— Ты дважды за день втравил ее в скандал, — уже спокойнее сказал Андрес. — Оказывается, пока мы стояли под сейбой, ты навел ее на мысль, что франта-офицера не худо проучить. А в кафе... Впрочем, ты должен лучше помнить.
— Знаешь, Андрес, — спокойно ответил Адальберто, — я не думал, что в желании, в хорошем желании защитить Рину ты зайдешь так далеко. Возможно, под сейбой я брякнул что-нибудь по поводу офицера. А в кафе... нет, выходка Рины для меня самого была неожиданной.
— У сеньора плохая память, — певуче сказала Росита.
Все на нее посмотрели. Она стояла стройная, легкая и злая. Ей было очень жалко Рину. А главное — ее бесило, что студент, который, как ей казалось, больше других виноват в стычке, сваливает всю вину на такую славную девушку.
— Что же я забыл? — улыбнулся Адальберто. — И откуда ты, дитя?
— Я дитя из рабочей семьи, — обрезала его Росита. — Я подавала сеньорам завтрак и отлично помню, как вы сказали Рине: «Надо его отстоять!» И еще вы сказали: «Не сидеть же нам, когда убивают человека!» Потом вы сразу юркнули в толпу. Вот что вы забыли, сеньор. А я все это отлично помню потому, что там сидел мой знакомый и я страшно боялась, что его схватят. И я очень удивилась, что вы не заступились за товарищей.
Адальберто обратился к председателю:
— Донато, это глупый и смешной фарс. Если его подготовил Андрес...
— Нет, — раздался бархатистый голос Риверы, — сеньориту пригласил я. Только мне одному она рассказала то, что слышала и видела, а я уже решил, что будет полезным об этом узнать и студенческому комитету.
— Рина, — спросил Донато. — Ты подтверждаешь то, что было здесь сказано сеньоритой?
Рина встала и с презрением посмотрела на Адальберто.
— Этот человек, — сказала она, — хотел, чтобы у вас всех создалось впечатление, будто Андрес любит меня и выгораживает. Но он побоялся сказать, что много раз сам твердил мне о своих чувствах. Боже мой, да если бы я любила человека, я не то что в толпу офицеров за ним врезалась, я бы с целой армией за него сразилась. А он юркнул в толпу. Ему не дороги были ни я, ни товарищи. Он спасал свою шкуру.
Рина задумалась.
— Я не доставлю Адальберто удовольствия прибавить к своим заслугам наше маленькое сражение. Может, я и без его шепотка вступилась бы за беглеца. Не знаю... Но мне противно и гадко.
Она повернулась к Донато и товарищам.
— Мне очень дорого наше дело, — тихо сказала она. — И я не собираюсь отсиживаться. А наказание приму любое. Слово Мартинес — больше такого не повторится.
Донато коротко сказал:
— Садись. Есть еще вопросы? Может быть, отпустим маленькую сеньориту?
Росита бесшумно вышла.
— Я хотел бы, — мягко сказал Ривера, — еще на минуту вернуться к инциденту в Сакапа. Значит, товарищ Адальберто не подозревает своих родителей?
— Нет, — твердо сказал Адальберто. — Матушка любит меня всей душой, отец мечтает сделать сына ученым. Всю жизнь он возился с кожами, дубил их, красил, латал. «Запах кожи, — говорит отец, — у нас засел в носах на три поколения вперед». Подводить меня они не станут. Я не поручусь за брата, — он офицер и повеса. Но об этом я предупреждал Андреса.
— Да, — подтвердил Андрес. — Я знал об этом. Не совпала только одна деталь. В Сакапа говорят, что семье Барильяс армасовцы покровительствуют.
— Я этого не знаю, — ответил Адальберто. — Армасовцы в день вторжения разграбили наш скот и ворвались на постой. Если это значит покровительствовать...
Он беспомощно развел руками. Раздался глуховатый голос Ласаро — адвокат вошел незамеченным.
— Мне не хотелось, чтобы комитет решил, что наше руководство навязывает ему свое мнение, но выпады Андреса, я бы сказал, не вполне обоснованы. И потом, друзья мои, почему руководитель комитета Андрес не сказал здесь прямо и открыто, как мы и рекомендовали ему, что он в первую очередь сам виноват и отвечает за инцидент в кафе?
— Вы опоздали, товарищ, — возразил Донато. — Андрес начал с этого.
— С этого нужно было начать и этим кончить, — назидательно сказал Ласаро. — С нас, руководителей, спрашивается больше, — он бросил взгляд на Риверу, но Ривера невозмутимо молчал, и адвокату почудилось осуждение в этом молчании; он заторопился оправдаться. — Жаль, что я не слышал начала. Признаюсь, не собирался сюда. Но час назад мне сообщили, что ваших товарищей будет судить не военный трибунал, а «Комитет по освобождению от коммунизма». Там хозяйничают эмигранты, обагрившие руки в крови нашего народа. Может быть, есть смысл поднять кампанию в печати?
Он взглянул на Рину Мартинес.
— Возможно, я поторопился с информацией о трибунале. Возможно, это следовало высказать в более узком кругу. Ведь говорят, что у Адальберто вышла какая-то осечка в семье и у сеньориты Мартинес тоже...
— Я разорвала со своей семьей, — сказала Мартинес. — Но, если это дело кому-то нужно поднять, — я не возражаю.
