о-нибудь мог. Но затем настал час и моего торжества, когда он захотел проверить меня по вычислительной работе, тут меня сбить было трудно, и я считал и считал. Я множу и делю в уме почти любые числа, я помню на память таблицу логарифмов. Он задавал и задавал мне новые задачи, все сложнее и сложнее, а я решал и решал. Наконец он не выдержал и улыбнулся.
– Черт возьми, – сказал он. – Если бы я обладал такой счетной машиной в своем мозгу, я, наверное, давно бы был у цели.
Но после этого он опять сидел и думал, а я молча ждал. Это было бесконечно.
Но все-таки он решился, и с завтрашнего дня я начинаю работать в его лаборатории. Об этом уже знают мои коллеги по кафедре и завидуют. Не мудрено. Я сам себе завидую. Один из ассистентов нашей кафедры, Щербо, так прямо сказал: "появился любимчик".
Первый день в лаборатории. Сегодня в 12 часов дня он ввел меня сюда. Когда за нами с лязгом захлопнулась железная дверь лаборатории, шеф сказал:
– Итак, Антонио, клянитесь, что, выходя из этой мастерской, вы будете забывать, что здесь делали!
Я твердо ответил: "Клянусь!"
– Так слушайте, – сказал он, – мы знакомы с рядом явлений, которые грубо называем лучами, но природу их, по существу, знаем слабо. Хотя теперь я, кажется, знаю о них капельку больше других. Как вы знаете, есть лучи тепловые и световые, есть лучи видимые и невидимые, есть лучи, которые, будучи посланы, приходят туда такими же, какими были посланы, но есть такие лучи, как, например, некоторые космические, которые изменяются, расщепляются по дороге, меняют свое лицо, свои свойства по пути.
Так вот, слушайте, я создал аппарат, который бросает на любое расстояние пучок лучей особого характера. Я могу направить этот пучок, который условно называю зет-лучом, на любой предмет. Одновременно при помощи другого аппарата посылается другой сложный луч, который имеет совсем другую природу. Эти лучи посылаются на строго заданное расстояние, создают сзади интересующего нас предмета как бы зеркало, оно отражает зет-луч обратно и я принимаю его сюда на экран.
Этот аппарат заграждения, создающий непреодолимую преграду для зет-луча и отражающий его обратно, я называю аппаратом зеркал. Зеркало может быть разного характера. Оно может быть совершенно гладким, в этом случае оно или отразит зет-луч обратно или как зеркало повернет его в зависимости от того, под каким углом оно поставлено. А может оно захватить и целый слой и зарядит его так, что препятствием для зет-луча, скажем, станет поверхность предметов различной плотности и при помощи вернувшегося зет-луча различной жесткости мы сможем видеть и слои внутри земли или поверхность земли или даже облака. Первоначально мне удавалось получить только силуэт интересующего нас предмета, затем после длительных перекомбинаций лучей, я мог видеть как бы скелет предмета, нечто вроде рентгеновского снимка, а теперь, когда у меня работает одновременно несколько аппаратов зеркал, я, по-видимому, смогу увидеть и поверхность предметов, т. е. фактически сейчас для меня эти зеркала превратились в своеобразные локаторы, которые я невидимо могу расставлять там, где мне хочется, а зет-луч сообщает, что они видят.
Он остановился, замолчал.
– Вот уже несколько лет, как я работаю в полном одиночестве. Говоря по правде, я надеялся, что работу я смогу сделать один, сам. Оказывается, нет… – и он задумался.
Сначала я должен был научиться самостоятельно владеть некоторыми приборами.
Началось мое обучение с тренировки преломления тонкого пучка простого белого света зеркалами. Прямая стрела луча, пущенная через темную комнату, послушно ломалась, как только пускался в ход "аппарат зеркал".
Я работал все утро и весь день и к вечеру уже мог самостоятельно ломать луч в пределах комнаты как хотел.
– У вас хорошие руки, – сказал учитель. – Теперь мы попробуем сделать то, что до сих пор было мне недоступно из-за одиночества: пошлем зет-луч на какой-нибудь отдаленный предмет, хотя бы на купол собора Святого Павла.
И я через окно направил жерло аппарата на далекий собор под руководством шефа, рассчитал, как установить зеркало.
– В силу страшного напряжения магнитного поля мы не сможем переговариваться по телефону, – сказал шеф, – придется работать по старинке, я буду сигнализировать вам звонками, а вы по этой таблице смотрите, что нужно делать.
Начались тренировки, только к вечеру я научился безошибочно делать по звонкам все, что от меня требовалось.
Уже поздно вечером мы надели тяжелую одежду и обувь, шлемы вроде водолазных. Противный запах состава, которым пропитана ткань, ударил в нос, неуклюжие красные перчатки покрыли руки. Профессор превратился в длинное чудовище с круглой металлической головой. Начинался какой-то фантастический мир. Мы сели друг против друга. Чудовище напротив смотрело на меня, потом его красные клешни погасили люстру, включили рубильник.
