Ну что же, когда-нибудь люди поймут, хороша ли рабочая закваска, что сидит в Мигэле. Поймут и, может быть, поручат Мигэлю Мариа Каверре остановить большой конвейер компании.
Мигэль не знал еще, что партия включила его в звенья другого конвейера — того, что никогда не остановить, — конвейера дружбы больших человеческих сердец.
Этот конвейер был самым главным.
10. ГИБЕЛЬ ВОЛШЕБНИКА.
— Факелы не худо погасить! — крикнули сзади.
Карлос спросил у старика: как думает он? Наранхо задрал голову вверх.
— Звезды видишь? Нет? А что видишь? Шапки деревьев. И сверху увидят только шапки.
Он осмотрелся.
— В темноте не найду зарубок...
Вторые сутки люди отряда пробирались через вязкую, засасывающую трясину к твердому грунту. Каждая миля пути обходилась дорого. В переходе потеряли уже шесть человек — их поглотило болото. Карлос приказал людям двигаться, сохраняя между собой интервалы. Двое суток во рту у бойцов не было и крошки. Только однажды юный Наранхо, завидев молодые побеги пальмы коросо, осторожно подобрался к ним, срезал несколько стеблей и пустил по цепочке. Мякоть их напоминала овощи. Но что значили несколько стеблей для большого изголодавшегося отряда!
Измученные, дрожащие от сырости, люди мечтали о твердой земле и смотрели на своего проводника как на спасителя, пришедшего по зову команданте из другого мира.
Когда-то путь, которым пробивался отряд, лежал между двумя болотами. Очевидно, твердый грунт оседал, и постепенно видимая граница между обеими топкими зонами исчезала. Но только видимая. Волшебник мог бы пересечь топь, лишь слегка замочив ноги. Таким волшебником был старик Наранхо.
Только ему одному были понятны знаки, которые иным показались бы прихотями природы. Искалеченный сук на дереве мог сойти за жертву времени; но старик помнил, что сук обломал он и его товарищи, бежавшие с апельсиновой каторги. Иногда попадалось маогони, у которого несколько веток были коротышками по сравнению с другими. И старик поворачивал на маогони, молча умиляясь тому жизнелюбию, с каким пробивали себе дорогу к свету молодые ветви, проросшие на местах среза. Часто отряду встречались вырезанные на коре цифры: то «7», то «9», то «13»... И Наранхо, а за ним бесконечная цепочка людей проделывали семь, девять или тринадцать шагов от дерева, чтобы затем наткнуться на живый знак.
Несколько раз старик ошибался. Нога его уходила вперед, а тело проваливалось в вязкую массу. Но железная рука Карлоса, который глаз не спускал с Наранхо, поднимала его и принимала кариба на себя. Иногда старик подолгу стоял на одном месте: трудно было сказать, оглядывает ли он местность своими большими зоркими глазами или вспоминает прожитую жизнь. Люди терпеливо ждали, веря в лесного волшебника. Ни словом, ни движением не торопил в эти минуты старика командир.
Карлос осунулся, похудел; его смуглое лицо словно обуглилось. Может быть один в отряде, он понимал что с той минуты, как они выберутся из топи, людям станет не легче, а тяжелее. И эта мысль точила, беспокоила, заставляла снова припоминать явки, адреса, пароли, которые он роздал самым надежным товарищам по борьбе. Он представлял себя в роли антиквара Феликса Луиса Молины и начинал мысленно выискивать черточки, которые спасли бы фальшивого антиквара от разоблачения. Наконец Карлос не знал, как поступить с Диего. Судить его не позволяло время; расправиться без суда, к тому же после того, как Диего дал Чиклеросу все позывные, — не хотелось; оставлять его армасовцам тоже было нельзя. Диего заставили уйти с отрядом, и сейчас он брел где-то в середине, разделяя с теми, кого предал, тяготы последнего пути. И, мучительно раздумывая обо всем, что волновало и смутно вырисовывалось впереди, Карлос должен был не спускать глаз с Наранхо, бережно поддерживая и ободряя старого кариба.
Немного поотстав от Карлоса, шли мальчишки. Дорога их сблизила.
Словоохотливость и чувство юмора, свойственные Наранхо, казалось, не вязались с молчаливостью и серьезностью Хосе. Но это не помешало Наранхо выведать у Хосе его короткую и бурную историю. Работал на банановой плантации с отцом, потом без отца. Как и все, хотел получить свой участок. Большой босс вызвал Хосе Паса в контору и уговаривал не требовать землю, остаться у Ла Фрутера. Хосе не остался. За это Ла Фрутера его хотела убить, но портовики спрятали, увезли, спасли. Когда в Пуэрто высадились армасовцы, Хосе ушел в леса с отрядом.
Не было больше Хосе-мальчика, которого видный акционер компании собирался обвести вокруг пальца. С Наранхо шел и разговаривал солдат с лицом мальчика, умеющий по-взрослому ненавидеть и стрелять.
Наранхо меньше сталкивался с людьми. Все, что он знал о богатых сеньорах и проделках Ла Фрутера, шло от деда. Но зато о море и лесе и о своем маленьком племени он мог рассказывать без конца.
