В просветах между приклеенными к стеклу иероглифами прейскурантов виднелась как бы разделенная на части комната.
Нагнувшись, чтобы мои глаза оказались вровень с девочкиными, я подвигал головой из стороны в сторону и, отыскав наконец подходящий просвет, увидел такую картину. У окна стоял стол, и человек семь или восемь врачей в белых халатах, сидя вокруг него, пили пиво. Один раскачивался взад-вперед, поглаживая усы, другой нелепо смеялся, широко раскрыв рот и обнажив зубы, третий прочищал спичкой трубку, – словом, каждый держался совершенно свободно. С ними, похоже, была и женщина, но я не уверен в этом. В глубине комнаты – конторка. Еще один мужчина в белом халате, стоя в неестественно напряженной позе, разговаривал с сидевшей за конторкой женщиной. На ее круглом лице блестели очки без оправы, из глубокого разреза гордо выставилась напоказ пышная грудь – женщина была очень похожа на владелицу посреднической конторы Мано, рядом с клиникой. Неужели мужчина, принявший столь странную позу, и впрямь заместитель директора?
Вафельный стаканчик в руке раскис, точно намокший хлеб. Бросив его под кресло и слизывая с пальцев мороженое, я покосился украдкой на секретаршу – она, нагнувшись, как и я, внимательно следила за тем, что делалось за стеклом.
– Уж не заместитель ли это директора клиники?
– По-моему, да. Остальные – из аптеки, а может, и из отделения искусственных органов.
– Что, если они нас заметят?
Девочка откусила край вафельного стаканчика и, понизив голос, сказала:
– Меня, думаю, здорово отругают.
– Не посмеют. Какое они имеют право?
Но секретарша промолчала. Она не отрывала глаз от окна и, казалось, наподобие быстродействующего компьютера оценивала обстановку. Может быть, ей все известно – зачем собрались там эти люди и что они намерены делать. Это мне приходится строить туманные предположения, а она, секретарь заместителя директора, не может не быть в курсе дела. И молчит, лишь пока не прикинет в уме, стоит ли поделиться со мной своей тайной.
– Давайте вернемся, – испуганно сказала девочка; ей, наверное, передалось наше беспокойство.
– Куда?
– Куда хотите.
Я погладил ее по щеке и вытер ей уголки глаз. Осталось ощущение, будто на пальцы налип крахмал.
Секретарша резко выпрямилась и, осмотревшись, сказала:
– Только б они не заметили нас – тогда всё в порядке.
Неужели она решила перейти на нашу сторону? Мужчины в белых халатах вставали из-за стола. Мы укрылись вместе с коляской позади колонны, и я решил заказать по одному апельсиновому шербету.
Врачей, вместе с заместителем директора, было семеро. Провожаемые вежливым поклоном женщины, похожей на Мано, они поспешно пересекли улицу и скрылись в общественной уборной.
Скрылись, и долго ни один из них не выходит. Шербет уже наполовину съеден. Не иначе они там по большой нужде. Все семеро – разом? Нет, это немыслимо. Да и заместителю директора из-за его резинового корсета не воспользоваться обычным унитазом. Что же могло случиться? Подожду еще две минуты, нет, минуту и, если они не появятся, сам зайду в уборную.
Оставив своих спутниц, я пошел туда. У входа была приклеена бумажка «Неисправно», чуть ниже – «М», а на ставнях какие-то полустершиеся иероглифы. Внутри ни души. Спрятаться в этом пропитанном запахом аммиака помещении, ярко освещенном лампами дневного света, семерым мужчинам невозможно. На левой стене пять пожелтевших писсуаров. Справа – три кабинки. Видно, к празднику их кое-как подлатали кусками фанеры. Я не мог представить, чтобы в каждой кабинке уместилось по два-три человека. Но, на всякий случай постучав, распахнул одну за другой все двери. Никого.
Правда, последняя кабинка отличалась от остальных. Там не было унитаза. На его месте зиял четырехугольный люк, и в нем виднелись ступеньки, ведущие в полутемный подвал. И в потолке был люк, куда вела металлическая лесенка. Прямо как вход в трюм грузового судна. Вся эта компания, несомненно, скрылась через один из люков. Но нигде никаких следов. Да, семерым потребовалось немало времени, чтобы выбраться отсюда. Почему же я не зашел сюда следом за ними, с запоздалым сожалением подумал я. Войти в общественную уборную может каждый – даже извиняться не надо было бы.
Я уже выходил из уборной, когда на меня обрушился сердитый окрик:
– Написано же – «Неисправно»! Вы что, читать не умеете?
Женщина из справочного бюро. Она окинула меня оценивающим взглядом. Точно так же смотрел на нее и я. Что еще за неисправность? Она на моих глазах проводила сюда семерых врачей. Но ссориться с ней не стоит. Надо выведать у нее, куда они скрылись.
– Мано-сан?
Вопрос мой не усыпил ее бдительности, напротив, складки над переносицей стали еще глубже.
– Я где-то вас видел. Не в конторе ли рядом с клиникой?
Толкая перед собой кресло-каталку, подошла секретарша:
– Кстати, этот господин – новый главный охранник, все вопросы охраны…
Реакция была мгновенной. Помнится, мне говорили, что посредники, имеющие конторы рядом с клиникой, находятся в ведении главного охранника. Женщина из справочного бюро кисло улыбнулась, но не оробела.