Донато остановил их обоих.
— Комитет удаляется для вынесения решения.
В комнате остались, Ривера, Ласаро и — в дальнем углу — Адальберто и Рина.
— Тебе тоже показалось, что Андрес не сделал нужных выводов из нашего разговора? — спросил у Риверы адвокат.
— Нет, Андрес славный парень. Ты перегнул палку.
— Мне не понравились его намеки. Если что-то знаешь, — говори прямо. Кроме всего прочего, — Ласаро понизил голос, — он действительно влюблен в эту Мартинес.
Ривера улыбнулся.
— Я в нее тоже влюблен, Ласаро. Девушка очаровательна. Не надо судить любовь очень строго.
— Да, послушай, — небрежно заметил Ласаро. — В городе облавы, а ты рискуешь связисткой. Я пытался удержать ее от прихода сюда, но тщетно.
Улыбка сошла с лица Риверы.
— Кто тебе сказал, что ее приглашают сюда?
— Я не знал, что сюда. Мы встретились у ворот. В кафе я заметил, что она торопится удрать.
— А что тебе понадобилось в кафе?
— У меня была назначена встреча. К тому же почудилась слежка.
Ривера сосредоточенно думал.
— Лучше нам не приходить вдвоем в одно место, — наконец сказал он. — Шеф предупреждал на этот счет.
— Об университете такого разговора не было, — ответил Ласаро. — Впрочем, то, что я узнал, требует быстроты решений.
В другом углу долго молчали.
— Рина, — тихо сказал Адальберто. — Смогу ли я когда-нибудь вернуть твое уважение?
— Для этого тебе понадобится пройти путь Овода, — вспыхнула Рина, — но Овод, ты прости меня, обладал лучшими качествами, уже начиная свой путь.
Вошли члены комитета.
— Мотивировать мы пока не будем, — объявил Донато. — Андреса комитет решил оставить своим руководителем, но серьезно предупредить его, чтоб работал головой больше, чем руками. Рину Мартинес вывести из состава комитета и поручить работу с молодыми врачами и студентами-медиками. Адальберто Барильяса, — он помолчал, — отстранить от участия в нашем движении до выяснения некоторых обстоятельств. Комитет надеется, что эта рекомендация будет выполнена всеми нашими товарищами.
— Я не согласен, — сказал Адальберто. — Я не отверженный.
— Нет, ты не отверженный, — побледнел Донато. — Ты, как бы это лучше сказать, — ты арестованный, — понимаешь? Я лично и все мы верим, что ты наш. Но время суровое. Дай нам неделю, посиди дома — и, если все будет в порядке, мы сами тебя обнимем и извинимся. Принимаешь?
— Не знаю.
— Это не ответ, — строго сказал Донато. — Подумай до утра. Если ты не согласен неделю-полторы просидеть взаперти, мы примем другое решение.
Адальберто задумался.
— Попробую, — сказал он нехотя. — Только вы не очень тяните, ребята.
Он вышел.
— Мне тоже уходить? — спросила Рина.
— Да, — ответил Донато, — ты будешь теперь работать в контакте со мною.
Когда за Риной закрылась дверь, Донато сказал:
— Мне жалко обоих товарищей. Кому-то придется срочно проехать в Сакапа. Может быть, и мне.
— Жалость плохой советчик в работе, — поправил его Ласаро.
Ривера поднялся.
— Вы хорошо решили. Молодцы. А теперь подумаем, как лучше освободить наших четырех товарищей.
20. ЦВЕТЫ И КОСТРЫ
Солдаты гвардии, одетые в светлые костюмы, совершили традиционный марш перед правительственным дворцом. Кастильо Армас вышел на балкон и приветственным жестом проводил гвардию. Затем он юркнул обратно в кабинет, и в ту же секунду его секретарь опустил тростниковые шторы.
— Шарлатан! — пробормотал армейский капитан. Он стоял на панели и проследил за выходом и исчезновением президента, затем бесцеремонно расхохотался.
— Право же, бог создал его для цирка, а ЮФКО этого не знала и притащила к нам.
В ту же секунду к капитану подскочило двое молодых людей.
— О ком вы, сеньор капитан?
— Прочь, фисгоны! — резко сказал офицер, и его лицо, пересеченное шрамом, побледнело. — Или я кликну своих солдат и вас раздерут на клочья. Если вам нужно мое имя, обратитесь в штаб, и вам скажут, что капитан Фернандо Дуке — начальник оперативного отдела.
— Тысячу извинений, капитан.
Молодые люди испарились.
Фернандо Дуке медленно шел по улице. На перекрестке его догнал высокий бородатый мужчина в темном, европейского покроя костюме.
— Прошу извинения, капитан Дуке. Вы не сумеете уделить мне несколько минут?
— Прочь! — с прежней интонацией отозвался капитан, но обернулся. — А, те были безусые, вы с усами. О ком я отозвался? Да?
— Отзывайтесь о ком вам будет угодно, — рассмеялся бородач. — Меня интересует не отточенность вашего языка, а острота вашей шпаги.
— Это пахнет заговором. Я сведу вас в Комитет зашиты от коммунизма.
— Кажется, это милое учреждение было последним кровом муниципального советника Дуке?
Капитан внезапно остановился.
— Вы знали моего отца?
— Нет, но из Малакатана[61] приехал мой друг. Он рассказал некоторые подробности.