Вот шестое декабря:
«Удивительная вещь память. Сегодня возле метро столкнулся с Женей Лисиной и не узнал. Она меня узнала, а я ее нет. Смотрю на нее, отвечаю на вопросы, улыбаюсь, а сам думаю, кто это. Конечно, мы не виделись лет тридцать, но удивительно не это. Удивительно, что я вообще забыл о ее существовании, а ведь когда-то казалось, что нет и не будет никогда друзей ближе и надежнее, чем мы с Женей, Колей. И конечно, Верой. Но прошло время, и Женя с Колей словно растворились в прошлом, исчезли из нашей жизни, как будто их и не было никогда». Дальше все на ту же тему.
Давайте сразу седьмое декабря. «С Мишей надо что-то делать», кажется, здесь тоже семейные дела, читать нечего, — пролистывала страницу за страницей Маша. — Ага, вот. «Сегодня меня вызывал следователь из уголовного розыска. Убит майор Коростылев. Одинокий желчный старик. Я хорошо помню страх, который он внушал мне тогда. Даже встретив его месяц назад на улице, я испытал эту неприятную внутреннюю дрожь. Мерзкое унизительное чувство, словно у животного под прицелом. Этакий тоскливый ужас. И ведь дела того давно нет, и вины за собой я никакой не чувствую, да и он уже на пенсии, а животный страх есть.
Убили старика на работе. Жалко его, хотя он и был мне неприятен. Но, видно, и в нем было доброе и хорошее, и его кто-то любил. Кажется, у него есть сын. С Надей снова поссорились, и снова из-за моей неприспособленности к жизни». Дальше ничего интересного.
— На мой взгляд, достаточно, чтобы понять, что дед не имел никакого отношения к убийству, — решительно высказался Никита.
— Как сказать, — вздохнул Алексей Петрович. — Ваш дед был человеком умным, прекрасно владел собой и, как мне кажется, просто не стал бы записывать в дневник ничего лишнего. При обыске дневники могли попасть в руки милиции и стать уликами, а Дмитрий Борисович, хоть и был плохо приспособлен к быту, был вполне приспособлен к жизни. Он был очень непростым человеком.
— Да что вы несете? Вы говорите о нем как о закоренелом преступнике! — беспокойно вертелся на диване Никита. — Маша, поищи еще!
Раскомандовался. Маше хотелось поворчать, но она послушно принялась листать тетрадь.
— Вот. «Ужасно! Все повторяется. Они снова меня подозревают! Боже мой, они были в академии, теперь бедной Наде стыдно появляться на работе. Они требуют предъявить алиби! Ну уж нет, хватит с меня прошлого раза. Я не выдам Веру. Пусть обходятся как хотят. Мы живем в цивилизованном мире, и презумпцию невиновности еще никто не отменял».
Так, дальше неинтересно. А вот снова. «Они нашли Веру! Надя проговорилась. Ох уж эта женская ревность! Она никак не может поверить, что между нами ничего нет. Вера любит своего мужа, да это и понятно, он сильный, успешный, он военный, а кто я? Жалкий неудачник. Да ни одна женщина не выбрала бы меня. Тем более Вера. Я так ее обидел, предал, а она простила, не оттолкнула. Она моя поддержка, моя опора, но никогда она не станет моей женой. Наде не за что ее винить. Не за что. Тем более сейчас, когда у Веры из-за меня снова неприятности. А если узнает муж? Что же мне делать? Что?»
А вот еще. «Дело закрыли, даже не верится. Преступника, кажется, не нашли, но главное — они оставили нас всех в покое. И теперь чувство облегчения позволило мне самому задуматься о странности произошедшего. Следователи, которые искали убийцу Коростылева, показались мне опытными и добросовестными, но найти никого не смогли. И тогда, в 1955-м, тоже не нашли убийцу, а ведь Коростылев перерыл весь архив, перетряс каждого сотрудника. Почему-то мне кажется, что убийца один и тот же человек. Кто-то жестокий и очень хитрый, раз дважды провел уголовный розыск. И как это ни ужасно прозвучит, но я должен знать его.
Я много думал об этом в последние дни и пришел к выводу, что это не Борисов. Да и, судя по всему, милиция установила его твердое алиби на момент убийства. Убийца — кто-то невидимый, тот, кто стоит в тени. Он все видит, все знает, а его не видит никто. Тень. Темная, мрачная, пугающая своей неуловимостью.
Когда убили Галину Петровну в 1955-м, украли письмо, то самое драгоценное письмо Айвазовского. Но ведь о нем, о его ценности знали только двое — я и Галина Петровна. Когда мы беседовали с ней накануне убийства, она совершенно четко дала мне понять, что никто из коллег о находке еще не знает. Она хотела произвести своим сообщением маленькую сенсацию. И не успела. Ее убили, письмо пропало. Неужели нас кто-то подслушал?»
— А Кирилин рассуждает здраво, — потирая задумчиво подбородок, проговорил Алексей Петрович. — Мне жаль, что мы не прочли его дневники раньше. И еще больше жаль, что Коростылев не смог разговорить его в качестве свидетеля, ведь тогда у них в 1955-м появился бы шанс найти убийцу.
— Вот видите! Мой дед не убийца! Все это время вы обвиняли честного человека.
— Не будем торопиться, — тут же пошел на попятный Алексей Выходцев. — Читайте, Мария.
И Маша продолжила.
