Я подошел и сбросил спецовку с таинственного нечто, под нею оказалась здоровенная бутыль с чистой как слеза, жидкостью. Я вытащил пробку, и из открытого горлышка на меня пахнуло таким крепким, доброкачественным спиртом, что никакого анализа жидкости не требовалось.
Самый кропотливый, тщательный обыск комнаты не дал решительно ничего интересного. Обшарили одежду, мебель, прощупали все пазы в мебели и полу, все швы в одежде, но ничего не нашли.
Тогда мы с Вары кинулись во вспомогательную мастерскую. Там все, решительно все было на месте. Только в одной из запечатанных бутылей со спиртом, стоявшей в шкафу, оказалась чистейшая вода.
Вары плюнул и совершенно нецензурно выругался.
– Ну, знаете, этот шпион мирового класса ведет разведку только в пределах многоградусных напитков.
– Но, вообще говоря, это безобразие! Старика придется выгнать, уж не говоря о том, что охранник пойдет под суд за то, что спал на посту.
На следующий день дежурного охранника Вары действительно отдал под суд. Но Виракоча получил амнистию. Он с утра ходил за мной и за Вары, как побитый пес. Заметив наш взгляд, брошенный в его сторону, моментально становился на вытяжку и разводил руками.
На следующий день Виракоча был в городе и вернулся пьяный. Пришел в мою комнату и уселся на стуле.
– Ты что-то зашибать сильно стал! – сказал я.
– И сам не рад.
– С университетскими, что ли?
– Хорошие люди!
– Какие люди?
– А у вокзала кафе есть. Ну и зашел.
– Угощали?
Виракоча зашатался.
– Д-а! – протянул он. – Обходительные люди… Очень наукой интересуются. Д-а!
Сидя на стуле, он пошатнулся и чуть не свалился.
Разговор с Виракоча передал Вары.
Сегодня, войдя в штаб десанта, увидел одного человека, и этот человек был "золотой зуб". Я узнал его сразу, несмотря на очки и изящный костюм. Он бритый. Никакого золотого зуба у него нет. Лицо обезображено экземой. Мы внимательно осмотрели документы, лежащие на столе. Там было его донесение, проект вала к аппарату No 1 и еще одна бумага, еле заметная, исчерченная карандашом, которую мы не могли сфотографировать отчетливо. В донесении "золотой зуб" сообщает об изобретении луча и смерти Кэрэчо. Рассказывает подробно об охране нашего дворца, об инцидентах со мною.
"До сих пор, – пишет он, – нам не удалось подойти к сущности изобретения, но на днях мы надеемся получить важные сведения от сотрудника, близкого к центральной лаборатории". После чего он считает необходимым "устранение" профессора и меня, как быстрого и опытного организатора. Явления экземы он объясняет действием луча.
Когда мы пришли к полковнику, перед ним на столе лежало только что прочитанное донесение.
Полковник нервно прохаживался по комнате, тыкал кругом пальцем и говорил. Мне кажется, он говорил, что его видят, что нет стен, что нет тайн, на которых основано все его искусство. Потом сдержался, сказал что-то, сел и принял свой обычный замороженный вид.
– Знаете, что он сказал? – спросил меня Байрон.
– Конечно! Он сказал: "А что, если и сейчас нас видят?"
Удивляюсь, как аппараты выдерживают такую напряженную работу. Целые дни, а порой и ночи, мы следим за группой шпионов, формируемой для переброски к нам. Сегодня, наконец, Байрон показал нам на экране всю компанию, отправлявшуюся для нашего уничтожения. Их семеро. Все на подбор, но среди них нет "золотого зуба". Значит, их больше.
Виракоча ушел в город. Знаю, что за ним следят по пятам.
Вары сообщил, что сфотографированное нами соглашение предается гласности, и что одной рэнэцуэлльской фирме передан секрет мыла "дегтярного", которое будет изготовлять особая фабрика в виде пасты под названием "Антиэкзем", придающей коже невыразимую нежность и соблазнительность".
Как всегда, в определенный час мы сели на свои места. Байрон занозил палец, а потому аппарат вел я, а он сидел сзади. Справа Емельянедо на лучевом трансформаторе, еще правее – Лавредо у киноаппарата.
– Этот Щербо просто свинья, – сказал Лавредо. – Обещал, проклятый, прислать новый аппарат, а его нет и нет. Как буду работать, если этот сдаст.
Мы вошли в разведцентр. Полковника не было. Вдруг блеснула молния. Меня бросило в сторону. Отлетая, сорвал все рубильники. В дымном мраке посыпались стекла, камни.
– Огня! – крикнул Байрон.
Я притиснул рубильники аварийного освещения. Люстра зажглась. Осветила облако пыли, мусор, сорванный экран, свернутый на бок угол капитанского мостика, разбитые кафели лучевого трансформатора.
– Мы остаемся, – сказал я, – а вы бегите наверх к аппарату.
Байрон помчался по лестнице вверх.
Новый оглушительный взрыв. Здесь где-то рядом! Все вздрогнуло. Посыпалась штукатурка. Тяжелый кирпич ударил меня по плечу.
Вбегают охранники и Мюллер.
– Оставьте нам пять человек, а сами бегите туда! – кричит Байрон сверху. – Узнайте, что там делается?
