— Сеньор сержант, один тур вальса.
Сержант козыряет, обхватывает девушку за талию и вальсирует с нею на мостовой. Его товарищи аплодируют. Он вежливо целует руку партнерши, козыряет всей группе, и патруль уходит.
— Пронесло! — вырвалось у Рины Мартинес. — Могли остановить. Час еще запретный.
— Ребята из полиции сейчас мечтают только о сне, — успокаивает ее Андрес.
Консьержка университетского дома не решается впустить ночных посетителей, но Андреса она знает давно и привыкла ему доверять.
— Я надеюсь, вы не будете очень шуметь, — с милой улыбкой говорит консьержка. — Сеньор Барильяс дома; он вообще эти дни дома.
Первым стучит Донато. Адальберто просит сокурсников подождать, пока он оденется.
Наконец они входят в комнату — шесть человек: пять членов студенческого комитета, шестая — Рина.
Начинает Донато.
— Расскажи нам все, — предлагает он. — За что ты продался, за что хотел сгубить наши жизни, а заодно и свою?
Адальберто сосредоточен, спокоен. Одна рука его засунута в карман, другая перебирает спички. Он несколько бледен, но в голосе его не чувствуется волнения.
— Должен ли я понимать так, что меня обвиняют в измене? — спрашивает он.
— Да. Именно так, — заключает Донато.
— От кого исходят эти сведения?
— От тебя самого!
— Это шутка, Донато...
С брезгливостью Донато швыряет на стол конверт. Адрес на нем надписан рукой самого Адальберто, а конверт сакапанские ребята вытянули из щели калитки Барильяса.
Шесть пар глаз следят за каждым движением Адальберто. Нарочито медленно он вскрывает конверт и извлекает лепесток розы. Бледнеет, но держится независимо.
— Какая-то глупость!.. Будь я еще девушкой... Стал бы я посылать отцу, грубому кожевнику, эти цветочки. Да он меня высек бы.
— Остановись! — прерывает его Донато. — Эта глупость чуть не стоила жизни большому человеку, подпольщику. В те дни, когда он должен был остановиться у твоих родных, ты буквально завалил их этими лепестками. Письмо взято в твоем доме.
— Вспомнил! — засмеялся Адальберто. — Я перепутал конверты. Лепесток предназначался девушке... Назвать ее имя?
— Не трудись, — прерывает Донато. — Твой братец принял этот лепесток из моих рук. Не далее, как вчера. И вызвал армасовцев, чтобы схватить твоего посланца.
— Это провокация! — взвизгнул Адальберто. — Ты не имел права...
— Я имел право, — решительно сказал Донато, — потому что я отвечаю за жизнь наших товарищей. Это была не провокация, а обезвреживание ядовитых гадюк. Провокация же была учинена в кафе «Гватемала». Зачем она тебе понадобилась?
Адальберто повернулся к студентам.
— Почему я один должен отвечать за сумасбродство шестерых? Это несправедливо, товарищи.
— Так ты уже говорил, и мы пытались тебе поверить, — жестко говорит Донато и делает вид, что лезет в карман еще за одним письмом. — Твой братец был в восторге от твоей находчивости в кафе. Прочесть?
Молчание. Очень долгое молчание. И вдруг Адальберто отворачивается к окну и глухо, полушепотом говорит:
— Всему виной мое чувство... моя любовь к Рине. Я не мог видеть ее вместе с Андресом. Считайте меня подлецом, но я хотел избавиться от него.
Смех. Адальберто ошеломленно оборачивается. Даже Рина Мартинес и та весело смеется.
— Я открыл вам душу, — кричит Адальберто, — а вам смешно?
— Ты еще ничего нам не открыл, — прерывает его Донато. — Мы смеемся потому, что ждали твоего признания в любви, о которой ты писал брату: «Рина поможет мне втереться к ним в доверие».
У Адальберто выступают на лице капли пота. Руки его уже не играют небрежно со спичками — они ломают спички со страшной силой, с хрустом, одну за другой. И только губы непроницаемо сжаты.
— Я могу рассказать, что от тебя требовалось, — медленно говорит Донато. — Армасовцам нужно было заполучить в клетку крупного подпольщика. Поэтому двух первых визитеров Барильясы выпустили. Потом ты дал знать своим, что ожидается большой гость, и они охотились за ним с яростью первобытных.
Адальберто молчит.
— Ну, а здесь, в столице, тебе хотелось замести следы, — продолжал Донато. — Это всегда легко, когда свидетели твоей подлости оказываются за решеткой.
Адальберто не кричит, не спорит, не отвергает, — молчит.
— В кафе ты сработал чисто, — подводит итог Донато. — Будь твой братец потоньше, нам пришлось бы проверять Рину Мартинес. Я прошу меня извинить, Рина, я уже начинал подумывать, что полицейские связи твоей семьи дали себя знать. Во всяком случае этим ты обязана милейшему Адальберто.
В первый раз заговорил Андрес.
— Я не прошу меня извинить, Рина, — очень мягко сказал он. — Я ни на одну секунду не мог поверить тому, о чем сейчас сказал Донато.
— Спасибо, Андрес, — улыбнулась Рина. — Я знала это.
Адальберто Барильяс, — сказал Донато, — успел ли ты кого-нибудь еще выдать?
