Человеческая комедия» Бальзака является монументальным трудом огромного общественного значения. Близость к декабристам послужила причиной того, что Пушкин оказался в ссылке. Великий Гете был одновременно поэтом, ученым и государственным деятелем. Все они, говоря современным языком, были «идейными» творческими личностями. Большое искусство теперь не являлось результатом покровительства церкви или аристократии, оно пребывало в новой, яркой фазе развития. Оперы писались и понимались как политические произведения, в них звучали призывы к борьбе, к революции.
Философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель четко определил новое направление в искусстве: «…предмет искусства составляет свободная конкретная духовность, которая в качестве духовности должна предстать в явлении внутреннему духовному оку. Искусство в соответствии с характером этого предмета не может работать для чувственного созерцания. Оно может работать только для внутренней душевной жизни, сливающейся со своим предметом как с самой собой, и для субъективной задушевности, для сердца, чувства, которое в качестве духовного чувства стремится к свободе внутри самого себя и ищет и достигает своего примирения лишь во внутренних глубинах духа. Этот внутренний мир составляет содержание романтического искусства, которое и должно изображать его в качестве такового и в видимости этой внутренней жизни». В результате художники вошли в конфликт с людьми и системами, которые вызывали у них наибольшее недоверие. Исаак Ньютон считался отцом общества и системы, которая, по их мнению, была несправедливой, атеистической и негуманной. Новая материалистическая наука вызывала особое неприятие двух великих поэтов, Уильяма Блейка в Англии и Иоганна Вольфганга фон Гете в Веймаре.
Самое интересное, что взгляды Блейка имели много общего со взглядами Ньютона, поскольку оба были склонны к мистицизму – прямые связи возвращают к «древнему гносису». Особое видение Блейка сложилось под влиянием Якоба Бёме, Эмануэля Сведенборга, гностиков, каббалы и, прежде всего, Откровений святого Иоанна. Блейк, поэт и мистик, воспринимал это все как аспекты единого целого; они все были составляющими одной тайны. Для Блейка Иисус был символом жизненных взаимоотношений и единения совершенства и гуманности, а религия, по его мнению, поощряла подавление в человеке его природных потребностей. Следуя примеру Блейка, Джозеф Пристли заявил, что «религия помешала исполнению желаний Христа». Бенджамин Франклин, следуя той же логике, высказал предположение, что «закон мешает удовлетворению желания». Блейк, выдвинувший теорию о том, что закон есть зло, поскольку ограничивает человеческие желания и запрещает радости, всю жизнь боролся с этим злом[324]. Вскоре всем читателям Блейка стало ясно, что поэт проявляет особый интерес к событиям, происходящим в окружающем его мире. Согласно Я. Броновски, «если мы не видим революционного в его политике и гносиса в его религии, мы просто не видим Блейка, каким он был в действительности»[325].
Блейк нападал на общество, в котором жил; им двигало стремление к божественно упорядоченной системе законности и справедливости[326]. Он нападал на институты, поддерживавшие несправедливость, присущую как обществу, так и индивидуумам. Он писал: «Тюрьмы строят из камней закона, дома терпимости – из кирпичей религии». Он был нетерпим к тем, кто думал как он, но ничего не делал. «Кто желает, но не действует, – разводит чуму».
Подобные представления в определенной степени сформировали его как поэта. Он никогда не был, как считают многие его толкователи, язычником. Его проницательный гений проистекал из древнего гносиса; он с волнением говорит о «более высоких умах» и «более высоком сознании». Его концепция о присутствии духа во всех вещах совпадает с мнением, которое разделяли все христианские мистики, не говоря уже о коренных народах, обманутых и измученных цивилизованными колонизаторами.
Однако по-настоящему выдающимся гением среди этих талантливых и проницательных людей, выступавших против «научного рационализма», был, несомненно, Гете. Теодор Роззак пишет: «В Гете собрано лучшее из Блейка и Вордсворта: символизм Блейка, взятый из эзотерической традиции – гностицизм, христианская каббалистика, герметика; священное видение природы Вордсворта»[327]. Широта умственного кругозора Гете была необыкновенной. Не было такого жизненного явления, которое не привлекло бы его внимания. Гете считал, что научные явления нельзя объяснить словами, что редукционизм дает неполный, вводящий в заблуждение ответ относительно «истины». Для этого гения единственным источником знаний был мир опыта, в котором мир идей был только небольшой частью целого. Согласно Гете, «нельзя разделить природу и идею, не разрушив тем самым как искусство, так и жизнь»[328]. Ньютон и его последователи попали в ловушку, отделив идею от чувственного мира, то есть рассматривали природу отдельно от идей. Сам Гете использовал свою способность постижения как инструмент научного исследования на более высоком уровне познания. «Его поэтическое видение обратилось в духовное созерцание, при котором все явления воспринимались как символы чего-то несравненно более высокого и важного. Взгляд, устремленный на символы, обнаруживал в отдельном явлении многообразные взаимосвязи обширного духовного мира, и каждое из этих явлений он рассматривал как часть великой всеобщности жизни, как отображение того, что принято называть божественным».