— Ни одно племя, — говорил он, сверкая зубами, — не любит море, как мы, карибы. Море нас выплеснуло на этот берег, — толкуют старики. Есть такая легенда. Кариб стоит на скале и ждет сильной волны, которая подхватит его и откатится до самой Африки. Пришла такая волна, но, чтобы не расплескалась она в пути, карибу нужно петь. Он долго пел, но ему не хватило двух куплетов, и волна принесла его обратно.
— Вот мы и поем во время ловли рыбы, — засмеялся Наранхо, довольный своей шуткой. — Длинной песни хватит до счастливого берега.
Хосе отозвался:
— Я — ица. У ица тоже есть легенда о счастливом береге, — в его глазах зажглась смешинка, — а берегов счастливых мало.
Наранхо ответил веселым смехом:
— Ты догадливый, Хосе. Попробуй сообразить, почему у нас, у карибов, мужчины говорят на своем языке, а женщины — на своем?
— Не знаю, — признался Хосе. — Два языка одному народу слишком богато... Все равно как два дома одному сеньору.
— И на это есть легенда, — сказал Наранхо, очень довольный, что нашел внимательного слушателя. — Однажды мужчины были в море, а к женщинам залетела маленькая колибри. Но это была не колибри, а дочь самого царя Ветров — Пассата. Она облетела все острова и хотела рассказать карибкам, как далекие люди добыли себе счастье. Одна беда: наши женщины не понимали язык Пассаты, а она не понимала их. Но кто же не хочет добыть себе счастье; вот наши женщины и выучили язык Ветров и теперь ждут не дождутся прилета Пассаты.
Хосе любил более земные сказки и задумчиво сказал:
— А я думаю, вашим женщинам не хотелось досаждать усталым рыбакам жалобами — они и жалуются друг другу по-своему.
— Плохо, что дед не слышит, — чуть не закричал Наранхо. — Он вроде тебя объясняет...
Долгая дорога... А запас сказок у Наранхо не истощается.
— Много ты знаешь, — удивился Хосе, — а работать тоже умеешь много?
— Работать люблю, — сверкнул улыбкой Наранхо. — Плоды папайи люблю, лепешки из маниока люблю...
— Не дразни, — перебил его Хосе, — початок маиса и тот хорош будет.
Наранхо неожиданно остановился; за ним остановился идущий следом. Маленький кариб вскрикнул и прыгнул к кустам, на которых повисли тяжелые коричневые шары. Но он просчитался, рука скользнула мимо кустарника, тело съехало вниз; еще секунда — и он ушел бы в трясину. Раньше, чем кто-либо понял, что произошло, Хосе раскрутил свой длинный пояс и ловко набросил его на товарища. Пояс обвился петлей вокруг тела Наранхо; Хосе и сосед-боец дернули пояс к себе и подтащили Наранхо к твердой почве. Растерянный, сконфуженный, Наранхо стоял на узкой дорожке и очищался от грязи.
— Почему задержка? — спросил Карлос, стараясь рассмотреть силуэты идущих сзади.
Хосе молчал. Молчал и Наранхо.
— Отвечать! — приказал Карлос.
— Я прыгнул за сапотоном, — наконец выжал из себя Наранхо. — Хороший плод, сочный плод. На десятерых хватит.
— Мы потеряли уже шесть человек, — резко сказал Карлос. — Ты хочешь быть седьмым?
Старик Наранхо подошел, увидел, что Хосе снимает свой пояс с талии Наранхо-внука, и обратился к маленькому ица.
— Старик Наранхо не знает твоего имени, сеньор, но прими от меня в подарок имя Находчивый. Другого подарка я не могу тебе сейчас сделать.
Так он поблагодарил спасителя внука.
— Ица говорят, — просто отвечал мальчик, — если змея подползает к доброму человеку, — спаси его, если к злому, — спаси змею.
Так он ответил любезностью на похвалу старика.
Старик Наранхо шел с трудом. Он прерывисто дышал, кашлял, чаще останавливался, но, как только Карлос предлагал ему сделать привал, пучок морщин собирался возле его губ, что придавало лицу смеющееся выражение.
— Большой человек не должен притворяться маленьким, — отшучивался старик. — Дон Карлос видит, что для привала нет места, для ночлега нет времени, для отдыха не хватает еды и для души нужно поскорее убраться от погони.
И он всматривался в свои почерневшие, заросшие, зарубцевавшиеся знаки, как в книгу глубокой мудрости.
— Я слышал, — сказал старик, — что твои люди назвали тебя коммунистом. Я мало смыслю в политике... Скажи, ты из тех, кто должен прятаться, как только гринго волокут к нам своего президента?
— Из тех.
— И ты из тех, — продолжал Наранхо, — кто крепко насолил сеньоре фруктовке?
— Я отстаивал в парламенте земельную реформу.
— ...И ты из тех, — с воодушевлением закончил старик, — кто с радостью уступит дорогу рыбаку и пеону и не сдвинется даже на локоть для знатного сеньора. Научи этому моего внука, дон Карлос.
— Попробую... Если выйду живым.
...Проводник сдал. Не выдерживали и молодые. Трое суток старик пробивал дорогу сквозь чащу, окутанную болотными парами. Трое суток он не присаживался. А сейчас прижался к толстому стволу дерева, прижался, чтоб не упасть, чтоб не вызвать отчаяния на лицах людей, которым еще нужны были силы.
— Больше не могу, — прохрипел он. — Дон Карлос, дальше пойдет крест на пне, от него сто шагов к пролеску. .
Его подхватили, напоили из фляжки.