еятелей, коммунистов, сторонников земельной реформы, друзей бежавшего из страны президента Арбенса и подвергал их зверским пыткам. Поговаривали, что Орральде во время одной из своих карательных вылазок попал в руки партизан.
И вот теперь полковник Леон узнаёт в схваченном мальчишке сына Орральде.
— Вы не ошибаетесь, полковник Леон? — настороженно спросил Фоджер.
— Бог мой, Генри... Когда-то я был своим человеком в доме Орральде. Мальчишка лип ко мне.
Хусто, ты узнаешь своего доброго старого вор... вор...— полковник звучно икнул и закончил: — ворчуна?
— Конечно, я узнаю вас, дон Леон, — быстро заговорил мальчишка на чистом испанском языке. — Вы выкладывали занятные истории. А помните, — у отца были часы со странным боем... Будто ягуар мурлычет… Я все просил вас: «Дон Леон, пусть он ещё раз заревет...»
— Верно, — заулыбался полковник. — Часы висели против портрета предка этого упрямца Орральде. Я объяснял ему, как неприлично ягуару реветь на предка. Но он ни за что не соглашался перевесить часы или портрет... Так и окочурился, — полковник поднял вверх палец, — но не перевесил.
— Что вы говорите, дон Леон! — закричал мальчик. — Почему окочурился?
— Полковник ошибся, — мягко поправил его Фоджер.
— Ош... ошибся, — закивал полковник Леон. — Не окочурился, а попал к красным, что для него один черт.
Мальчику стало явно плохо. Он силился что-то сказать, но это походило на всхлипывание. По знаку Фоджера, капитан усадил Хусто в кресло и налил ему стакан вина, разбавив водой.
Через несколько минут Хусто пришел в себя и рассказал, как он очутился в Пуэрто — за много миль от отцовского поместья. Дон Орральде ушел со своими людьми два месяца назад и больше не появлялся. Батраки разбегались, уходили партизанить. Хусто остался в семье старшим, вот он и решил отправиться на поиски отца. И добрался до порта.
— Партизан встречал? — отрывисто спросил Фоджер.
Какие-то люди остановили Хусто на берегу Рио Дульсе. Но, узнав, что он разыскивает отца, отпустили. Он не знает, кто они были.
— Это совпадает с нашими сведениями, — кивнул Фоджер. — Кажется, лесной радист не надувает нас. Пусть бык меня проткнет рогами, если мальчишку задержал не отряд Красного Кондора. Согласны, полковник?
— К черту... политику! — огрызнулся Леон. — Я встретил друга детства... Сына друга детства… Друга сына, сына друга...
Капитан раздвинул настенную штору, за которой открылась большая карта Атлантического побережья Гватемалы. Он провел тонко заточенным карандашом легкую пунктирную линию из Пуэрто-Барриоса к ближнему порту Ливингстону и от него — к устью Рио Дульсе.
— Это могло быть здесь.
— Возьмите южнее, — посоветовал Фоджер и обернулся к Хусто. — А в отель ты зачем забрел?
— Я был голоден, — признался Хусто. — А здесь светились огни и люди пели. В дороге я вымазался — не лезть же мне с неумытой ватрушкой в холл. Искал умывальник, а меня как раз и зацапал сеньор офицер.
Фоджер подошел к карте, задумчиво побарабанил по ней и порывистым движением задернул штору.
— Ну, ну, приляг на диван, Хусто, — предложил он. — Тебе нужен отдых.
Фоджер что-то шепнул капитану, и тот вышел. Словно прогуливаясь по комнате, американец передвинул торшер[5] так, что свет не падал на мальчика, придвинул кресло к дивану и уселся, заслонив своей широкой спиной Хусто. Офицеры вернулись к карточному столу. Полковник Леон подремывал.
Капитан вошел вместе с горничной. Фоджер при виде Каталины встрепенулся и вкрадчиво спросил:
— Ты кого-нибудь ждешь, сеньорита?
— Жду, сеньор.
— Кого же? Каталина присела.
— Сна, сеньор! За день до того набегаешься, до того набегаешься, что всех постояльцев хочется взашей вытолкать.
— Ты умная девчонка, — грубо сказал Фоджер, — только не лги. Ты знаешь этого парня?
Он отодвинулся и приоткрыл абажур торшера. Яркий свет, правда, слегка смягченный голубоватым плафоном, разлился по лицу Хусто. Мальчик лежал с открытыми глазами и равнодушно смотрел на Каталину.
Фоджер так и впился в лицо маленькой горничной. Она, казалось, с любопытством поглядывала на Хусто, потом кокетливым движением поправила лепесток в волосах и вдруг звонко рассмеялась:
— Ну и глазищи у него. Как у нашего мула.
Хусто приподнялся на диване:
— Велите ей заткнуть глотку, сеньор офицер. Отец не позволял прислуге так говорить с нами…
Полковник проснулся:
— Верно! — закричал он.— Мой друг Орральде не терпел, когда слуги фамильярничают. Но этой девочке можно. Она знает песни!
— Перестаньте орать, — с досадой сказал Фоджер.
— Я хочу слушать песни! Для чего я живу, как не для песен! Вот тебе гитара, девчонка, пой! Я приказываю тебе петь!