– Хорошо я такая оборотистая; процент-то мне платят мизерный, а билеты я все-таки сбыла. Значит, вы и есть новый главный охранник? Поздравляю. Только что господин заместитель директора клиники и вместе с ним шестеро молодых врачей взяли последние билеты…
– Куда они ушли?
– Вам это прекрасно известно.
– Отвечайте на вопрос.
– Спрашивайте…
– Вверх или вниз?..
– Внизу только машинное отделение. Вряд ли…
– Благодарю.
Но секретарша вдруг проявила странную нерешительность. Ей, сказала она, претит заходить в мужскую уборную. Моими доводами, что, мол, уборная на ремонте, она пренебрегла. Тогда я обрезком трубы, который носил при себе, содрал букву «М» и лишь после этого уговорил ее.
Первой по лесенке поднялась секретарша, я передал ей девочку, потом стал подниматься сам с креслом-каталкой на плечах. Будь кресло просто тяжелым – полбеды; хуже, что люк оказался мал – вместе с креслом в него не пролезть, пришлось поднять кресло к самому люку и, с трудом сохраняя равновесие, вталкивать его туда головой.
Тем временем девочка расплакалась. Это были судорожные рыдания человека, превозмогающего боль. Секретарша пыталась успокоить ее. Установить, что, собственно, произошло, я не мог, поскольку сражался с креслом. Я решил никого не ругать. Хорошо бы они больше не давали мне повода браниться.
Мы оказались в пропахшем сыростью коридоре. Двери по обе его стороны были заколочены досками, вокруг – ни души. Примерно через каждые десять метров с потолка свешивалась двадцативаттная лампочка без абажура. На каждом углу – стрелка из красной клейкой ленты; если идти по стрелкам, куда-нибудь доберемся. Да и я после четырехдневного пребывания в тайнике познакомился немного с планировкой этого здания.
Пол, словно рассыпавшаяся в пыль глина, поглощал шум шагов, – казалось, уши заткнуты резиновыми пробками. Поэтому даже крик будет слышаться здесь, будто доносящийся из колодца, – превратится в шепот.
– Вам, конечно, известно, что происходит?
– В самых общих чертах.
– А что происходит? – спросила вполголоса девочка.
– Отстань, – нервно одернула ее секретарша. – Скоро сама все узнаешь.
Мы шли довольно долго, пока наконец, повернув за угол, не очутились в другой части здания. Здесь было шумно и светло. В шести комнатах, выходивших во внутренний двор, царило оживление. Посреди двора стояли башенные часы, вокруг них, как посетители на выставке, расхаживали люди. По пути сюда мы никого не встретили, – наверное, этот ход предназначен только для служащих клиники. Вдруг послышался тусклый, монотонный голос, – казалось, это научный обозреватель комментирует некий эксперимент:
– Итак, число прошедших предварительные испытания равно шести. Лучшие показатели по-прежнему у двоих… соревнующиеся заняли двадцать девятую позицию… Только что… шестой… средняя продолжительность более девяти… не констатируется… постоянный контроль врачей… согласно рассчитанной на компьютере специальной программе, интервал…
Мы решили присоединиться к зрителям и сделать вместе с ними полный круг. Зрителей было немного, среди них попадались и женщины. Но я не заметил, чтобы кто-нибудь пришел с детьми. У каждой из шести комнат стоял щит с фотографией, в рост, обнаженной женщины, вероятно участницы конкурса. Рядом с фотографией – таблица, испещренная цифрами. Время от времени цифры менялись. Что они означают, я не знал. Над дверью – выведенные большими цветными иероглифами броские надписи: «Кукольный дом», «Женщина-цунами», «Магма», «Лебединое озеро». Должно быть – девизы, под которыми выступают соискательницы. В руках у многих зрителей программы размером в половину газетного листа, где они делают какие-то пометки, сопоставляя девизы и цифры, – в общем, атмосфера вполне спортивная, как на велодроме.
Миновав «Женщину-цунами», мы оказались у «Магмы», напротив была комната отдыха, где торговали напитками и легкой закуской. Здесь толпился народ. За стоявшим посредине столиком сидели шестеро в белых халатах – с виду врачи. Они пили виски с содовой, закусывая хрустящим картофелем. Другой компании из шести человек да еще в белых халатах не было, – значит это, скорее всего, спутники заместителя директора. Сам он из-за корсета не мог даже присесть и потому смешался с толпившимися у стойки.
В толчее мы, никем не замеченные, быстро прошли мимо комнаты отдыха.
Следующей была «Женщина-маска». В соответствии с девизом лицо, покрытое белилами, казалось маской. Белая маска отсвечивала и переливалась, как жемчужина, и это лишало лицо всякого выражения. «Женщина-маска» пользовалась особенной популярностью, или, не исключено, подошли новые зрители…
– Это не ваша супруга?
Мне самому почудилось… Но нет, я не был уверен. Точнее, будь даже у меня возможность удостовериться в этом, я предпочел бы воздержаться. К тому же оставалась еще одна соискательница. Быстро подойдя к комнате, обозначенной девизом «Страус», я увидал фотографию совершенно неизвестной мне женщины. Неужели «Женщина-маска» в самом деле моя жена? Мне стало не по себе, будто из пор моей кожи выползали сонмища паучков. Во всяком случае, нужно быть готовым ко всему, хотя никому не дано предвидеть и малой