Но Мюллер кричит: "Найн", и ставит у каждого окна, у каждого отверстия, где были двери, а теперь они сорваны, по человеку.
– Но где же Лавредо?
Бегу на изуродованный мостик. Там у аппарата лежит Лавредо, словно спит. Мертв.
Бегу к телефону, он не действует.
Оказалось, что Щербо в три часа дня отправил машину с киноаппаратом в сопровождении охранника из лесной лаборатории. Несчастного охранника нашли задушенным сегодня утром в лесу. Машина прибыла к подъезду дворца в сопровождении переодетого негодяя уже в то время, как мы работали. В машине были мины в двух чемоданах. Пропущенный во двор диверсант незадолго до взрыва подошел к охране и спросил: "Где купить сигарет?" Ему указали и пропустили за ограду, он ушел. Взрыв сорвал крыльцо, изуродовал вестибюль и залу. Мы не погибли от того, что вестибюль принял удар на себя. Лавредо погиб от зет-луча, вырвавшегося из трансформатора в момент его разрушения. Третья мина была поставлена под линией электропередачи у горы. Она взорвала столбы и разрушила сеть. И только тут я узнал, что эта сеть была декоративная. Наши моторы питались подземным кабелем.
Во время розысков был убит неизвестный, опознать которого не удалось.
Материальные потери – разрушено крыло здания, вестибюль, окна, оборваны провода. В лаборатории повреждены мостик, экран и уничтожен лучевой трансформатор. Последний может быть заменен запасным.
Порешили, что не далее, как через четыре дня мы должны возобновить работу. Началась ремонтная спешка.
На следующий день ко мне подошел Вары.
– Виракочу вашего задержали вместе с мелкими шпионами. Но его-то мы выпустили. Он к ним совершенно никакого отношения не имеет. Просто старый алкоголик. А знаете, Антонио, после того, как я допросил всех этих шпионов и окончательно увидел, что к Виракоче вся эта история не имеет отношения, у меня как-то легче на душе стало, хоть этот дурак пропойца кристально чист, а то я и себя почти что начинаю подозревать.
Отец и мать умоляли бросить эту работу. Они что-то узнали о взрыве. Я отказался, но вернувшись домой, задумался. Меня не испугали, конечно, неприятности, не в них дело. Но нужно идти вперед, а я не занимаюсь поисками нового, а использую работу, сделанную Комаччо. Меня тянет к новым поискам.
* * *
Это было очень трудно, но через четыре дня мы снова начали работать. Снаружи дворец носит характер развалин, но мы уже действуем, торопимся, ибо знаем, что в разведцентре будут произведены изменения, затрудняющие нашу работу. Действительно нам не удалось попасть ни в секретарскую, ни в кабинет полковника из коридора. Стены оказались обтянутыми непроницаемыми дня нас листами. Тогда я пошел на хитрость, спустился на этаж ниже, прошел лучом через пол, и мы осмотрели все нам нужное. Кроме того, заметили, что число чиновников уменьшено. Очевидно, сделана перегруппировка.
Позвали к телефону.
– Сениор Диац? – спрашивает мягкий женский голос.
– Да, я.
– Не узнаете?
– Нет.
– Долорес.
– Здравствуйте.
– Сениор Диац, мне нужно вас повидать.
– Завтра вечером я буду свободен в шесть часов. Вы можете приехать к моим родителям, я буду там.
Указал адрес, а вечером рассказал все Байрону, и мы решили идти вместе. Предупредили и мать.
Десятого июля газеты принесли известие о скандале, разыгравшемся на заседании Объединенных Наций. Представитель одной страны огласил тайную конвенцию, заключенную между Англией и Францией. Несмотря на наглость авторов соглашения, утверждавших, что этот документ сфабрикован в СССР, впечатление получилось огромное.
В шесть часов мы с Байроном пошли к матери. Она была уже там – моя бархатная красавица. Вид у нее был томный, усталый.
Познакомил ее с Байроном.
– Простите меня, что я так навязчива, но у меня к вам серьезная просьба, может быть, несколько деликатного характера. Мне нужна ваша помощь при переговорах со Щербо.
Мы переглянулись.
– Он не в нашей группе работает.
– Да? Жаль!
– Но вы скажите, может быть, мы сумеем повлиять на него.
И она рассказала о преследованиях Щербо, когда еще жив был Кэрэчо, о том, как он влиял на него, какой страх нагонял. Кэрэчо стал послушным рабом Щербо и покорно доверял ему все, до жены включительно. На чем была основана эта власть – она не могла объяснить, но думает, что Щербо шантажировал его, что-то знал. Когда приставания сделались слишком назойливыми, Долорес пожаловалась мужу, тот ничего не сделал. Тогда она решила уйти из дома и стала требовать от Кэрэчо, чтобы он отдал хранившиеся у него документы и письма. Оказалось почему-то, что все это у Щербо и тот не отдавал. В это время Кэрэчо погиб. Она уехала к тетке, а оттуда в больницу. Теперь вернулась. Ей не нужна ни обстановка, ни квартира. Она отказывается даже от своих вещей, но не может отказаться от документов и писем. Она просит нас повлиять на него.
– Вот что, – сказал Байрон. И я увидел, как его лицо загорелось румянцем. – Напишите Щербо, что уполномачиваете меня забрать у него письма и документы.