Линарес бросил снимки в корзину для бумаг.
— Не стоит вспоминать старое, Хусто. У меня тоже есть счет к этим босякам.
— Долго вы меня еще будете проверять? — дерзко спросил Мигэль.
— Заметил? — Линарес рассмеялся. — Видишь ли, дружок, дон Кастильо захотел тебя видеть рядом, а в одной ложе с президентом не всякому дано сидеть. Ну, кончим с этим. Я рад, что у моей девчонки появился такой приятель. Поспешим.
Уже сидя в машине, он добавил:
— Я рассказал президенту о складе листовок, и он был восхищен твоим нюхом. Еще одна такая победа — и Хусто Орральде получит орден Кецаля.
Мигэль решил, что сейчас самое время начать подбираться к главному.
— У вас мало осведомителей, — дерзко сказал он. — Будь я на вашем месте, сеньор Линарес, на меня бы работал каждый телеграфный столб. Да я пробрался бы в самое их логово!
Мигэль нащупал слабое место тайного шефа полиции. Линарес был честолюбив и заносчив; глаза его зло сверкнули, усмешка перекосила лицо; и это как нельзя более соответствовало кличке, которой его наградили гватемальцы, — Бочка Желчи. Толстый, напыщенный, грубоватый, он насмешливым взглядом смерил Мигеля и пробормотал:
— Я уже пробрался в их логово...
У Мигэля сильнее забилось сердце. Чтобы не выдать волнения, он спросил у сидевшей рядом девочки:
— Сеньорите нравится машина?
Аида Линарес не успела ответить. Ее отец грубо приказал шоферу:
— Остановись, парень!
Толпа запрудила улицу. Дом был облеплен большими, во много раз увеличенными, снимками жертв Армаса. Полиция вызвала на помощь пожарные машины; под смех толпы, пожарные взбирались по высоким лестницам к фронтону дома и срывали фотографии. Огромная надпись, наполовину оборванная, разъясняла: «По трупам людей Кастильо Армас едет смотреть корридо». Фотоснимками и надписями пестрел весь путь дипломатов от центральных улиц города к юго-восточной части, к огромному круглому амфитеатру Пласа де Торо. Бер Линарес разразился проклятиями.
— Чего стоят ваши осведомители! — презрительно сказал Мигэль, продолжая ранить шефа полиции. — Они даже этого не знали.
— Заткнись! — рявкнул Линарес. — Он знал, что красные что-то готовят. Но его обошли. Мы наводнили стадион солдатами. А такой дерзости ожидать было трудно.
Впереди них остановился бежевый автомобиль французского посланника. Трое дипломатов вышли из машины и, взглянув на фотографию, раскачивающуюся под балконом дома, обменялись несколькими репликами. Мигэль успел увидеть лицо юноши, залитое кровью, и прочесть лаконичную надпись: «Сеньоры! Его истязали за то, что нашли у него дома пишущую машинку. Кастильо Армас воюет с пишущими машинками!»
Стадион гудел, как огромный улей. Гватемальцы принесли с собой на любимое представление весь запас шуток. Появление каждого полицейского сопровождалось взрывом хохота и криков, а когда зрители увидели взвод солдат, заревел буквально весь стадион.
— Они пришли практиковаться на быках! — раздалось в толпе.
— Загнать их в клетку с быками! — понеслось сверху.
— В загон к быкам! В загон к быкам! — скандировала группа студентов.
Солдаты готовы были провалиться сквозь землю. Командовавший ими офицер отдал приказание, и взвод скрылся в боковом проходе между скамьями.
— Раз-два, армия жива! — отсчитывали зрители хором шаги солдат. — Три-четыре — разбежалась по квартирам!
Полковник Пинеда шепнул своему соседу:
— Боже мой, первый раз мне стыдно за свой мундир!
В главной ложе произошло движение. Появились губернатор департамента, правительственные чиновники, дипломаты, свита Армаса и, наконец, сам Армас. Он кивнул приближенным, скользнул взглядом по Мигэлю и весело сказал:
— Что, мой верный Хусто, мы раздразнили с тобой красных? Это значит, что мы недурно поработали и можем позволить себе развлечься.
Фраза была рассчитана на репортеров и дипломатов. Но в ту же секунду над галереей амфитеатра, прямо напротив главной ложи, взметнулась вверх увлекаемая воздушными шарами, огромная, в десятки раз увеличенная фотография Тересы. Капли крови струились по лицу девушки, повязка закрывала ее глаза; страдальчески приоткрытый рот словно задыхался от недостатка воздуха. Мигэль прочел под снимком: «Меня зовут Тереса. Я больше не смогу вас увидеть. Меня ослепили армасовцы. Я сестра милосердия, но взываю не к милосердию, а к отмщению!»
Полиция бросилась к галерее, но было поздно: портрет запомнился, надпись прочел весь стадион. В едином порыве зрители встали. В ту же секунду цветочницы разнесли по рядам вместе с душистыми и колючими розами маленькую фотографию Тересы, на обороте которой описывалась ее история. Люди прятали снимок, как священную реликвию. Армас и его свита продолжали сидеть безмолвные, глухие, слепые.
