— Сеньор, вы ищете меня? Что случилось?
— Да, вас. — Вид у Ласаро лихорадочный, сухие губы запеклись, глаза растерянные, блуждающие. Рина его с трудом узнает. — Сеньорита Мартинес, я получил известие об Андресе...
Рина вскрикивает:
— Что-нибудь плохое? Не тяните же!
— Нет. Не думаю. — Ласаро уже составил для себя маленький план атаки и не дает Рине опомниться. — Может быть, есть возможность его спасти, вырвать из тюрьмы. Мы должны немедленно разыскать с вами товарищей.
— Я никого не знаю, — в отчаянии говорит Рина. — Меня даже вывели из состава студенческого комитета. Подождите, сеньор Ласаро... Только что у меня был Ривера. Но вы опоздали. Он дал задание и ушел.
— Куда? Может быть, вы знаете, где он живет?
— Нет, я не знаю, где его искать. Что же делать?
— Думать, думать, — лихорадочно бросает слова Ласаро. — Не знаете ли вы, где жил Андрес?
Рина не знала, где он жил. Но однажды, проходя по бульвару, она увидела Андреса выходящим из подъезда двухэтажного домика. Было раннее утро, и Рина догадалась, что Андрес поселился здесь. Увидев ее, он как ни в чем не бывало поздоровался и только днем позже спросил: «Нужно ли мне менять адрес или ни врагам, ни друзьям ты не заикнешься, где я ночую?» «Ни врагам, ни друзьям», — поклялась она.
И вот сейчас друг и, возможно, один из партийных вожаков искал его адрес. Она замешкалась. Ласаро нетерпеливо спросил:
— Что же вы? Или жизнь Андреса вам безразлична?
Рина покачала головой.
— Я никогда не знала его адреса.
Чувствуя, что добыча ускользает из рук, Ласаро усилил натиск.
— Я один не справлюсь, — зашептал он. — Знаете вы имена Роба, Кинтаны, Кондора?
— Никогда их не слышала.
И чем больше горячился Ласаро, тем спокойнее и безразличнее становилась Рина. Она вспомнила предостережения Риверы, Андреса. В подполье дает информацию старший младшему, но не наоборот. Назойливость Ласаро была странной. Рине почему-то вспомнился шепот Адальберто, когда они сидели в кафе. Она поддалась его горячности, искренности — а что получилось? Возможно, Ласаро хочет от души выручить Андреса, но Рина уже знала, что для такого дела есть лучшие пути.
Ласаро остановился.
— Что ж, оставим Андреса погибать, — бросил он и сделал шаг к двери.
— Подождите! — Рина прижала руку к сердцу; оно билось часто и горячо. — Может быть, я одна могу помочь?
— Нет, вы девушка. Нужны мужчины — сильные и выносливые.
— Я могу обратиться к студентам.
— Без комитета я не имею права решать столь сложный вопрос.
Ласаро поклонился и вышел. Рина долго стояла, прислонясь к косяку двери; слезы текли по щекам, подбородку, шее, но она не замечала их, всматриваясь в темноту и шепча: «Андрес, милый Андрес!» Такой ее и застали выбежавшие подруги. Они ничего не могли понять из ее скупых реплик, но затащили в комнату, заставили выпить кофе и напомнили, что работы много: сто цветных карикатур должны быть к утру готовы. Работали по конвейерной системе: Рина набрасывала карандашом силуэты деятелей армасовской хунты, вторая из подруг обводила их и размечала цвета, третья накладывала краски, четвертая выводила подписи.
Посреди ночи Рина сказала:
— В эту минуту его могут пытать.
Она размашисто вывела парящего кецаля, которого пытались пронзить штыками министры армасовского кабинета. Но птица отбивалась крылом и клювом; чувствовалось, что с нею не сладить.
Ласаро, выбежав от Рины, еще долго бродил по улицам. Нет, он никого не отыщет. Дорогое время потеряно. Нужно бежать. Навстречу ему прошел музыкант, неся на спине устремленную на два метра ввысь и обернутую в чехол маримбу. «А ведь в чехол мог бы спрятаться и я», — подумал Ласаро. Фонари слепили глаза, яркое освещение улиц в столице — наследие диктаторских режимов: правители боялись темноты, ночных сходок, ночных сговоров, ночных шорохов. «Будь темнее, — я бы скрылся», — пробормотал Ласаро. В каждом прохожем он искал спасителя, в каждом подъезде — укрытие. Но люди шли по своим делам, двери открывались и затворялись, провокатор был никому не нужен.
Он зашел к себе, бросил в чемодан две смены белья, пачку денег, несколько фотографий и выскользнул из комнаты.
— Сеньор адвокат меня извинит, — раздался голос Пласиды. — Но ко мне приезжает племянник... Я буду просить сеньора подыскать что-нибудь другое.
Ласаро понял, что появление в квартире незнакомых лиц, стрельба в его комнате, приход служителей морга обеспокоили хозяйку. Итак, ему предлагают выбираться. Но он опередил донью Пласиду. Он выбирается до ее предложения.
— Я был мирным жильцом, — примирительно сказал адвокат. — Я скоро вернусь, и мы обсудим, как лучше поступить.
Она закивала головой, радуясь, что жилец отнесся к ее словам спокойно.
Ласаро вышел из подъезда и остановил первое такси. Шофер распахнул дверцу; адвокат сел рядом с ним.
— На вокзал! — приказал он.