Нас обступила тьма, и лишь лампочки у приборов бросали свой приглушенный свет на циферблаты пульта управления. Звонок. Включаю мотор. Значит, невидимый луч уже протянул свое щупальце к собору. Новый сигнал. Веду реостат, наращивая мощность луча, дальше, дальше. Тяжелый гул заполняет уши, все трясется, все вибрирует, моторы безумствуют. Я довожу реостат до конца и с ужасом вижу на циферблате цифру немыслимого напряжения. Я гляжу из своей скорлупы на круглую голову сидящего напротив чудовища, она чуть блестит огромным глазом во мраке. Новый сигнал. Включаю зеркало. Новая стонущая вихревая нота вливается в рев осатанелых моторов.
Кругом тьма. Впереди страшный фантом. Ощущение сумасшедшего полета в темноту. Смотрю на экран – он темен. Чудовище напротив нервно перебирает своими красными щупальцами.
Комбинированный звонок – "работайте микрометрическими винтами настройки зеркал".
И только я коснулся винта настройки, как экран подернуло бледною молочною пеленой, что-то сгустилось, вот выплывает силуэт купола. Но изображение мутно, оно прыгает. Учитель что-то делает, и вот мигание прекращается. Но ясности нет.
Медленно веду ручку вариометра и вдруг ясно, совсем ясно, встала перед нами на экране вершина купола. Все дрожит, рев моторов. Я спрашиваю звонком: "Довольно?".
Ответа нет.
Вижу – странное существо с огромным глазом, свалив голову набок, поникнув, лежит в кресле.
Я рву все рубильники, включаю свет. Звенит в ушах тишина. Он лежит неподвижно.
Сдираю с себя красные перчатки, шлем, кидаюсь к нему, освобождаю его голову от футляра.
Глаза его приоткрываются.
– Вы видели?!
Черт возьми, видел ли я?
* * *
Вернувшись домой, застал отца, ругающего телевидение.
Отец каждый вечер смотрит всю программу от начала до конца. Как ему только не надоедает – не понимаю.
– Сегодня давали Чаплина и вдруг посередине картины – стоп! Около часа ничего. Сплошное мигание, включили радио, тоже сплошной треск. А еще через полчаса все пошло нормально. В конце передачи заявили, что станция работала исправно, но по непонятным причинам никто не слышит и не видит передачи. Дураки!
Я был так взволнован, что сперва не обратил внимания на этот рассказ.
На следующее утро отец, развернув газету, опять стал ворчать.
– Вся газета полна догадками о вчерашнем перерыве передач. "Непонятное явление!" "Чья рука?" Не могут разобраться!
"Не мы ли это?" – подумал я.
Заглянул в газету. Время совпадало. Несомненно, наш опыт сбил работу станции. С интервью успели выступить некоторые ученые. Один плел что-то о магнитных бурях, другой кивал на заграничных соседей.
Когда в двенадцать часов я встретился с шефом в лаборатории, он спросил меня:
– Читали?
* * *
Я не знал в то время, что тот же вопрос "Читали?" по тому же поводу задавался почти одновременно полковнику, возглавлявшему службу разведки в недалеко расположенной от нас республике Рэнэцуэлла, послом великой державы, территории которой отделяли от нас также не чересчур большие морские пространства.
– Читал, – отвечал полковник, – на абсолютно неподвижном лице которого никто никогда ничего прочесть не мог. Старорежимный монокль в глазу полковника не падал даже, когда он как-то раз наблюдал за взрывом водородной бомбы.
– И что скажете?? – продолжал вопрошать посол, отвинчивая крышку-стаканчик с довольно объемистой фляжки и не глядя наливая в него.Стаканчик виски? Не хотите? А? Напрасно! Напрасно! И обратите внимание, что это не в первый раз. Аналогичный перерыв в передачах уже был на днях. Не забывайте, что срок высадки десанта приближается!..
– Это выясню, сэр, – спокойно и как бы безучастно отвечал полковник, пожимая руку послу. В голове полковника с мгновенной четкостью уже сработала догадка. – И насчет приближения срока десанта я помню, сэр!
Распростившись с послом, он через секретаря вызвал к себе ассистента профессора Шредера Дрейка, и уже через полчаса имел возможность пожимать ему руку.
– Как здоровье, сеньор Дрейк? Как ваше здоровье? – приветливо, насколько это было для него возможным, говорил полковник, раздвигая губы таким образом, чтобы сеньор Дрейк мог видеть его превосходные зубные протезы. – Все хорошо?
– Кажется, неплохо, – отвечал сеньор Дрейк, изо всех сил тиская руку полковника. – Я никогда не жалуюсь на здоровье, когда у меня есть деньги.
– Очень рад, очень рад это слышать, сеньор Дрейк, – продолжал полковник, – здоровье вашего шефа, глубокоуважаемого профессора Шредера, так же, надеюсь? Надеюсь, он бодр и оптимистичен, как всегда? Как будто так? Как будто так?
– Не совсем так, – медленно отвечал сеньор Дрейк, засунув руки в карманы и раскачиваясь на носках своих необыкновенно длинных ног. – У профессора было небольшое понижение в настроении.
– Небольшое понижение? – переспросил полковник.
– Да, небольшое, – отвечал Дрейк, – наш профессор скорбел о безвременной кончине своего друга профессора Комаччо.
– Кто же сообщил ему это трагическое известие? – осведомился полковник. – Кто огорчил его? Кто так огорчил его?