Армасовцы старались вовсю. Объявив вне закона профсоюзы, рабочие организации, все партии, кроме партии самого Армаса, разгромив редакции прогрессивных газет и журналов и бросив в тюрьмы несколько тысяч человек, они принялись за составление списков новых жертв.
Этой работой руководил американский посол; она сопровождалась стрельбой из американских автоматов и велась под прикрытием американских бомбардировщиков. На такое дело американская фруктовая компания отпустила миллион долларов.
Но тогдашний государственный секретарь США Джон Фостер Даллес с ликованием заявил пятидесяти корреспондентам газет и журналов: «Положение исправляется самими гватемальцами».
Армасовских солдат и офицеров узнавали сразу. В парках и скверах они стреляли, в кафе напивались до омерзения, в кинозалах свистели и улюлюкали, как только на экране появлялись кадры репортажа из стран народной демократии или Советского Союза. Маленькая регулярная армия страны чувствовала себя оскорбленной бесчинством понаехавших офицеров. В гватемальских домах стали закрывать двери и перед офицерами регулярных частей. Верхушка армии, игнорируемая Армасом, бурлила, кипела, негодовала. Назревал конфликт.
Открытое столкновение между частями армии и армасовскими бандами произошло месяц спустя после торжественного въезда импортного президента в столицу. Началось с небольшого.
Курсант гватемальского Военного училища получил отпуск на день и направлялся к родным. Еще издали он заметил в своем домике распахнутые окна, из них летели подушки, салфетки, книги. Он ворвался в дом и застал армасовцев, учинявших обыск.
Глава семьи стоял со связанными руками и гневно смотрел на сына.
— Как вы могли допустить этих! — презрительно сказал он. — Армией называетесь. Босяки вы, а не армия.
Курсант предложил армасовцам убраться из его дома. Кто-то крикнул: «Тресни его по голове, Хорхе!»
— Меня? Кадрового армейца? — Курсант вынул из кобуры пистолет. — Прочь отсюда, воронье!
В ту же секунду его уложили выстрелом в спину.
Когда весть о гибели товарища дошла до курсантов, весь состав училища взялся за оружие. Армасовцев, разбивших лагерь у больницы имени Рузвельта, в четыре часа утра 2 августа атаковали регулярные части армии. В ход были пущены винтовки, пулеметы, минометы. Армасовцы привыкли впятером избивать одного; здесь же пятеро их бежали от одного курсанта. Они запросили у Армаса подкрепления, репортеры запросили у президента информацию.
— Местный конфликт между подданными, — весело сказал президент. — Сейчас мы это уладим миром.
И он послал самолет забросать бомбами позиции курсантов.
Бомбы не помогли. Батальон «освободителей» укрылся в стенах больницы, а пятьсот армасовских офицеров, которые, по выражению мистера Даллеса, «исправляли положение», увидели, что за спинами нет ни американских орудий, ни солдат, и попросту бежали из столицы. Весь город провожал их свистом.
Двенадцать часов продолжались бои. Повстанцы захватили военную базу, столичный аэропорт, железнодорожную станцию. К «восстанию чести» примкнули гражданские лица, недовольные режимом Армаса. Пресса требовала объяснений. Президенту было не до того: он спешно переодевался в женское платье и, напялив на себя черный платок и четырехугольную юбку, перебежал из правительственного дворца в частную квартиру министра связи. Посол порекомендовал срочно договориться с армией, пока восстание не разрослось. Дон Кастильо пригласил к себе гватемальского архиепископа Росселя Арельяно.
— Реверендо падре, — вежливо начал Армас. — На вас вся надежда. Уговорите своих прихожан прекратить стрельбу. Я готов на все их условия.
— Сын мой, — наставительно ответил архиепископ. — У святой церкви тоже есть свои условия.
— Реверендо падре, повторяю, я готов на все.
Он хотел добавить: «Лишь бы сбросить с себя эти женские доспехи!»
Архиепископ говорил о своем:
— Тайная полиция не проявляет должного уважения к церкви. Несколько наших приходских священников...
— Они будут немедленно освобождены.
— Прибывшие офицеры поминают имя всевышнего в непристойных оборотах речи.
— Я издам специальную инструкцию о поведении офицеров.
— Наконец, наши земельные угодья, сеньор президент, — небрежно заметил архиепископ. — Как ни малы они...
— Они не очень малы, реверендо падре, — встрепенулся президент.
— Юнайтед фрут компани получает свои земли обратно сполна. Святая церковь не считает себя хуже компании, — твердо отрезал архиепископ.
Он достал из складок мантии тяжелые серебряные часы и щелкнул крышкой:
— Четыре часа. Скоро стемнеет. Ночь может принести много неожиданностей, мой дорогой президент.
Армас хорошо понял намек.
— Да исполнится ваша воля, реверендо падре, — набожно сказал он. — Я жду вас с миром.
