— Почему ты не скажешь «перехитрил»? — ввернула Линарес.
— Потому что перехитрить можно в игре, — сыпал Мигэль. — А в крепком деле и слова крепкие нужны. — Он решил рассеять ее подозрения. — А держалась ты здорово. Ты хитрая и умная девчонка, Аида. Вся в отца. Верно? Я тоже в отца.
Аида кивнула. Горячность Мигэля передалась и ей. Она решила, что сейчас самый подходящий момент повторить ту дерзкую игру, которую когда-то затеяла с ним, придвинулась поближе и тихо спросила: Хусто, а ты не хочешь меня поцеловать?
На его лице появилась такая гримаса отвращения, что она, забыв о своем долге хозяйки, вскочила с места и запустила в него тарелкой.
Кляня себя за неосторожность, Мигэль начал собирать осколки с пола и увещевать Аиду:
— Что ты срываешься, как бешеная? Я никогда не играю с девчонками в такие игры. У мужчин другие занятия. Хочешь, — я научу тебя играть в «загадку рук»?
Эту игру он подсмотрел у заезжих туристов. Двое одновременно выбрасывали руки вперед, изображая на пальцах фигурки животных и пернатых. Побеждал тот, чьи животные оказывались сильнее. Всего было четыре комбинации для четвероногих и четыре для пернатых. Ягуар побеждал пуму, пума справлялась с дикобразом, дикобраз раздирал обезьяну, но обезьяна была способна довести до смертельной усталости ягуара и потому его побеждала. Игра требовала сообразительности и увлекла Аиду. Вначале она дулась, но потом забыла о своей обиде и, задорно выбрасывая руки вперед, перемигивалась с Мигэлем.
Мигэль услышал отдаленный крик в кабинете; голова у него кружилась, он не знал, под каким предлогом сбежать. Потом за окном просигналила машина, в столовую вернулись Линарес и Барильяс и наблюдали за веселым состязанием подростков. А около часа спустя вошел офицер стражи и шепотом известил Линареса о каком-то происшествии. Линарес — тоже шепотом — отдал ряд приказаний и проводил офицера до дверей. Затем с бледной улыбкой подошел к гостям.
— Я вижу, у вас неприятности, полковник, — сказал Барильяс. — Пожалуй, гостям лучше удалиться.
— Я вынужден просить вас задержаться на некоторое время, — с непонятной улыбкой ответил Линарес. — Сеньор Барильяс, кто-нибудь знал, что я собираюсь устроить вам очную ставку со студентом?
Барильяс удивился, и его густые черные брови взметнулись вверх.
— Я и сам этого не знал, мой полковник. До последней минуты.
— Верно. — Линарес вел разговор в форме допроса; от его учтивости и следа не осталось. — А о приглашении ко мне вы говорили с кем-нибудь?
— Пожалуй, ни с кем. Я только сегодня утром приехал и побывал в гостинице, в морге... А оттуда — прямо к вам.
— Хорошо. Вы свободны, лейтенант. Мы еще встретимся с вами.
Барильяс повернулся и, четко ступая, вышел. Мигэль увидел устремленный на себя взгляд шефа тайной полиции и мысленно приготовился к бою.
— Хусто, ты знал, что я жду студента?
— Нет, сеньор полковник.
Он просчитался. У Линареса была блестящая память. Карлос Вельесер был прав, когда говорил, что Линарес помнит каждое свое слово. Мигэль не знал этого, но увидел, как желтая искра мелькнула в налившихся кровью глазах полковника, руки его сжались в кулаки и он процедил:
— Вспоминай лучше, приятель. Ты был в кабинете, когда я велел привести ко мне студента еще раз.
— Я упустил это из виду, сеньор полковник. Или просто не слышал.
Линарес шагнул к столу.
— Я буду пить за упокой души этого студента, — насмешливо сказал он. — А ты будешь пить со мною. Аида, оставь нас.
Он опрокинул бутылку прямо в фужер и наполнил его до краев темно-красной влагой.
— Мой опекун не разрешает мне пить, — напомнил Мигель.
— Сегодня твой опекун я, — фыркнул полковник. — Ты будешь делать то, что я приказываю, если... ты Хусто Орральде. — И он ударил кулаком по столу.
29. ПАЛАЧ НАПАДАЕТ НА СЛЕД
Не трудно догадаться, что привело в такое неистовство полковника Линареса.
На восемь вечера он вызвал к себе арестованного Андреса. Идти он не мог — конвойные несли его. Узники Центральной политической тюрьмы, где содержался Андрес, узнали о нечеловеческой пытке, которой подвергся юноша, и в знак протеста объявили голодовку. Тюрьму лихорадило. Днем Линаресу звонил сам президент и предложил «либо закончить разбор студенческого дела, либо прекратить его». Линарес попросил отсрочку. Он надеялся, что Барильяс опознает в Андресе посланца в Сакапа.
Конвойные посадили узника на стул и оставили студента в кабинете шефа тайной полиции наедине с офицерами. Андрес не мог смотреть, — мешала острая резь в глазах, перед ним маячили смутные фигуры, он услышал сиплый голос Линареса:
— Всмотритесь в эту кашу, Барильяс. Он?
«Мое лицо называют кашей, — подумал Андрес. — Должно быть, и вид у меня... Лишь бы не потерять сознания... Держись, Андрес. Держись, голубчик. Тебе еще жить. Только почему Барильяс? Сосед по камере отстукал, что Адальберто Барильяса застрелили».