Гете искал дух внутри природы, вторя Бёме и ранним оккультистам-гностикам. Нет ничего удивительного в том, что Гете и те, кто следовал за ним, были противниками материалистического редукционизма. Таким образом, неизбежно возникает конфликт между духовным восприятием, подчеркивающим взаимосвязанность целого, и редукционистским подходом, согласно которому сложные явления могут быть полностью объяснены с помощью законов, свойственных явлениям более простым. Мыслящий, исследовательский мир был, скорее всего, безвозвратно расколот между большинством, составлявшим последователей Декарта, и меньшинством в лице духовно одаренных посвященных. Раскол произошел во всех слоях общества. Теперь человек был отделен от прежней религии, отчужден от природы, и большая часть народа жила в ужасающей нищете, несправедливости и бесправии.
Помимо социально-экономического неравенства, существовало неравенство в сфере образования. Протестанты и западные евреи уделяли больше внимания всеобщему образованию, чем католики или мусульмане. Лицемерие просвещенного среднего класса Англии достигло новых высот. Буржуазия могла стать «просвещенной»; бедняки нуждались в «общественно полезных суевериях», поскольку среди них было меньше способных людей, чем среди представителей среднего класса. Послереволюционная Франция обеспечила плодороднейшую почву для попыток создать буржуазную нехристианскую систему нравственности, используя идею последователей Руссо о культе Верховного существа. Культу Верховного существа противостоял культ разума. Была даже предпринята попытка обожествить разум и установить алтарь в Нотр-Дам в Париже.
В то же время средний класс делился на все более откровенных вольнодумцев и сторонников официальной религии, причем, несмотря на то что вольнодумцы составляли несравнимо меньшую часть, она была более динамичной и продуктивной. В Великобритании протестанты составляли подавляющее большинство, однако вольнодумцы, такие как Иеремия Бентам, оказали большее влияние на свой век, чем христиане, такие как Уильям Уилберфорс. Главный результат этого триумфа «просвещенности» над «религиозной» идеологией состоял в том, что все основные общественно-политические движения, вытекавшие из демократических революций в Америке и Франции, были секуляризованными. За исключением ислама на Востоке и радикального протестантизма в Европе, официальная религия находилась в состоянии упадка, если не отступления.
В начале XIX века полностью изменилась интеллектуальная и духовная атмосфера среди просвещенных классов Западной Европы; произошел переход от общества, в котором религия играла важную, практически главную роль, к атеистическому обществу, интеллектуальная элита которого делала все, чтобы отделиться от «суеверных практик» Средневековья. В 1863 году Ф. Шаубах заметил: «Это почти так же, как если бы люди хотели показать, как они умны, считая, что это зависит от того, в какой степени они избавились от Библии и Катехизиса». Странность состояла в том, что даже среди так называемых вольнодумцев сохранилась ностальгия по внешним религиозным формам. Средний класс, конечно, рассматривал религию как полезный институт, помогавший поддерживать бедных в состоянии повиновения и подчинения власти. Интеллектуальное превосходство атеистов и агностиков было столь велико, что господствующим церквям не оставалось ничего другого, как отойти на укрепленные позиции и подготовиться к длительной осаде. Середина XIX века была отмечена созданием ритуалов – некоторые из них возвращали к древним эзотерическим течениям, по крайней мере в том, что касалось внешних проявлений. Католическая церковь в тщетной попытке вернуть власть еще больше отошла от действительности. Догмат о папской непогрешимости казался абсурдным, особенно в свете исторических хроник, повествующих о жестоких деяниях пап. Католицизм, как и папство, все более и более становился узником собственных безрассудных заявлений.
Стремительно нарастающий поток научных побед почти сокрушил остатки бастиона окопавшейся традиционной религии. Не с точки зрения числа ее сторонников, а с точки зрения сильного влияния, проявленного в повседневной жизни. К началу 1900-х годов западная религия, интеллектуально и политически, отступила и, если уместно такое сравнение, находилась в состоянии осады: отгородившись, словно папский узник в Ватикане, от мира, она собралась оказать сопротивление или, по крайней мере, пережить нападки на свою идеологию со стороны нового мышления.