Архиепископ Арельяно и специальный эмиссар президента полковник Саласар отправились в лагерь восставших. Все условия армии были приняты. Президент распускает «силы освобождения». Президент обязуется не использовать привезенные войска ни для внутренних, ни для внешних целей. Президент обязуется уважать армию и избавить ее офицеров от преследования тайного «Комитета защиты от коммунизма». Президент дает заверение в том, что восставшие курсанты не подвергнутся репрессиям.
В пять часов дня стало известно, что президент подписал соглашение о перемирии. Стрельба прекратилась. Из больницы имени Рузвельта вышли притихшие армасовцы. Они думали, что больше не нужны. Но они не знали, что Кастильо Армас приказал начальнику тайной полиции перевести их в свое ведомство. Что им предстоит из интервентов превратиться в шпионов, слухачей, провокаторов, исполнителей смертных приговоров; и что, выражая благодарность архиепископу за посредничество, президент не преминул заметить: «Они дали мне передышку... Спокойных полгода — и я им припомню «восстание чести».
Но он не получил и суток спокойных.
Толпы народа собирались у президентского дворца.
Просочились слухи о первом поражении Армаса. Гватемальцы, острословы и балагуры, осыпали градом насмешек членов военной хунты.[34] А на другой день Кастильо Армас, считающий себя покровителем науки и муз и чуть ли не опекуном университета, получил еще один удар: забастовали студенты столицы.
Студенческая делегация была принята Кастильо Армасом. Президент был настроен умиротворенно и надеялся поразить студентов своими научными познаниями. Он начал говорить о высоком назначении науки и перешел к военной науке, которой его обучали американские стратеги на двухгодичных курсах генерального штаба в Канзасе.[35] Его тут же перебил высокий худощавый юноша в очках:
— Сеньор президент, не стоит ссылаться на эту выучку. Многие наши родные под арестом и следствием.
Президент ответил, что возможны ошибки. Но в целом его усилия направлены на восстановление порядка и ликвидацию красных элементов. Чего желают его молодые друзья?
Оказалось, что его молодые друзья желают чего угодно, только не таких усилий и не такого президента. Они потребовали прекратить репрессии против студентов и упразднить «Комитет защиты от коммунизма».
— Вы опасные молодые люди, — мягко сказал президент и подал знак начальнику тайной полиции, ожидавшему своей очереди за портьерой.
Начальник тайной полиции уже успел заснять делегатов и теперь перешел к изучению своих будущих жертв воочию.
— Сеньоры, — заявил он, — вы останетесь здесь, пока не прекратятся беспорядки в университете.
— Если через час мы не вернемся, — ответил юноша в очках, застенчивая улыбка которого не вязалась с тем, что он говорил, — то наши друзья могут пойти на дворец штурмом. Вы уверены в своих войсках, сеньор президент?
Делегация была отпущена. Армас метался по дворцу, как в клетке. Хунта заседала круглосуточно.
А теперь последуем за худощавым студентом в очках. Товарищи его называли: Андрес. Все вместе они пересекли главную площадь и встретили колонну студентов.
— Президент отклонил наши требования, — сказал Андрес.
По улицам города прошла студенческая колонна. Юноши и девушки распевали песню, которая перекатывалась из дома в дом:
Пороховой ворвался дым
К нам с гондурасской[36] пылью.
Мы отвергаем ваш режим.
Любезный дон Кастильо.
Колонна прошла быстрее, чем спохватилась полиция, но песня запомнилась столице:
Стучит жандарм, и льется кровь,
И гнев расправил крылья...
Нам не нужна ваша любовь,
Любезный дон Кастильо.
Кое для кого она была страшна, эта песня!
Мы отдадим сто ваших баз
За вкусную тортилью.
Мы отвергаем лично вас,
Любезный дон Кастильо.
Прощаясь с товарищами, Андрес сказал:
— К занятиям приступать не будем. Решено. Меня вы найдете в кафе «Гватемала» от трех до четырех.
Насвистывая, он зашел в подъезд ближайшего дома, и через минуту оттуда вышел не брюнет в очках, а светловолосый юноша, снявший парик и очки, неузнаваемо меняющие его облик. Только по застенчивой улыбке можно было узнать Андреса.
Быстрым шагом он прошел по шестой авениде — деловой части столицы — и заглянул в дверь юридической конторы. Молодой адвокат, завидев Андреса, улыбнулся и сказал:
— Вы не знаете, кому завещать свое наследство, сеньор?
Андрес расхохотался:
— Наследство студента — изгрызенный карандаш и сандалии без подметок.
Адвокат пригласил его в маленькую комнатку и, затворив дверь, переменил тон:
— Разве обязательно тебе Андрес, нужно было говорить с президентом? Разве партия приказала, — он подчеркнул слово «приказала», — именно тебе подвергаться опасности?