Мигэль понимал, что не должен двигаться. Он в свите Армаса. Но как мог усидеть сын грузчика, убитого теми же, кто расправился с Тересой! Он встал, но он сделал вид, что потянулся за букетом к цветочнице. — Две розы! Для сеньориты! — сказал он. Цветочница обернулась: перед ним стояла Росита. Глаза ее насмешливо сверкнули; она выбрала две розы с острыми шипами и протянула их стеблями вперед соседке Мигэля. Аида Линарес уколола пальцы и отдернула руку. Розы упали к ногам Мигэля. Он неловко нагнулся за ними, но Росита наступила на цветы и прошла мимо. Мигэль успел заметить, как она быстро раздала дипломатам цветы — из одного букета при этом выпала карточка — и вышла из ложи, успев подарить Мигэлю еще один насмешливый взгляд.
Зрители в молчании стояли, Армас сидел.
— Пусть встанет! — раздался в тишине звонкий мальчишеский голос.
— Начать корридо, — приказал Армас
Он снял фуражку и вытер батистовым платком взмокшее лицо. Оглянулся на дипломатов — ни одного взгляда не встретил он, но готов был поклясться, что за каждым его движением следили все они.
Оркестр грянул марш из оперы «Кармен». На арену вышли все участники боя. По старинной испанской традиции, одетый во все черное, появился всадник. Быстрые белые лошади вынесли легких пикадоров, которым предстояло открыть бой. Затем со своими дротиками-крючками вышли бандерильерос. Наконец на арене и герои зрелища — смелые, ловкие тореро, завершающие поединок человека с быком метким ударом шпаги и доставляющие зрителям больше всего удовольствия тонкой и опасной игрой с разъяренным животным. Один из тореро, облеченный почетным званием матадора, любимец столицы, движется впереди: он в желтой куртке, богато расшитой серебром, ярко-красных, туго обтягивающих ноги чулках и легких лакированных туфлях.
— Вива! — несется со скамей.
Тореро поднимает вверх правую руку, срывает с себя расшитую шляпу-сомбреро и бросает ее в толпу; шляпа бежит по кругу — это почетное право первого тореро столицы, заслужившего отвагой и искусством уважение зрителей.
Внимание толпы переносится на помощников тореро. Их знают, помнят, и однажды полученную кличку им не легко с себя смыть.
— Красавчик! — кричат одному. — Не смотрись в зеркало, когда нужно хвататься за шпагу.
— Убегающий! — Дон Габриэль отвечает презрительным молчанием. — Ты когда-то был храбрецом. Тряхни стариной1
Всадник в черном подъезжает к судейской ложе и просит разрешения у жюри открыть бой. По традиции, губернатор провинции вручает участникам боя ключи от загонов с быками.
Всадник, не поворачивая коня, пятится назад; колонна тореадоров рассыпается по своим местам.
А еще через минуту под барабанный бой из загона вылетает изголодавшийся бык. Сейчас начнется жаркая битва, в которой ловкость и воля человека должны победить слепую стихию.
Марш тореадоров. Первый тореро, как бы желая испытать своего четвероногого противника, легко выбегает на арену и подставляет навстречу ринувшемуся на него быку свой красный плащ-мулето. Миг — и животное тычется мордой в алый шелк, а тореро под гром аплодисментов легко проскальзывает вдоль бычьего туловища, приветственно поднимая вверх левую руку. Затем он уступает свое место пикадорам и бандерильерос, вонзающим в хребет быка длинные копья и короткие дротики. Дротики остаются торчащими в загривке, и потому с трибун животное кажется многорогим. Тореро и его помощники продолжают эту игру до хорошего удара шпагой, который валит быка и вызывает бурю приветствий на трибунах.
Круг почета для тореро — и на арену выпускается второй бык. Потом—третий, четвертый, пятый... Армас доволен: бойня идет без пауз; толпе нужны зрелища — побольше зрелищ, и она забудет о политике.
Но что это? С последним — шестым — быком, кажется, собирается расправиться дон Габриэль Эспада? Он сбрасывает с себя шляпу и берет мулето. Не иначе, Убегающий набрался храбрости. Зрители давно не видели его в поединке.
— Не пора ли убегать? — летит с трибун.
— Не вырони, Эспада, эспаду![69]
И вдруг на трибунах водворяется тишина. Дон Габриэль медленно подходит к страшному черному быку с налитыми кровью глазами. Подходит так близко, что, кажется, всего один прыжок — и животное проткнет тореро рогами.
Колышется мулето, и тореро отбегает на несколько шагов. Бык делает шаг вслед мулето и решает погнаться за раздражающей его красной материей. Он несется, как шквал, еще секунда — и он раздавит тореро.
Оглушительный смех поднимается на трибунах. Что произошло? Почему в этот напряженный для жизни человека момент толпа разражается смехом?
Неуловимым движением тореро выдернул из-под мулето полковничью фуражку с высоко вздернутой вверх тульей и белым крестом на ней и, пока бык путался в складках мулето, успел нацепить ему фуражку на рога. Белый крест? Да ведь это знак «освободителей», интервентов, заливших кровью гватемальскую землю. Вздернутая тулья? Да ведь это ваша излюбленная форма фуражки, сеньор Армас.
На трибунах поняли замысел дона Габриэля.
Армас резким движением прихлопывает тулью своей фуражки.
— Узнал! — проносится по стадиону.