— «Кто мог нас подслушать и зачем понадобилось убийце красть письмо? Ведь Галина Петровна сказала лишь, что оно принадлежит Айвазовскому. Его истинной ценности она не поняла. Или не хотела признаться, что поняла.
У меня нет ответа. Но этот вопрос требует осмысления. Именно в нем кроется тайна, в этом я уверен».
Следующая запись, касающаяся убийства, сделана через три дня. Вот.
«Я все время думаю об убийстве. Оно превратилось в навязчивую идею — думаю на работе, за обедом, в транспорте. Надя, бедняжка, стала подозревать, что я опять взялся за старое, за поиски клада. Бедная моя, бедная, я давно уже отыскал его и давно отказался от него. Новая загадка, захватившая мое воображение, куда интереснее и важнее. И чувствую, что мне по плечу разгадать ее.
Итак. В зале во время нашего разговора никого уже не было. Маковская из Русского музея попрощалась и вышла, мы были вдвоем. Может, кто-то прятался в хранилище? Или просто находился там, слышал разговор, проявил любопытство, заглянул в письмо и что-то понял?
Но даже если так, зачем убивать? Даже кражу этого несчастного письма я объяснить не могу. Продать его? Надо еще найти покупателя. Использовать для поиска клада? Достаточно сделать копию.
В архиве работал потомок Айвазовского, пожелавший заполучить раритет в личное пользование? Но таким родством гордятся, его не скрывают.
Кто и зачем? Вот два вопроса, требующие ответа. Но как его найти по прошествии стольких лет? Ах, как жаль, что двадцать лет назад я был глуп, молод и интересовался только поисками клада. Ведь я реально мог помочь следствию. И потом, в архиве говорили, что у Галины Петровны остался сиротой сын. Такая трагедия, а я, глупый молодой идиот, был занят своими фантазиями. Что стало бы с Мишей, уйди из жизни Надя?
Это моя вина, что убийца не был найден. Моя. Я единственный знал всю правду о письме, я единственный мог связать убийство с тем разговором.
Но кто, кто же знал о нем? Кому могла Галина Петровна рассказать?»
— Знаете, я абсолютно твердо уверена, что Дмитрий Борисович никого не убивал, — прерывая чтение, сказала Маша. — Каким бы легкомысленным и безответственным авантюристом он ни был в молодости, с возрастом он исправился. Жаль только, что со своими идеями он не пришел к вам.
— Да, кажется, он повторил свою ошибку. Вместе нам было бы легче разобраться, — согласно кивнул Алексей Петрович.
— Просто дед интроверт, он привык жить, почти не замечая внешнего мира. О таких говорят «не от мира сего». Это как раз про деда, — вздохнул Никита.
— Жесть, — встрял в интеллигентную беседу Федор, тихо потягивавший пиво все это время. — А может, дочитаем дневничок, глядишь, и узнаем, кто письмо стырил и двоих на тот свет проводил. Дедуля въедливым оказался, такой до самых печенок докопается.
Остальные дружно согласились, и Маша продолжила чтение.
— «Всю ночь не спал. И вот он, результат: убийца знал о кладе. Я вдруг вспомнил, где именно работал сторожем Коростылев. Об этом говорили на опознании, говорил вахтер того самого НИИ. А ведь я знаю, где находится этот институт. Да-да, дом Трубецких, тот самый. Я даже съездил туда сегодня, чтобы убедиться, что прав. Конечно, особняк едва виден за современными строениями, но все же это он. Значит, Коростылев устроился туда не случайно, значит, он был в сговоре с убийцей Галины Петровны. Следовательно, он его все же вычислил. Когда, как? Неведомо.
Но ведь не мог он не понимать этой связи? Не мог. Знал, понимал и скрыл. Впрочем, не мне его осуждать, он заплатил за свой бесчестный поступок слишком высокую цену.
Однако же, что нам известно: А. Убийца знал о кладе. Б. Пытался его извлечь. В. Сделал это спустя двадцать лет. Разгадывал тайну Айвазовского?»
Тут пропуск в несколько дней, вообще ни одной записи, — подняла голову от тетради Маша.
«Нет, не может быть! Я едва смог дождаться ночи. Об этом невозможно думать днем, невозможно думать при посторонних, только наедине!
То, что пришло мне сегодня в голову, так же страшно и безумно, как… Не знаю. То, что сейчас творится в моей голове, можно сравнить лишь с шекспировскими трагедиями. Моя догадка ужасна, невероятна, она рушит мой мир, и, наверное, поэтому я так много пишу о чувствах и не в силах написать главное, что рвется из меня наружу и что я боюсь выпустить. Пока оно во мне, оно не реально, сомнительно, фантастично, но стоит изложить это на бумаге — и обратно пути не будет».
Буквы прыгают, чувствуется, что Дмитрий Борисович волновался. Вон какие строчки неровные, — снова оторвалась от чтения Маша.
— Мань, кончай ерунду городить, а? На самом интересном месте же! Дочитывай, или я отберу тетрадь, — пригрозил Федор.
— Ладно, извини.
«Сегодня меня пронзило страшное озарение. Хотя ничего страшного в тот момент не было, я просто, как обычно, размышлял, кто мог знать о письме, о кладе, об особняке, и мысль эта скользнула в голову легко и естественно. Страшно стало потом, когда я зачем-то принялся ее обдумывать.
ВЕРА.
Вера знала о письме, она знала о кладе и о месте, где он спрятан. Да, она знала обо всем. С самого начала, ведь я все ей рассказывал. Все-все. Я сам отдал ей все свои заметки».