Он сорвал со стены гитару и бросил ее Каталине. Девочка едва успела подхватить инструмент.
— Каталина поет только друзьям, — буркнул Фоджер.
— Если сеньоры офицеры очень просят. — вдруг шаловливо сказала Каталина.
Офицеры зааплодировали.
Легко и быстро скользя пальцами по нежным струнам, Каталина начала с легкого говорка, и только потом в ее речитатив ворвалась буйная и дерзкая мелодия, которую она не то подслушала у старших, не то присочинила сама:
Слишком много,
слишком много иностранцев
Прибывает,
прибывает в Гватемалу,
Мы их встретим,
встретим песенкой и танцем,
Чтоб у нас им,
чтоб у нас приятней стало.
Глаза девчонки блеснули, и подойдя к Фоджеру, она отвесила ему насмешливый поклон:
Мы поем вам,
да поём, а вы угрюмы,
А улыбка
так идёт к военной форме…
Но банан
банан и сам полез к вам в трюмы, —
Видно песней,
видно, песней не накормишь.
— Девчонка не из пугливых, — буркнул Фоджер. Офицеры расхохотались. А Каталина уже была возле полковника.
Подсмотрел,
да подсмотрел сеньор садовник:
Что-то ветки
слишком гнутся под плодами.
Говорят,
да говорят, один полковник
Их украсил
гватемальскими парнями.
Очевидно, смысл последнего куплета дошел до полковника. Он попытался приподняться из-за стола, обвел всех мутным взглядом, но тут же рухнул.
Хусто вдруг присвистнул:
— Будь здесь дон Орральде, он бы тебе всыпал. Каталина подбежала к мальчишке и, ударив по струнам гитары, не скрывая насмешки, пропела:
Слишком много,
слишком много здесь, в Пуэрто,
Сорванцов,
да сорванцов в мужчин играет.
А на деле,
а на деле их проверь-ка —
Из десятка
десяти не досчитаешь.
Шумная компания расхохоталась и подхватила припев:
...Мы их встретим,
встретим песенкой и танцем,
Чтоб у нас им,
чтоб у нас приятней стало.
Каталина осторожно положила гитару на стол и, присев в легком реверансе, спросила:
— Сеньорам офицерам понравилась песенка?
— Безусловно, — ответил за всех Фоджер, подавая ей стакан вина. — Выпей — ты заслужила.
— Благодарю, сеньор. Но прислуге отеля запрещается пить во время дежурства. И она выскользнула из комнаты.
— А ведь песня крамольная, — сказал капитан. — Где она нахваталась таких шуток?
— Когда мы высаживались в Пуэрто, — заметил Фоджер, — я вздернул дюжину ее сверстниц за подобные куплеты.
Полковник Леон встрепенулся.
— Стрелять, жечь и вешать! — вот мой девиз. И начать с молокососов — иначе... Я говорю вам, — иначе мы не получим здорового поколения и без этих красных идей.
— Вы напились, полковник! — Фоджер поморщился.
— Стрелять! И всё тут! Мой друг Аугусто Чако, ступив после десятилетнего перерыва на эту землю, начал с того, что пристрелил собственное чадо.
С дивана послышался сдавленный возглас.
— Ты что, Хусто? — спросил полковник.
— Вы мне сейчас напомнили отца! — быстро отозвался Хусто. — Он такой же горячий и так же ненавидит красных.
Фоджер подошел к карте. Двое высказались за то, чтобы карательную экспедицию направить к устью Рио Дульсе. Неожиданно прервав офицеров, Фоджер обратился к Леону:
— Вам нужно до утра выспаться, полковник. Да и мальчику пора отдохнуть. Заберите его к себе.
Он бросил взгляд на диван: отвернувшись к стене, Хусто крепко спал.
Когда полковник, ведя заспанного Хусто, вышел, Фоджер сказал капитану:
— Закройте обоих до утра. Глаза мальчишки мне не очень нравятся.
Капитан пожал плечами.
— Если это сын дона Орральде...
2.КАТАЛИНА И РОСИТА
Отель погрузился в темноту, когда Каталина, набросив на плечи легкую черную косынку, спустилась к выходу. В подъезде ее окликнул часовой:
— Куда собралась? До утра никого не выпускаем.
— У меня сестренка прихворнула, сержант, — сказала девочка.
— Возвращайся обратно, — приказ касается всех.
Каталина вернулась в свою каморку, с минуту посидела на узкой дощатой кровати, подумала и выскочила в коридор. Прошла несколько дверей, свернула во второй коридор, откуда еле приметная дверь выводила на площадку служебной лестницы. Три пролета — и Каталина оказалась в подвальном помещении.
Каталина была в кладовой не впервые, но каждый раз ее приводило в восторг обилие хранящихся здесь даров щедрой гватемальской природы. На широких холодильных платформах из плексигласа лежало нежно-розовое мясо индеек, а рядом в шуршащие кукурузные листья были завернуты белоснежное куриное филе и очень сочное мясо гигантской ящерицы — игуаны. Неистощимой выдумке гватемальских крестьян были обязаны своим существованием десятки сортов фасоли и бобов, среди которых выделялись крупные черные зерна, особенно любимые в северных провинциях. Банановые по