Незнакомый голос ответил:
— Тот был пониже ростом.
— Жаль, — сказал Линарес. — Иначе бы все объяснилось. Я обещал показать убийц известного вам человека, мой лейтенант. Перед вами один из них. Что прикажете с ним делать? Горячая ванна? Свинцовые примочки? Электрический ток?
— Все три способа употребите разом, мой полковник.
— Ну, сеньор Андрес, — сказал Линарес. — Вы слышали совет брата вашего университетского друга? Все три способа разом или вы дадите мне явку. Отвечайте.
Ценой острой боли Андрес раскрыл глаза и как мог спокойнее сказал:
— Зря стараетесь, полковник. А что... касается трех способов, то завтра про... прочтете о них в студенческой листовке.
Больше он не мог терпеть и закрыл глаза. Линарес потянулся к крану, но почему-то отдернул руку. Угроза его напугала; даже мертвые, эти маньяки умудряются рассказывать в листовках, как и кто их пытал.
Он попытался применить психологическую пытку.
— Завтра? Завтра к утру вы будете расстреляны. Между прочим, Адальберто только что сообщил нам имя вашей подруги, Андрес...
Руки узника беспокойно зашевелились.
— Ну, решайтесь, Андрес. Мы умеем допрашивать и женщин.
Андрес хрипло засмеялся и закашлялся.
— Не ломайте комедию, — остановил он Линареса. — Адальберто уже нет в живых.
Он дико закричал. Горячая струя снова ударила его в лицо.
Через полчаса конвойные вынесли Андреса и бросили в закрытую легковую машину. Один забрался вовнутрь, а второй сел рядом с водителем. Машина бесшумно снялась с места. За нею должна была последовать вторая машина со старшим офицером конвоя; ее шофер, стоявший у папиросного лотка, бросил продавщице мелочь, направился к своему «форду» и вдруг исчез. Исчез на глазах у офицера. Будто провалился сквозь землю.
Он действительно провалился сквозь землю. Когда шофер пересекал дорогу, открылся один из люков, ловкая рука вынырнула из него, опоясала ноги шофера лассо и в мгновение втянула в люк.
А первая машина мчится по ярко освещенным улицам. Она должна проскочить узкий переулок, выходящий к тюремной стене. Но дорогу ей преграждает огромный фургон, запряженный мулами. Старый прием, известный жандармам всех стран. У шофера точная инструкция. Он резко тормозит и пытается развернуться. Навстречу — второй фургон. Тогда шофер высовывает из окошка руку с пистолетом. Он не успевает нажать курок и вызвать полицию. Точный удар вышибает пистолет, два сверкающих холодных острия рапир — слева и справа — прикасаются к горлу шофера и к виску конвойного. Второй конвойный слышит возню и достает пистолет, но в крошечное окошечко просовывается третья рапира и нежно щекочет его ухо. «Не двигайся», — шепчет голос. Сильные руки распахивают дверцы, ловкие руки подхватывают арестованного, быстрые руки вносят его в узкий парадный подъезд.
Переулок пустеет. Тореро и его друзья исчезают раньше, чем полицейские, привлеченные зеваками, подбегают к машине. Еще несколько минут — прибывает вторая машина: один из солдат заменил исчезнувшего в люке шофера.
— Они унесли его на носилках! — кричит шофер. — Они далеко не уйдут.
Пронзительные сигналы автомобиля, свистки. Квартал окружается. В узкую дверь врываются солдаты. За дверью вестибюль, за вестибюлем — патио, за патио — второй патио, как во многих городах Латинской Америки. Преследователи разбиваются на несколько групп. Одна обшаривает квартиры, вторая задерживает все машины на ближайшем перекрестке, третья врывается в подъезд маленького больничного здания.
Поздний вечер. Уборщица обметает лестницу. Офицер ее отталкивает и ползает по ступенькам.
— Свежие следы, — говорит он, — Привозили больного?
Уборщица напугана.
— Да, сеньор. Я ничего не знаю, сеньор.
Офицер командует, солдаты взбегают наверх и занимают все выходы из палат. Сам он направляется в операционную, куда санитары вкатывают коляску; догнать ее офицер не успевает. Дверь захлопывается перед его носом. Он стучит, стучит оглушительно, сквернословит, грозит. Выходит вежливая строгая сестра:
— Зачем вы буяните? Больной тяжелый.
— Когда привезли?
— Недавно. С час назад.
— Ложь! И десяти минут не прошло!
— Не кричите, сеньор лейтенант. Операция началась.
— Я желаю пройти в операционную. Тайная полиция.
Сестра молча выносит халат, колпак и марлевую повязку. Медленно завязывает тесемки халата, который топорщится на офицере, помогает надеть повязку.
— Живее! Живее!
Сестра вводит его в операционную и шепотом велит сесть в угол. Операция продлится с полчаса. Офицер желает взглянуть на лицо больного, но спины хирурга и ассистентов образуют неприступную стену.
— Что с больным?
Один из ассистентов недовольно оборачивается.
Пересадка кожи. Профессор просит полной тишины, сеньор.
Кожи? Это то, что нужно. Студенту основательно обезобразили лицо. Офицер доволен.
Острый запах йода, спирта. Ослепляюще яркий свет лампы падает на операционный стол и, ударяясь о хирургические инструменты, рассыпается на скальпели, зажимы, ножницы.