цветы, которые выражают радость при встрече?
— Мои соотечественники — люди со странностями, — наконец нашелся Армас. — Никогда не знаешь наперед, какое чудачество они собираются выкинуть сегодня.
— Ну что ж, в каждой стране свои нравы, — любезно отозвался гость.
Он был весьма любезен, мистер Лайкстон.
Женщины, сидящие в окнах, приветствовали высокого гостя ритмическими взмахами платков и пальмовых вееров. А на тринадцатой авениде они опустили на цветочных гирляндах красочные карикатуры, по которым можно было проследить всю историю удушения маленькой республики. Заправилы фруктовой компании разрезают, как пирог, гватемальскую землю. Заправилы вырывают из рук статуи Свободы факел и, раздувая его, бросают в Гватемалу. Армас, подстегиваемый послом США, перелезает из Гондураса в Гватемалу...
Да, Рина Мартинес и ее друзья неплохо потрудились.
Кортеж, по знаку мистера Лайкстона, остановился у витрины американской туристской фирмы с привлекательным приглашением: «Прелести Гватемалы снова к вашим услугам!» Ведь мистер Лайкстон назвал себя туристом — почему бы ему не поинтересоваться прелестями страны, которая его принимает?
Ах, если бы кто-нибудь мог подсказать мистеру Лайкстону, что это опрометчивый шаг! Но, увы, ни свита Армаса, ни туристская фирма не подозревали, что круглый стенд-барабан с панорамой горных пейзажей плавно повернется и перед взорами туристов предстанет другая панорама:
Государственный секретарь США, подняв указательный палец вверх, сурово предостерегает Гватемалу...
Американские самолеты «Р-47» и «С-47» бомбят гватемальские селения...
Кастильо Армас и его американские советники осматривают закупленные фруктовой компанией вооружение и боеприпасы...
Суда под гондурасским флагом везут интервентов к гватемальским берегам...
Государственный секретарь улыбается...
Суда с бананами плывут из Гватемалы; мистер Лайкстон летит в Гватемалу...
Убийственные фотографии! Документы, от которых не спрячешься, не отведешь глаза, не сбежишь!
В толпе, окружающей кортеж, вспыхивают улыбки. Вы хотели, чтобы Гватемала улыбнулась вам, мистер Лайкстон, — взгляните же: она улыбается. Больше того, она смеется.
Взгляните, мистер Лайкстон, на юношу, стоящего у витрины. Обыкновенный, ничем не примечательный юноша. Округлое лицо, похожее на девичье, мягкие линии носа, губ, подбородка. И зовут его обыкновенно — Донато. Это имя носят пять—шесть парней любой гватемальской деревни. Донато — скромный, требовательный к себе студент. Он очень дисциплинирован. Студенческий комитет поручил ему оформить туристскую витрину, и он выполнил задание.
Конечно, ему пришлось применить маленькую военную хитрость. Что поделаешь, как говорит французская поговорка, — на войне как на войне. Оформить своими снимками центральную витрину фирмы было предложено победителю фотоконкурса «Лучшие пейзажи страны». Истинного победителя — маленького тщеславного лаборанта из университета — студенты подпоили, а Донато под его именем поспешил в рекламное бюро. Так как час был поздний и сотрудники расходились, ему предложили остаться вместе с художником фирмы и оформить витрину. Обещали даже заплатить за ночную работу. Юноша с радостью согласился. Когда все разошлись, художник зорко взглянул на своего партнера и сказал:
— А ведь победитель — другой парень. Пониже вас и посветлее. Выкладывайте, — что вам понадобилось?
Донато смертельно побледнел. Художник не пойдет на риск. Его ждет безработица и тюрьма. Да и вправе ли Донато подводить простого труженика? Он молчал минут пять, и все это время художник дымил трубкой и загадочно посматривал на студента.
— Впрочем, нетрудно догадаться, — прервал молчание художник. — Вы желаете порадовать мистера Лайкстона другими картинками. Они у вас с собой?
Донато, ничего не говоря, достал из папки толстую пачку фотографий и протянул художнику.
— Так, так. — Он просматривал их бегло, словно знал давно. — За каждую можно получить по году тюрьмы. Итого сорок лет. Две человеческие жизни при армасовском режиме, — пошутил он. — Так что же меня может заставить их сунуть в витрину?
— Совесть, — сказал Донато, — но если у вас семья...
Он опять замолчал.
— Совесть? — задумался художник. — Одной ее мало. Нужно еще иметь смелое сердце и быстрые ноги. А у меня сердце пошаливает... после того, как они уничтожили мою семью в Рио-Чучо. И ноги плохо двигаются с тех пор, как я семеро суток бежал от армасовцев, а они гнались за мною с собаками.
— Чем вы им насолили?
— Я был членом аграрного комитета. В день, когда они ворвались в Рио-Чучо, я разделил всю помещичью землю между бедняками. Сорок девять наделов. Сорок девять крестьян они расстреляли, а мою семью... заперли в бане и сожгли. Как вы хотите разместить эти снимки?..
Художника укрыли надежно. А Донато ничем не рискует. Он стоит у витрины и строго смотрит на мистера Лайкстона. Посмотрите же на этого юношу, мистер Лайкстон, и вы поймете по его глазам, что вам не стоило приезжать в Гватемалу.