— Нет, — Адальберто говорил с ожесточением: — Я никого не выдал. Они мне поставили условием: «Завлеки на явочную квартиру в Сакапа Кондора — и ты будешь свободен». Я сделал что мог. Я хотел получить образование, а они гнали меня в офицерскую школу. У меня не было другой возможности вырваться из этого ада. А потом они требовали еще и еще...
Он обвел студентов исступленным взглядом.
— Что знаете вы о жизни, молокососы?
— Мы знаем о жизни вот что, Адальберто, — сказала Рина. — Мой отец родился и вырос в Мексике, а жизнь отдал за свободу Испании. Отец Донато простой пеон, а недавно собрал в узелок свои пожитки и отправился на подмогу кубинцам отвоевывать их родину у генерала Батиста.[73] Андрес способнее тебя, и у него больше прав заниматься чистой наукой, а он посвятил себя Гватемале.
— Что ты мне тычешь Андреса, мексиканская павлиниха? — со злостью крикнул Адальберто. — Убирайтесь вы все со своими нравоучениями!
— Вот сейчас разговор по-мужски, — сказал Донато. — Наше решение передаст Андрес.
— Опять Андрес? Да вы сговорились все!.. Я знать не желаю вашего Андреса. И вообще... Вы сами по себе, я сам по себе. Поняли, ребята?
— Поздно ты решил отделиться, — усмехнулся Андрее. — А клятву забыл?
— Я плюю на вас и на клятву!
— Но мы не плюем, — жестко сказал Андрес. — Слушай хорошо, — я дважды повторять не буду. Ты сейчас сядешь на поезд и уберешься из столицы: в Сакапу или куда знаешь. Если кого-нибудь из нас посадят, тебе несдобровать. Мы прикончим тебя, где бы ты ни находился.
— Руки коротки!
— Мы решили дать тебе последнюю возможность стать человеком, — с презрением сказал Андрес. — Ты уберешься до вечера. Если приведешь армасовцев, запиши себя в покойники.
— Я хочу учиться, — пробормотал Адальберто.
— В столице ты лишний. Они не оставят тебя в покое, пока ты здесь. Кроме того, учатся не только в съюдад Гватемала.
— Я не уеду... Я обращусь к властям...
Адальберто остался один. Он тяжело дышит. Он готов испепелить их всех. Они не посмеют его тронуть. Пустые угрозы. Он никуда не уедет.
Он выбегает из номера и, как бомба, влетает в каморку консьержки:
— Сеньора Хасинта, если меня спросят...
Милая, добрая старушка смотрит на него строго и неприветливо:
— Мне сказали, что вы оказались скверным человеком, Барильяс. Я просила бы вас не врываться ко мне столь фамильярно.
— Клевета, сеньора!
— Один редко бывает правым, молодой сеньор! Говорят, вы уезжаете? Счастливого пути.
Адальберто идет по коридору и старается поклониться каждому, кого встречает. «Кивни мне, — словно молят его глаза, — и считай, что ты подарил мне сто кецалей». Но студенты не замечают Адальберто, — университет уже знает правду.
В студенческой закусочной он робко выбирает место у стены, и сразу же, не сговариваясь, трое сидящих здесь поднимаются и переходят за соседний стол. Официантка долго, мучительно долго не подходит и, наконец, дерзко выкрикивает издали:
— Этот столик не обслуживается!
Адальберто поднялся. Соседи слышали слова официантки, но никто не предложил молодому юристу место. Высокий флегматичный юноша, подметив взгляд, брошенный Адальберто на свободный стул, демонстративно занимает его портфелем.
— Хорошо, — громко сказал Адальберто. — Мы не заплачем. Плакать будут другие.
Ему ответили свистом. Он вышел из закусочной, кусая губы.
То же самое повторилось на лекции. Рядом с Барильясом скамьи редели.
В перерыве он подошел к профессору, под руководством которого готовил реферат,[74] и сообщил, что работа подвигается успешно. Но профессор не проявил энтузиазма.
— Мне сказали, — смущенно заметил он, — что вы нас покидаете, Барильяс. Это не так? Что ж, принесите ваш реферат... Посмотрим... Только не в ближайшее время, нет... У меня сейчас перегрузка с учениками... Послушайте, а не выбрать ли вам руководителя посвободнее?
Адальберто пожаловался декану факультета. Его третируют. Его вынуждают бросить университет. Профессор отказывается им руководить. Он не заслужил такого отношения. Если речь идет о грязной сплетне, пущенной его врагами...
— Молодой человек, — прервал его декан. — Я тоже когда-то учился в университете, но на студенческой скамье у меня не было врагов. Лучшее, что есть в жизни, — это студенческая дружба. Впрочем, это дело ваших личных убеждений. Если же вам нужен длительный отпуск для устройства личных дел, — я готов его предоставить.
Намек был слишком прозрачен. Адальберто едва не задохнулся от бешенства. Он вышел из университета, полный желания поджечь его вместе со всеми студентами и деканом. В мозгу роились мстительные планы. Перед ним словно маячили ненавистные ему лицо Андреса, насмешливая улыбка Донато, карие глаза Рины, в которых застыло презрение. Но больше всего он желал расквитаться с Андресом.
Он всегда ненавидел Андреса. Не из-за Рины, конечно. Рина была только предлогом. Он вспомнил их первую встречу. Щеголевато одетый Адальберто оказался в бригаде по разборке библиотечного фонда, которой руководил Андрес. Оба были новичками и еще не освоились с университетскими порядками. Андрес мельком оглядел своих новых товарищей и посоветовал Адальберто: