лира,
как было бы замечательно, если бы ты наконец перестала переезжать с места на место! Тогда я бы тебя догнал. В этих краях теперь стало совсем неспокойно, а важных вещей, о которых можно сообщить письмом, остается все меньше: растет вероятность, что это письмо вскроет кто-то другой, прежде чем оно попадет тебе в руки.
Если встретишься в Смирне с нашим другом с Оукли-стрит, можешь довериться ему без опасений. Он сохранит полную конфиденциальность. Впрочем, если ты читаешь это письмо, ты уже и сама это поняла.
Имей в виду, что за тобой следят, хотя ты, вероятно, этого еще не заметила. И теперь эти люди знают, что ты предупреждена о слежке, потому что увидели, что ты прочитала письмо.
Я понимаю, почему ты выбрала такой маршрут и направилась именно туда, куда направляешься. Я разыщу тебя в пункте назначения, если наши пути не пересекутся раньше.
Нам с тобой нужно многое обсудить, но ничего из этого я не рискну доверить бумаге. Я узнал много такого, о чем хотел бы рассказать и тебе, – в том числе это касается и философских вопросов. И сам очень хотел бы услышать обо всем, что ты пережила и повидала.
Всей душой надеюсь, что ты цела и невредима. Не забывай советов Корама и будь начеку.
С самыми теплыми пожеланиями,
Малкольм.
Нечасто Лире доводилось испытывать такое разочарование! Одни только общие слова и предупреждения – и ни словечка по существу. И все же Малкольм был прав. Внимательно осмотрев конверт, она увидела красноречивые следы: письмо явно вскрывали, а потом заклеили снова, но не в точности так, как в первый раз. Так что в ответном письме – которое она напишет, как только раздобудет бумагу и ручку, – нужно будет выбирать выражения не менее тщательно, чем Малкольм.
Перечитав письмо еще дважды, она выпила почти остывший шоколатль и двинулась – осторожно и настороженно, не забывая выглядеть «скучной» – обратно к дому Шлезингеров. Но не успев еще повернуть за угол на тихую улочку, где стояла их многоэтажка, услышала рев сирен и шум моторов полицейских или пожарных машин, и увидела грязно-серый дым, столбом поднимающийся над крышами. Из-за угла выбегали люди, сирены звучали все ближе. Лира свернула за угол и огляделась: дом Шлезингеров полыхал ярким пламенем.
Глава 28. Мириорама
Лира сразу же отвернулась от пылающего дома и ровным, скучным, тяжелым шагом двинулась прочь, в сторону центра. В голове у нее шел очень напряженный диалог с Паном, но на лице и поведении это никак не отражалось.
Нет, надо остановиться… надо выяснить, живы ли они, что с ними… да, я знаю, что нельзя… рискуем сделать им только хуже… это все из-за меня… кто бы ни поджег дом, он наверняка следит, не выбежит ли кто, или… я им напишу, как только смогу… в Смирне оставаться больше нельзя. Надо убираться отсюда как можно скорее. Так, кто же я теперь? Как там мое ведьмовское имя? Татьяна… И отчество еще: Татьяна Азриэловна. Нет, это слишком многое выдает. Джорджо… Георгий? Георгиевна? Ох, если бы у меня только был паспорт на это имя… но ведьмам паспорта ни к чему, а я – ведьма. Ведьма, которая притворяется скучной… серой и неказистой и унылой девицей, чтобы люди на нее не смотрели. Ох, только бы с Анитой и Бадом все было хорошо! Возможно, он еще у себя в конторе и ничего не знает… можно пойти и сказать ему… только я не знаю, где это. Может, у них там тоже все зашифровано, как в «Оукли-стрит». Если все это из-за меня, я для них опасна. Что же делать? Уезжать. Но поезд будет только… Ох, не глупи, а? Садись на другой поезд, на любой! Куда идет следующий поезд? До Алеппо нет ни одного. Есть в какую-то Селевкию – о, Агриппа про нее говорил! Езжай туда сегодня же. Синий отель… Лунный город – между Селевкией и Алеппо. Так я и сделаю. Или сначала найти тихое место и снова попробовать новый метод… люди же привыкают к качке, и морская болезнь проходит. Да, наверное, надо попытаться. И встретиться с Малкольмом – да! Но я не знаю, где он. Письмо пришло из Болгарии, но сейчас-то он может быть где угодно – арестован, в тюрьме, даже мертв… Нет, не смей так думать. О, Пан, если ты не в Синем отеле, я не знаю, что… Почему вообще деймоны уходят туда? Так, у меня есть список людей от княжны, они в Алеппо… И еще этот купец, про которого Бад Шлезингер мне сегодня говорил, как там его звали? Мустафа Бей. Ох, какой ужас… Опасности буквально на каждом шагу. Какие-то люди хотят меня убить… Даже магистр Иордана – правда, он всего лишь пытался переселить меня в комнату поменьше, а не прикончить… Как там сейчас Элис? Пан, мы с тобой, может, и не слишком нравимся друг другу, но мы точно на одной стороне… если они меня убьют, ты… ты тоже не выживешь, ни в Синем отеле, ни где бы то ни было. Самосохранение, Пан, – хотя бы ради этого. Почему ты туда ушел? И почему туда? Тебя кто-то похитил? Это что-то вроде тюрьмы? Мне придется спасать тебя? Кто держит тебя в плену? Тайному содружеству придется нам помочь… если только я туда доберусь… если найду Пана…
Этот односторонний разговор поддерживал ее по дороге на вокзал. Как же трудно было идти медленно, выглядеть скучной и подавленной… Ей хотелось мчаться вперед, перебегать открытые места, площади, ежесекундно оглядываться по сторонам! Но приходилось крепко держаться за образ, который следовало транслировать наружу. Невидимость – тяжкий труд, неблагодарный, сминающий душу…
Лира шла через квартал, где разбили временные лагеря для беженцев из восточной части страны. Следующие несколько дней эти люди наверняка будут искать способ перебраться дальше, в Грецию… кто-то из них, возможно, тоже потерпит кораблекрушение и утонет. Дети носились по брусчатке; отцы стояли группками и разговаривали или сидели в пыли и курили; матери стирали белье в цинковых ведрах или готовили что-то на открытом огне. Между ними и жителями Смирны пролегала граница, незримая, но непреодолимая – потому что у них не было дома. Это примерно как не иметь деймона – когда у человека отсутствует что-то жизненно важное.
Лире захотелось задержаться тут, расспросить их, узнать, что довело их до такой жизни… Но нужно было оставаться невидимой или хотя бы незапоминающейся. Какие-то молодые люди бросали на нее взгляды, но тут же отворачивались. Их мимолетное внимание она ощущала как касание змеиного язычка: раз, и нету. Хорошо! Значит, ей удалось сделать себя неинтересной.
На вокзале она обошла несколько касс, пока не нашла служащего, говорившего по-французски (это безопаснее, чем по-английски). Поезд до Селевкии шел медленно, со всеми остановками, но ей того и было надо. Лира купила билет и осталась ждать на платформе, на предвечернем солнцепеке, надеясь, что достаточно невидима для этого.