— А я и не знал, — наивно сказал мистер Лайкстон, — что наши частные фирмы продавали вам оружие.
Армас с наигранной веселостью предложил приезжему принять предложение министра хозяйства и заглянуть к гончарам. В гончарной мастерской гостя развеселили девочки, которые бегали вокруг глиняных сосудов и обжигали их с помощью тлеющей пакли. В сухом и горячем воздухе трещали искры, шуршала солома, на которой работали мастерицы, легко звенела лукавая песня:
Это немного —
сотню сентаво
дать за сосуд
из кипящей лавы.
Не скупись, сеньор,
на подарок с гор!
Лайкстону мастера преподнесли в подарок обернутый в целлофан большой кувшин с яркой росписью. Он снял целлофан уже в машине и пробормотал:
— Так я и полагал.
Армас искоса бросил взгляд на роспись. Идиоты! Перестарались! Поместили портреты великих американских президентов, а между ними — господи, кто знал, что министр хозяйства окажется первым мулом в стране! — а между ними портреты южноамериканских диктаторов.
Кувшин обращался к представителю сильной северной державы и говорил ему: у вас были Авраам Линкольн, Георг Вашингтон, Франклин Рузвельт, замечательные свободолюбцы, ненавидящие угнетение рас и наций. Латиноамериканцы подыскали на своих землях тоже неплохих президентов, но почему-то не они красуются на стенках сосуда, а вешатель из Сан-Доминго Трухильо, первый грабитель Кубы Батиста и, конечно, ваш любезный друг дон Кастильо. Приберегите их для себя, мистеры, если вам нравятся они больше Лесоруба,[80] а нам дайте жить по-своему.
Мистер Лайкстон уже не смотрит на праздных зевак, уже не слушает полицейское «вива!» Пусть беснуются, выводят дерзкие надписи на витринах, бросаются траурными цветами. Когда голод возьмет их за глотку, они обратятся к американцам.
На развилке двух улиц кортеж остановился. Капитан Фернандо Дуке, распоряжающийся солдатами, подал знак, и шеренга расступилась. Случайно ли это произошло или так было задумано, но в образовавшемся проходе гость увидел фигурку маленького чистильщика, о котором, движимый любовью к детям, давно мечтал. Улыбаться перед киноаппаратом, брать на руки детей в чужих странах и запросто беседовать с чистильщиками сапог — было тремя известными слабостями мистера Лайкстона во время его туристских вояжей.[81] Сейчас он решил взять реванш за поражения сегодняшнего дня и доказать гватемальцам, что они имеют дело со свойским человеком.
Он шагнул навстречу чистильщику, работающему щетками, и весело сказал:
— Алло, мальчуган! Ты не хочешь поболтать с приезжим?
Репортеры подошли поближе и зашелестели блокнотами.
Хосе Паса — он был в зеленом комбинезоне — поднял голову и тоже весело отозвался:
— Можно поговорить, сэр. Садитесь, а я пока начищу до блеска ваши туфли.
Но мистер Лайкстон уселся прямо на ящик рядом с Хосе и, похлопав его по плечу, отказался от услуг чистильщика.
— Давай лучше вспоминать детство, — начал он. — Мальчишкой я обожал твое занятие. Мать меня звала обедать, из миски шел ароматный пар, а я не мог уйти от сапожного ящика и с завистью смотрел, как мой сверстник заставлял сверкать ботинки. Ну, а что тебе запомнилось из детства?
— Шевелись быстрее! — пронзительно крикнул Хосе. — Вычту из получки! Не раздави бананы!
Мистер Лайкстон отшатнулся.
— Не пугайтесь, сэр, — успокоил его Хосе. — Это не я кричал. Это надсмотрщик. Я родился на плантации сеньоры Ла Фрутера. С детства слышал, как кричали надсмотрщики. Матери не помню, и похлебку меня не звали уплетать, — сам готовил. Ица говорят: мужчина должен уметь работать за себя и за женщину.
— Ты из племени ица? — растерянно спросил мистер Лайкстон.
— Угу, — подтвердил Хосе. — Древнее племя. Подревнее вашего будет.
Мистер Лайкстон и репортеры дружно засмеялись, — мальчишка оказался кусачим.
— Как тебя зовут, ица? — вежливо спросил гость.
— А вас как? — дерзко спросил юный пеон.
— Друзья называют меня Рикки, — ответил приезжий, — ты слышал имя Ричарда Лайкстона?
— Нет, — признался Хосе. — А вы слышали имя Хосе Паса?
Память у Ричарда Лайкстона была блестящая. Он вспомнил события, предшествовавшие интервенции. Юный пеон тогда доставил много хлопот и фруктовой компании и госдепартаменту США.
— Ты знал Хосе Паса? — живо спросил мистер Лайкстон. — Ты работал с ним рядом?
— Я сам Хосе Паса, — сказал мальчик.
Он пристально посмотрел в глаза собеседнику. Репортеры зашумели. Хосе атаковали вопросами. Но он молчал и не сводил странного мальчишеского взгляда с американца. Мистер Лайкстон почувствовал себя неловко. Чтобы скрыть замешательство, он осведомился:
— Как тебе живется, Хосе?