Машина не трогалась, шофер безучастно смотрел в окошечко.
— В чем дело? — резко спросил адвокат.
— Дело в том, — раздался приветливый голос с заднего сиденья, — что вам лучше не делать глупостей, сеньор адвокат. Возвращайтесь к себе домой, — вас нигде не ждут.
— С кем я говорю? — глухо спросил Ласаро. Вместо ответа задний пассажир посоветовал:
— Возвращайтесь домой, включите радио, на волне сорок четыре бывают интересные передачи.
Ласаро понял, что его загнали. Линарес предусмотрителен. Адвокат вышел из машины и поплелся обратно в свою квартиру. На лестнице ему встретился мальчик — разносчик газет. Низкорослый и черноволосый, он остановил адвоката и передал ему слово в слово то, что поручил Ривера:
— Сеньор, вас просили завтра рассмотреть последние законы. Привлеките молодых адвокатов. После отъезда гостя приглашаетесь на комитет.
Ласаро не поверил своим ушам. Редкая удача. Нет, редчайшая! Наконец-то Линарес получит, как и хотел, полный комплект. Чудесные миры снова открылись воображению адвоката. Белые яхты. Европа. Эйфелева башня. Дворец Дожей в Венеции... Он постарается не скоро вернуться в осточертевшую ему страну вулканов.
Он осмотрелся. Мальчишка исчез. Решено. После отъезда мистера Лайкстона он тоже исчезнет. Жизнь снова становится прекрасной, и даже высокомерное лицо хозяйки не вызывает отвращения.
— Донья Пласида, — весело говорит адвокат. — Я получаю большое наследство и на следующей неделе вас покину. Вы не возражаете, если я задержу комнату еще на несколько дней?
Большое наследство? О, это меняет дело. Донья Пласида расточает улыбки.
Адвокат радостно швыряет чемодан на пол, запирает дверь и приступает к передаче. Он ловко научился обращаться с рацией. Долгожданное известие летит к шефу тайной полиции.
— Я Королевская Пальма, я Королевская Пальма. Наберитесь терпения. Наберитесь терпения. Через два-три дня готовлю подарок. Через два-три дня...
За такое известие он должен получить полную амнистию. Первый раз за несчетное число ночей Ласаро будет спать. К черту поручение Риверы! Он будет спать.
А Рина Мартинес заканчивает шестидесятую карикатуру.
А Роб рассматривает с гончарами рисунки кувшинов. А Ривера в чем-то долго убеждает своего лицейского друга.
Вдыхает нежный запах цветов Росита; неспокойно ворочается в своей постели Хосе; прижался к двери и ловит каждый звук из коридорчика Наранхо.
Столица Гватемалы будет смеяться.
27. ЧИСТИЛЬЩИК САПОГ ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ
Кастильо Армас ошибся. Личный представитель президента Соединенных Штатов прибыл не за цветами и улыбками. Цель его поездки была более земной, но подойти к ней легче было, ступая по цветам и принимая гватемальские улыбки.
Он вышел из самолета, очаровательно улыбнулся и, в сопровождении вооруженного эскорта и репортеров, легким, быстрым шагом направился к Кастильо Армасу. Десятки рук протянули к ним чашечки микрофонов. Армас открыл церемонию встречи.
— Я счастлив, мистер Лайкстон, приветствовать вас на земле, которую ваши соотечественники по праву называют витриной западной демократии. Вы увидите типично антикоммунистическую страну, мистер Лайкстон, вы увидите, на что мы оказались способны.
Мистер Лайкстон произнес в микрофон несколько вежливых фраз, из которых следовало, что он прибыл сюда движимый симпатией к гватемальскому народу, вздохнувшему полной грудью после «освобождения».
— Я всего лишь турист и доброжелатель, — скромно подчеркнул он.
Свита Армаса подняла мистера Лайкстона на руки и, неомотря на его протесты, донесла таким образом до открытой легковой машины, куда гость был опущен на сиденье рядом с гватемальским президентом.
Отдохнув после дороги, гость принял приглашение Кастильо Армаса осмотреть достопримечательности столицы. Опережая цепочку машин, вдоль тротуаров бежали молодые люди в светло-серых костюмах и выкрикивали «вива». Гость поморщился: у него был слишком наметанный глаз, чтобы не распознать по военной выправке и дешевым стандартным костюмам взвод переодетых полицейских.
На одном из перекрестков в машину полетели букеты цветов. Мистер Лайкстон с интересом поднял с сиденья несколько лилий.
— А что, доктор Армас, — неожиданно спросил он, — у вас в Гватемале растут только черные и желтые цветы?
— Напротив, — улыбнулся Армас. — Гватемалу называют цветущим садом Америки. Наш цветочный ковер пестр и ярок, и желтый цвет — цвет траура или черный — печали — в нем составляют ничтожные вкрапления.
— Тогда почему же эти вкрапления, — спросил мистер Лайкстон, — заслоняют все другие краски?
Армас и сам начал замечать, что в машину праздные зеваки бросают букеты расцветок национального траура. Мысленно он проклинал глупость организаторов «цветочной встречи». Но откуда было знать президенту Гватемалы, что в подборе букетов проявился тонкий расчет его сограждан. И не только Роситы и ее подруг, опустошивших в поисках желтого и черного чуть ли не все цветники города и окрестностей. Жители столицы, согнанные к трассе следования, не желали, чтобы их принимали за глупых овечек. Стоит ли удивляться, мистер Лайкстон, что они захватили с собою не те